– Должны, товарищ Сталин, – ответил начальник Генштаба, – на данный момент это лучшее наше соединение с самыми опытными летчиками и самыми современными самолетами. Как мне докладывали, генерал Савицкий и полковник Железняк даже считают такое сражение необходимой репетицией к тому, что будет твориться в небе летом этого года…
– Наверное, они правы, – задумчиво ответил Верховный, еще раз бросив взгляд на карту. – Ну что ж, обстановка более-менее ясна. До свидания, товарищ Василевский, спасибо за точный и своевременный доклад, и держите меня в курсе всех событий.
17 мая 1942 года, вечер. 12 километров восточнее Брянска, станция Белые Берега
Гвардии подполковник ОСНАЗ Сергей Рагуленко, позывной «Слон»
– Товарищ подполковник, – донесся до меня растерянный голос командира первого механизированного батальона капитана Пилипчука, – а с бабами немецкими что делать будем?
Оставалось только сплюнуть. Не успел я прибыть в район сосредоточения бригады, отдать команду механикам осмотреть машины, а прочему личному составу по причине отставших тылов съесть сухпай и отдыхать до приказа, так тут еще и это.
– Вечно ты, – говорю я в сердцах, – капитан Пилипчук, во что-нибудь вляпаешься – то в историю, то в дерьмо.
Шучу, конечно, он же не виноват, что так получилось. Пока мы вошкались с немецкими штабными в Жиздре, этого героя вместе с его батальоном я выслал вперед для того, чтобы он перехватил трассу Брянск – Орел и устроил немцам небольшую проверку на дорогах. Трассу-то он перехватил и поставленную перед ним задачу выполнил на все сто процентов – ни в Брянск, ни из Брянска теперь немцы никаким манером попасть уже не могли. И вовремя. Напуганные неумолимым приближением полярной лисички, сразу после полудня из города толпой повалили представители немецкой тыловой и оккупационной аристократии. И все прямо в руки нашему бравому капитану. И начался для него самый настоящий праздник жизни, поскольку в душе каждого хохла живет большой и жадный хомяк, даже если он наш человек, родился и вырос в Сибири и нифига не шпрехает на мове. Я знаю – сам такой. Трофеи – это святое!
Одним словом, помимо всего прочего, первый батальон перехватил походный офицерский дом терпимости, удирающий из Брянска на двух тентованных «бюссингах». У немцев с этим строго. Немцы ППЖ себе не заводят – не их это обычай. Офицеры, особенно штабные, должны иметь возможность регулярно «сбрасывать давление в баках», не рискуя при этом влететь к партизанам, разгласить секреты или подхватить какую-нибудь нехорошую «пернатую» болезнь. А посему в штате борделя имеется доктор и представитель служб безопасности, в просторечии ГФП, ибо нигде мужики так не болтают, как на пьянке или с бабой в постели. Немцы тоже не исключение.
Еще в нашем времени я читал об этих заведениях. Персонал набирают только из молодых ариек с серыми или голубыми глазами, ростом не ниже ста семидесяти сантиметров. Прямо тебе секс-войска СС. Есть у немцев бордели и попроще – солдатские. Там на ниве платной любви в основном «служат» мобилизованные галичанки и прибалтийки. Правда, такое нам еще пока не попадалось.
Не, Пилипчук, конечно, у меня еще попляшет, вот приклею к нему позывной «Сексопатолог», будет знать – как брать в плен бордели. Но что мне теперь, простите, со всем этим делать? Сдавать особистам? Вот ржачки-то будет! Единственное ценное приобретение в этом бедламе это куратор от ГФП – сука весьма осведомленная о настроениях немецкого офицерского состава, напуганная и сильно желающая остаться в живых. Ну, а как тут не напугаться? Сначала машины на перекрестке останавливает пост своей родной германской фельджандармерии, потом – хлоп, и внезапно появляются размалеванные устрашающим тактическим гримом рожи в советском осназовском камуфляже, вытаскивают из кабины за шиворот и ставят мордой к борту. Конечная, дамы и господа, – транспорт дальше не идет – батальонный разведвзвод. Ребята свое дело знают туго. Такие же лихие парни, только из второго батальона, днем прямо из огня сцапали мне того танкового графа. Вот это была настоящая птица высокого полета, не то что нынешний бордель на колесах.
Впрочем, махнул рукой, размял ноги, сходил и посмотрел. Все же, что с бою взято, то свято. Чуть в стороне от дороги в тени деревьев под масксетями ожидал решения своей участи улов наших «романтиков с большой дороги» – несколько мотоциклов, штабные «опели» и два тех самых тентованных «бюссинга», возле которых и кучковался «полон».
М-да, девицы-то, на мой вкус, не супермодели, страшненькие и донельзя испуганные, сидели возле машин на корточках. Одна даже, похоже, плачет. Тут же двое в штатском. Толстенький лысый улыбчивый колобок и длинный тощий унылый белобрысый тип, похожий на глисту. Рядом наши ребята из мотопехоты, бдят. Выражения на лицах – от брезгливого до любопытствующего. Тут же с постным лицом скучает батальонный особист, младший лейтенант Синельников.
«Так, – думаю, – толстый – это доктор, а длинный – безопасник из ГФП».
Не угадал – каюсь. Едва мы приблизились, как толстяк, завидев меня, всего такого красивого, и сопровождаемого пригибающимся Пилипчуком, вдруг вытянулся в струнку, отчего вроде бы даже стал немного повыше и рявкнул: – Ауфштейн!
Он, значит, и оказался из ГФП[4], а длинный, значит, доктором – гинекологом и венерологом.
Услышав его, немки повскакивали на ноги, будто им в зад всадили шило. Врожденное, блин, немецкое чинопочитание.
– Так, товарищ младший лейтенант госбезопасности, – говорю я еще больше поскучневшему Синельникову, – что тут такое у вас происходит? Почему работник вражеских спецслужб до сих пор не отделен от прочих задержанных? Непрофессионально как-то…
Тут же из-за моей спины нарисовалось и его начальство – бригадный особист капитан ГБ Антонов. А за ним, как козлик на веревочке, наш танковый граф. Вражина матерый, битый и, можно сказать, героический. А посему он подлежит сдаче корпусному начальству с рук на руки. Вот и таскаем пока с собой.
– Расслабился ты, Синельников, – с легкой укоризной сказал Антонов, – замечание тебе на первый раз. А сейчас – исполняй.
Немки только глазами лупали, когда их куратора взяли под белы руки, завернули их за спину и отвели в сторону. И куда только у Синельникова делась вся его скука. Бодр и полон желания искупить свой нечаянный косяк.
– Герр оберст-лейтенант, – тихо спросил меня фон Штрахвиц, – его расстреляют?
– Ну что вы, граф, – так же тихо ответил я, – не говорите ерунды. Если он не замешан в преступлениях против мирного населения, а всего лишь наблюдал за настроением вашего офицерства, то ничего особо страшного его не ждет. Если сообразит все правильно, то, быть может даже, продолжит работать по специальности, но уже на новую Германию. Я же вам говорил, что Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается.
– И все же вы какие-то неправильные русские, – только и смог вымолвить танковый граф. Хорошо, на ночь глядя, немного побудем неправильными русскими. Хотя, если глянуть на нас немецкими глазами, то наши бойцы по сравнению с красноармейцами прошлого сорок первого года – это настоящие супермены, а разведчики – так вообще пришельцы с Марса. Привык граф фон Штрахвиц к легким победам, вот его сейчас и ломает. Но это еще только начало. То ли еще будет через год-полтора. Мы-то знаем – ученые.
Зато товарищ Антонов только тихо ухмыляется. Он у нас грамотный, языком владеет. За своего у немцев не сойдет, а вот допросить пленного – вполне способен. Только о чем сейчас этого фон Штрахвица допрашивать? Его часть, как собственно и всю дивизию, мы уже на ноль помножили, причем, походя, не особо напрягаясь. Его сейчас не допрашивать, а вербовать надо, пока он в шоке. Но сие уже политика, которая явно не нашего бригадного масштаба. Мы тут начали, а старшие товарищи продолжат. Со всей пролетарской сознательностью.
И снова у меня возник вопрос – что со всем этим все же делать? Самым простым решением будет спихнуть этот вопрос на голову начальства. У него голова большая, пусть оно и думает. Пусть вопрос «что делать с многосисечными массами» решает лично дорогой Леонид Ильич Брежнев. А то кто ж? Нам с Батей воевать надо – не до глупостей. Товарищ Санаев, как я понимаю, возьмет в проработку графа и своего коллегу из ГФП. А комиссару – по остаточному принципу сдадим на руки весь этот гарем.
– Значит так, товарищ капитан, – говорю я Пилипчуку, – приказ будет такой. Шутки в сторону. Пальцем никого не трогать и не обижать. По прибытию в район сосредоточения штаба корпуса сдать всех точно по списку. Пусть сами разбираются. Наше дело – война. Понятно?
– Так точно, товарищ подполковник! – ответил Пилипчук с некоторым, как мне показалось облегчением. – Будет исполнено!
«Вот так-то лучше, – подумал я, кивая и выбрасывая весь это мусор из головы. – У меня сейчас впереди одна забота – ночная атака на Карачев. Леса за Карачевым кончаются, и начинается открытая и вполне танкодоступная местность. Есть где разгуляться, если что. И нам, и немцам. Бригада сосредоточена и замаскирована. Разведка в том направлении выдвинута. Ждем-с их доклада: кто, что, где и как!»
