Я не знал про кого он и предпочел тему не развивать. Но тут сам товарищ Сталин начал разговор о цензуре.
— Такие вот фельетоны дискредитируют не только советскую власть, но и рабочих и всю революцию. Это же троцкизм чистой воды! Ваше предложение, ввести надзорный орган за писателями, как нельзя кстати. Вы уже оформили свои мысли по этому поводу?
— Только в общих чертах, — вздохнул я, доставая свои незаконченные черновики. — Был занят работой по теме перевозок о доставке продукции колхозов.
Иосиф Виссарионович, увидев мои листки, молча протянул руку. Получив мои записи, он углубился в их чтение и уже через несколько минут спросил:
— А не слишком ли мягко вы с ними?
Это он про то, что нет прописанной уголовной ответственности? В моих предложениях я сделал упор на то, что необходимо четко прописать, что недопустимо к распространению в советской печати. И если кто-то нарушит запрет, приводить сначала к административной ответственности с возможным назначением трудовых работ и публичным «покаянием». А при повторном нарушении — наказать финансово и в крайнем случае выдать запрет на публикацию в любой печати на территории страны.
— Перегибать тоже не стоит, — пожал я плечами. — Для них и такое наказание будет очень чувствительно. Особенно запрет публикаций.
Видимо Иосиф Виссарионович был сейчас на эмоциях, от того и задал этот вопрос. Но через несколько минут размышлений он успокоился и попросил уже мою работу непосредственно по перевозкам.
— Вы вот тут пишите, что необходима тара под перевозку бьющихся продуктов, в частности — яиц. Но ведь такая тара разработана? Вы даже сами ее описываете, — весело хмыкнул он. — Хотите присвоить себе чужую идею?
— Нет, — помотал я головой, мысленно радуясь, что не выдал «ячейки» как свое изобретение. Видно действительно я их где-то уже в этом времени видел. — Просто если она уже придумана, то совсем не распространена. Вот это и нужно исправлять. Солома и опилки — ненадежный способ сохранить птичьи яйца. Зато такие ячейки — просто спасение. И они удобны для переноски.
— Хорошо. Но есть еще один слабый момент в вашей схеме. Пломбы, — сказал веско товарищ Сталин и цепко посмотрел в мое лицо. Я удивился, что там за слабое место? — Не понимаете? Тогда представим, что некий колхозник уложил урожай в ящик. Поставил пломбу. И честь по чести отправил этот ящик на склад. А по пути ящик вскрыли, все достали и назад запломбировали.
— Это сразу станет заметно.
— Если будет сделан фальшивый штамп — то нет, — покачал головой Иосиф Виссарионович.
Тут надо понимать, как пломбируют в это время. По сути берется воск или сургуч, капается в нужном количестве на место пломбировки, после чего припечатывается сверху штампом, который оставляет рельефный оттиск. В будущем подобные печати остались лишь в почтовом деле. Можно конечно вместо того же сургуча использовать свинец, чтобы пломба случайно не сломалась. Я собственно его и приводил в пример. Но вот товарищ Сталин посчитал, что это все равно ненадежно.
— В крайнем случае, могут опечатывать не штампами, а собственным пальцем, — буркнул я.
— Поясните свою мысль, — удивился генсек.
— Вместо свинца применим сургуч, он более мягкий, и пускай вдавливают не штамп, а собственным пальцем. У каждого человека уникальный отпечаток пальца. В деле розыска этот метод используют широко. Сломает кто пломбу, ему понадобится отпечаток пальца того, кто ставил печать. Даже если свой отпечаток преступник на новой пломбе оставит, по нему-то его и обнаружат.
— Не сожгут пальцы-то люди? Сургуч расплавить надо, перед нанесением оттиска.
Я промолчал. А что тут скажешь? Идеальной защиты от кражи не бывает. Даже отпечаток пальца можно подделать.
— Ладно, это так, разминка для ума была, — усмехнулся в усы товарищ Сталин. — Доработайте и приносите чистовой вариант мне, — вернул он мне черновик по перевозкам. — А вот это я оставлю себе, — сказал генсек, имея в виду мой листок по цензуре.
На этом наша аудиенция у Иосифа Виссарионовича закончилась, и я отправился домой. По пути приобрел газет — надо же узнать, с чего это товарищ Сталин был такой мрачный и злой.
Вскоре мне стала ясна причина плохого настроения генерального секретаря. Позавчера столкнулись два пассажирских поезда, вот про какое столкновение он упоминал. Много людей пострадало, и на текущий момент говорилось о тринадцати погибших. Однако будь дело только в аварии, думаю, товарища Сталина столь это не задело.
Вот тут-то я и узнал, что некто Демьян Бедный написал фельетон по этой теме, где не просто критиковал власть, а сравнивал ее для начала с царской, а потом и вовсе подвел к тому, что иначе и быть не могло. Не про власть — про аварию. Мол, «русский мужик» ленив и любит «сидеть на печке», из-за чего все у него идет наперекосяк. Предварительно уже было известно, что авария произошла из-за поломки одной детали в котле паровоза, которую не заменили вовремя. Или заменили, но на такую же неисправную. Тут конкретики не было. Вот на это и ссылался Демьян в своем фельетоне. В общем, теперь мне стало ясно, почему товарищ Сталин назвал это клеветой и был злой. Чуть ли не взбешен, только эмоции умеет свои контролировать, потому я это не сразу понял.
По спине пробежал холодок запоздалого страха. А ведь и мы с Катей как раз позавчера на поезде ехали! Хорошо хоть на другом, иначе могли оказаться в этом самом списке пострадавших.
Два дня после отчета товарищу Сталину все было спокойно, а я занимался приведением своего труда в более презентабельный вид. Попутно вносил правки и думал над «разминкой для ума». Конечно тогда у Иосифа Виссарионовича я «погорячился» с нанесением оттиска пломбы подушечкой пальца. Но проблему товарищ Сталин поднял правильную. Создать фальшивый штамп не сложно. Абы кто это не сделает, так что пломбы все равно значительно сократят кражи во время перевозки, но все равно они будут. Однако тут мне остается лишь смириться с этим. Для того у нас и существует милиция и отдел розыска.
А вот через два дня ко мне вновь заявилась Женя. Узнала, что я вернулся, не иначе как через комсомол — я ведь сразу на следующий день после приезда отправился в университет, а у нее среди комсоргов остались знакомые. И сейчас стоит на пороге, невинно хлопая глазками.
— Ну и что ты тут делаешь? — вместо приветствия спросил я.
— К тебе пришла. Разве тебе в прошлый раз не понравилось? — игриво спросила она, положив руку мне на грудь.
— Что было, то прошло. Больше не повторится, — покачал я головой и хотел закрыть дверь, но Женя не дала, поставив ногу в проем.
— Ну чего ты так со мной? Что я тебе плохого сделала? — надула она губки.
— Жень, я занят, — вздохнул я. — Работы много.
— Так я помогу, — тут же вскинулась она. — Что нужно сделать?
— Ничего, я сам справлюсь.
— Сереж, ну почему ты так со мной? — наигранность и игривость с нее спала, и девушка повторила свой вопрос уже серьезней. — Вот что я такого сделала, что тебе бы повредило? Просто захотела нечто большего? Так это нормальное желание для любого человека! Может, как-то тебя подставила? Нет. Оскорбила? Тоже нет. Так в чем дело?
— Ты ставила мне ультиматум, — напомнил я Жене. — Терпеть не могу шантажистов.
— Была не права, признаю, — кивнула девушка. — Но ведь и ультиматум тот ничего серьезного не содержал? Только угрозу нашего разрыва.
— И мы разошлись. Точка, — я снова попытался закрыть дверь, и опять Женя не дала мне это сделать.
— Тогда разошлись, сейчас можем сойтись. В чем проблема? Ну подумай, что такого я совершила, что ты мог бы на меня всерьез обижаться?
«Так-то она права, — пришла мне мысль. — Женя ничем мне не вредила. Только моя опаска, зная ее натуру, не дает мне работать с ней как прежде. Других аргументов у меня нет. Но стоит ли рисковать?»
Видя, что я задумался, Женя замолчала и терпеливо ждала, что я отвечу.
— Ты уже подвела меня один раз, — вспомнил я, как девушка отказалась мне давать результаты порученного мной ей задания. — Кто сказал, что не подведешь снова?
