В любом случае, даже здоровому человеку нельзя так резко начинать длительный заплыв. Потому что, хорошие пловцы тоже тонут. И в основном — из-за своей самоуверенности.
Вода — прекрасный хладагент для натруженных человеческих мышц. Можно долго плыть не чувствуя усталости, так как мозг не получает тревожных сигналов об опасном повышении температуры тела, которое происходит во время продолжительных физических нагрузок. Человек легко плывет, чувствуя себя полным сил, а на самом деле — сил осталось на считанные минуты. Перегруженную мышцу неожиданно сводит судорогой, начинается паника, а страх на воде — жестокий и хладнокровный убийца. Страшнее акулы.
Капитан до ранения был в отличной форме, но то, в каком темпе он рванул за мной после гибели яхты, явственно мне подсказывало — путь его не будет долгим. Гораздо короче, чем расстояние до берега, которое я оценивал километров в шесть, не меньше.
Сам я практически не плыл. Точнее — не тратил силы на движение. Максимально расслабившись, лежал на воде и следил лишь только за тем, чтобы голова моего собрата по несчастью не появлялась в опасной близости.
Гришко исчез из моего поля зрения гораздо раньше, чем я ожидал. Сначала я несколько раз слышал невнятные крики. А потом, на новом гребне волны я просто очередной раз не увидел своего горе-попутчика.
И… ничего не почувствовал.
Ни радости, ни горя.
Только отвратительное жжение во рту и невыносимую жажду, которые мучали меня уже довольно продолжительное время.
Потом зашло солнце, которое я, лежа на спине, старался держать по правому уху. Пока стремительно угасала светлая полоска на западе, я, теряя драгоценные силы, прибавил скорости. А когда ориентира не стало, я просто расслабился. Плыть смысла не было. Как не греби — все равно будешь двигаться по кругу. Толчковая нога непроизвольно будет выдавать большее усилие, как ни контролируй. Одна надежда — на течение. Здесь оно, кажется, идет вдоль берега. Может и прижать к скалам. А может, и наоборот…
Холодно не было.
Вода в море здорово нагрелась за три летних месяца и аномально жаркий сентябрь. Чувствовалось, что воздух гораздо холоднее. И его температура чувствительно упала с заходом солнца. Но я был в теплой воде и переохлаждение мне не грозило. Главная опасность заключалась в потере сил, потому что от жажды я просто не успею погибнуть. Пойду ко дну, как Титаник.
Я старался не давать страху заполнить свое сознание, хотя, если честно, жутко было до чертиков. Чудовищно угнетала темнота. Толща воды подо мной давила на психику как-то меньше. Живя на берегу южного моря, любой мальчишка с младых ногтей понимает, что утонуть на двухметровой глубине так же просто, как и на двухсотметровой. И разницы нет никакой.
Глубина не страшна сама по себе. Она опасна страхом перед ней. Как в том фантастическом рассказе, где выдуманные чудовища начинали кусать по-настоящему, стоило их реально испугаться.
А ведь в нашем фатальном путешествии по морю со мной рядом оказалось далеко не выдуманное чудовище. Вполне реальное — из мяса из костей. И смертельно опасное. Но кроме злости и досады по отношению к этому оборотню я вообще ничего и не почувствовал.
О страхе и речи не было. Вот чудовище до меня и не дотянулось.
Свежепреставленный Гришко почему-то вспомнился в том прикиде, в котором я увидел его на яхте — в спасательном жилете и голубеньких плавках. Он тогда меня учил: «Жилет нужен для маскировки». Ну, с маскировкой у него было все в порядке. А про истинное назначение этих оранжевых поплавков — что, забыл? В свой последний путь даже и не подумал накинуть на плечи спасательное средство, которое спасло бы ему жизнь.
Я, кстати, тоже забыл.
И поэтому сейчас с параноидальным педантизмом экономил силы, шевеля ластами лишь тогда, когда волна захлестывала голову. И все же постепенно чувствовал, как слабею. Носился весь день, как угорелый, да еще и не ел ничего практически. Откуда взяться дополнительной энергии в теле ребенка?
Я заметил, что уже не так ловко могу уворачиваться от набегающих волн, и соленая горечь несколько раз очень неприятно заливала носоглотку. Приходилось возвращаться в вертикальное положение и остервенело отплевываться. На это уходили драгоценные капли сил, которых становилось все меньше и меньше. Начинало потряхивать. Становилось прохладно даже в теплой воде — верный признак истощения. Где-то в глубине сознания зарождалась черная паника. И осознание глухой безнадежности, заполняющей все вокруг меня.
Организм работал уже на каких-то немыслимых резервных запасах. Я чувствовал, как мною начинает овладевать вялое, тупое безразличие, вытесняющее панические позывы. Очень плохой знак. Хотелось сжаться в микроскопическую точку, как тогда, под ногами у Чистого на обрыве. Сжаться и оставить за пределами сознания и раздирающее глотку жжение, и тупую боль в перегруженных мышцах, и холодные коварные волны теплого моря…
Резкая боль обожгла шею и я ужом завертелся в пене, очередной раз прилично заглотнув морской воды.
Медузы! Твари бесхребетные.
Милые твари! Дорогие мои! Спасибо вам, медузы.
Во-первых, болезненный ожог очень своевременно вырвал меня из накатывающей апатии. А во-вторых, я увидел, что в темном пространстве, окружающем меня со всех сторон, есть оказывается полоса еще более черного мрака. И он доступен мне даже на последних каплях жизненного горючего!
Наплевав на экономию, я развернулся на живот и отчаянно замолотил руками и ногами. Громадные скалы Фиолента возвышались передо мной в каком-то полукилометре.
Поживем еще!
* * *
Чуть не сглазил!
Сначала меня начали хватать судороги. Я успевал задержать дыхание и болтался поплавком, отчаянно растирая под водой изможденную мышцу. Потом превозмогая острую боль, снова рвался к скалам и… получал судорогу на другую ногу. В глазах плыли яркие пятна, потом резко темнело, и снова яростно вспыхивали мириады ослепительных брызг. Я бился за жизнь уже не осознанно, инстинктивно, как умирающий зверь.
Потом меня протащило волной по подводному рифу, усеянному мелкими ракушками молодых мидий, сорвало с ног ласты. Вместе с саднящей болью от бесчисленных порезов меня плетью хлестнула бешенная, исступленная радость — доплыл! Суша! Твердь!
И тут же меня очень чувствительно пару раз приложило об эту твердь предательскими волнами, беснующимися об упущенной добыче. Я с третьей попытки выцарапался на скользкую скалу и долго лежал, забыв о боли в измученном теле, жажду и вообще, обо всем на свете.
Я просто лежал, а безумные искры, словно сполохи какого-то сумасшедшего карнавала еще долго кружились в моем сознании и не желали гаснуть. Тело била крупная дрожь, а шокированный смертельной опасностью мозг не желал формировать ни единой осознанной мысли. Нахлынули, наконец, и паника, и животный ужас, и все то, что идеально ложилось в теорию посттравматического синдрома.
И понимание этого было первой здравой мыслью.
Ну, что ж. По крайней мере, начинаем называть вещи своими именами.
Шатаясь, я на четвереньках вскарабкался чуть выше, отметив краем глаза еле различимые просветы на горизонте с восточной стороны.
Скоро рассвет.
Я знавал эти суровые места — излюбленное место экстремального отдыха подростковой молодежи. В темноте на вершину обрыва — нечего было и думать подниматься. Верная смерть. Тем более для того, кто не знает местных запутанных и крайне опасных тропинок. Бонц не даст соврать.
Нужно было ждать восхода солнца.
Это была вторая здравая мысль.
Третья просто не успела оформиться, потому что я, добравшись до первой приемлемой ложбинки в камнях и сладко хлюпнув воспаленным носом, безмятежно уснул богатырским сном.
Мой сон был про то, как мне… невыносимо холодно…
На камнях Фиолента я проспал почти до обеда.
Потом добавил еще пару суток на койке в больничной палате, куда меня доставили соратники, переполошенные моим неожиданным звонком. Официальную выписку, разумеется, отложили, а родителям снова рассказали какую-то чрезвычайно правдоподобную версию о продлении карантина.
Какое это наслаждение — хрустящие простыни и мягкая панцирная кровать! И надежная твердь под ногами. Блаженство!
А вот в конторе гармонии не прибавилось.
Пока я восстанавливал силы, буквально все стояли на ушах. Надо было думать — сообщение об агенте в рядах КГБ четко ложилось в категорию «ЧП государственного масштаба». Шерстили всех не по-детски. Параллельно через мелкое сито перетряхивали связи безвременно почившего капитана — окружение, знакомства, контакты. По минутам восстанавливали его поступки, перемещения, разбирали служебные дела — чуть ли не под микроскопом. И самое неприятное заключалось в том, что пока не нашли абсолютно НИЧЕГО криминального. Или, хотя бы, антисоветского.
