Володя задумчиво ответил. Я внимательно осмотрел всех. Но похоже что никто не ждал такого сюрприза.
Султыг все то время, которое мы провели у костра молчал и совсем не смотрел в мою сторону. Он меня игнорировал.
— Красный — SOS, нужна помощь, — Володя задумчиво ответил на вопрос Гунько, — подаётся, как сигнал бедствия. Кто может подавать такой сигнал? Ваш приятель Гибарян?
— У него была ракетница, Илья?
Я пожал плечами.
— Вообще была, но брал ли он ее с собой в экспедицию я не знаю.
— Хорошо, запомним ориентиры, дайте компас и карту. Хорошо бы, чтобы кто-нибудь кроме меня нанес на свою карту точку предполагаемой подачи сигнала.
Володя встал.
— У кого есть карта?
Я протянул руку к своему планшету извлек сложенную геологическую карту местности и передал ему.
— Покажешь где мы, чтобы не искать долго?
— Вот здесь, мы находимся.
— Сколько на твой взгляд до ракеты?
— Близко, я бы сказал километров пять.
— Я тут у вас почти не ориентируюсь, сколько идти по такой местности? Часа полтора два?
— Без рюкзаков часа два-два с половиной. С рюкзаками все три а может и четыре. Дорог тут нет, не факт что звериные тропы к месту приведут.
Я посмотрел, как Володя ловко производил расчеты и прямо на карте записывал какие-то данные.
— Где ты так насобачился с картами работать?
— Эх, не спрашивай.
Ямазов заметно оживился, когда услышал, что Володя попросил карту и я достал ее ему из планшета.
Он все еще надеялся на то, что найдет у меня где-нибудь отметки с координатами.
— Володь, ты можешь этому упырю карту показать, чтобы он уже отвалил?
— Не понял, кому?
— Вон ему, — указал на Ямазова.
Володя посмотрел на меня недоумевающим взглядом, но встал с корточек, молча подошел к Султыгу и протянул ему карту.
Тот просто демонстративно отвернулся, но продолжал наблюдать за происходящим краешком глаз. Я широко улыбнулся, так чтобы он это видел.
Не дождешься ты карт, дружок. Дырка от бублика тебе, а не золото. Недра принадлежат народу, в Революцию в 17-ом за это право куча людей в эти самые недра полегла.
Еще сорок лет спорить о цифрах будут, так ни к чему и не придут.
— Так, у меня готово, — сказал Гунько, — предлагаю разделиться. Вчетвером пойдем в направлении ракетницы, трое остаются. Муса, Султаг, Илья.
— Николай Прокофьевич, при всем моем уважении, я иду в любом случае.
— Так может отдохнешь? Мы тебя с Куницыным и так с больничного выдернули еще и «искупался» сегодня.
— Нет, так не пойдет. Там может быть мой друг и напарник в беде. Я иду.
Гунько предложил всем оставить рюкзаки, но я отказался. В этом вопросе за мной последовали спасатели.
— Тогда в путь.
Мы шли колонной, я с Володей в самом конце. Мне нужно было отвлечься от мыслей о будущем. Судьба Михаила Семибратова не давала мне покоя.
— Володь, ты обещал рассказать, где с картами научился так работать, такое ощущение, что ты их чуть ли не сам печатал…
Он рассмеялся.
— Нет, всё намного проще: я списанный летчик. Нас дрючили в летном училище и в хвост, и в гриву с ориентированием. А я отличником был.
— Не жалеешь?
— Как тебе сказать. Работа у меня хорошая, нравиться. Но конечно авиация — это навсегда. Позовут завтра — вприпрыжку побегу. Пилоты не шибко-то хотят уходить на землю. Мало того: тот кто ушёл всегда хотят обратно в небо.
— Почему?
— Понимаешь, вот возьмем, к примеру алкоголь. Пьянице любой может сказать: сделай над собой усилие и уходи из алкашки в нормальный мир — снова человеком станешь!
Так пилот и есть пьяница, но пьяница — особенный, пьяница-романтик.
Он и клянет свою любимую, приносящую наслаждения и страдания работу, и не может без нового и нового глотка Полета. Особенно понимаешь это, когда опускаешься на землю.
— Красиво сказал: «опускаешься на землю». Как падший ангел.
— Да, что-то типа падших ангелов, верно подметил. Ты просто не представляешь с какими усилиями, через какие только тернии готов пройти списанный летчик, чтобы восстановиться на летной работе! Когда полгода посидит на земле. На какие только испытания и страдания не идет.
— Сам пробовал?
— Пробовал, много раз. да все без толку. Только расстройство одно. Тяжелое бремя тащишь.
— Бремя? На земле?
— У-у-у. Еще какое один сон чего стоит!
— Что сниться?
— А снится-то, в основном, что штурвал без пилота с бортом — полная загрузка, улетел. А я, командир корабля, остался на земле. Вижу как включает форсаж, разгоняется, задирает нос, плавно отрывается от земли, начинает набор высоты. А пассажиры, там в небе в самолете, а в кабине никого нет. Как же так? На какой курс ляжет, как посадку совершать будет? Ужасные ощущения. И тут же просыпаешься в холодном поту, с облегчением вздыхаешь, оттого, что это только сон.
— Часто сниться?
— Каждый день. И так будет сниться до могилы.
Как же наши мужики любят свою работу, если работа является призванием. Больше женщины. Больше материальных благ.
Я помолчал осмысливая услышанное. А что будет, если спишут меня? Что будет, если я упущу найденные месторождения?
Что будет сниться каждый день? Решетка радиатора немецкого гелентвагена, летящего в мою пассажирскую дверь?
Бррр. Не хотелось бы.
— Володь, ты женат? Дети?
— Уже внуки! — он улыбался от произведенного эффекта.
— Так тебе под сорок? Или около того.
— Да сорок через пару лет. Я в восемнадцать женился. Дочка старшая тоже. Двойня у нее, мировые пацаны. Вот вернусь, младшую замуж выдавать буду. Приезжай в Копейск на свадьбу. Мы тебе там хорошую невесту подберем. Мы же уже почти, как родные стали.
— Невеста не нужна — уже есть. Правда она еще не знает об этом. А за приглашение спасибо, на свадьбу не обещаю. Кто ж меня сейчас отпустит. Но с оказией при случае обязательно заеду в Копейск.
Подумалось об Алене. Мысли о ней придали сил. Как я за время похода
— Приезжай в любое время.
Я крепко задумался об этих ребятах. Было тонкое, почти неуловимое ощущение, говорившее о том, что они все, чем-то очень сильно отличались от нас будущих.
Точно! Они все женаты. У них у всех дети и даже внуки. Они фанаты своего дела. Они дружелюбны и уверены в своем завтрашнем дне.
— Николай Прокофьевич, а у вас дети или внуки есть? — обратился я к Гунько во время небольшого привала у красивой сопки рыжего цвета.
— А то как же! И дети, и внуки.
Было видно, что он думает и рассказывает о них с теплом. Вообще он сильно переменился после «пещеры».
Ты не особо обольщайся, Бурцев. Не забывай, что у пещеры совсем недавно похоронили беглых зеков, которых кто-то придушил.
Не всё здесь, в семьдесят седьмом, так уютно устроено, как может показаться Люди, как и везде, разные.
Подумалось об Алене. Мысли о ней придали сил. За время поискового похода я успел соскучится.
— Ну а эти места, Илья, ты узнаешь? Может ходили вы здесь? Смотри — ручей. Я бы тут попробовал бы
Группа переходила на другую сторону ручья с чистым белым песком на дне.
Я заметил движение, опустил голову и увидел, как блеснуло серебристое в точечку брюшко щуки. Рыба всплеснула плавниками над поверхностью взлетели прозрачные, как роса, просвеченные солнцем крупные брызги.
— Видал? — восторженно спросил меня Володя.
— Угум.
— Да ее тут можно «голыми руками» ловить.
Андрюха повернулся на наш разговор:
— Щуку не очень-то и голыми руками поймаешь, но сачком пробовать можно. Места — мечта рыбака, конечно.
Еще одна щучка помельче, словно дразнясь, шлепнула хвостом по воде и от шлепка по поверхности пошла рябь
— Как в аквариуме, — добавл Степа, наклонившийся и омывший ладони в ручье.
— Илья, так что? Не помнишь?
Интересный вопрос. Это место я не помнил, но теперь восстановив память Михаила Семибратова, я кое-что знал об этом районе. Но делиться информацией с Гунько не спешил.
