поломанные игрушки, стекляшки и ржавые железки, а расплачиваясь обрывками бумаги с каракулями.
Вешняковский рынок был большим и выглядел совсем как настоящий. Он и располагался на месте прежнего рынка, в неплохо сохранившемся, пусть и унылом на вид здании, и людей там было много. Я впервые увидел человека, который подъезжал к рынку на велосипеде, да и наша машина, хоть и вызывала удивлённые взгляды, но явно не казалась местным чем-то немыслимым.
У входа даже стояла охрана! Двое мужчин в полувоенной одежде, с автоматами. На моих глазах они не позволили пройти какому-то сгорбленному дядьке, трясущему при ходьбе головой и явно находящемуся в неадекватном состоянии. Мужчину это не расстроило, он развернулся и побрёл в сторону, всё так же подёргиваясь и негромко споря с несуществующим собеседником.
— Ого, — сказал Миша восхищённо.
Я подумал, что рынок и впрямь выглядит центром цивилизации. Он был словно из фильма или книжки про постапокалипсис, кусочком прежнего человечества, которое пыталось удержаться на краю и, чем чёрт не шутит, возродиться.
Ладно, допустим посетители сюда идут стихийно. Пусть даже торговцы случайны. Но если есть охрана, то есть и какое-то руководство.
— Осторожно, — высказала и моё мнение Лена. — Вдруг бандиты, а мы для них ценная добыча.
— Вы с Сашкой останетесь в машине, — решил я. — Понятно, почему? Если нам придётся бежать, то прикроете отход. У Сашки винтовка...
— А я бегаю плохо, — усмехнулась Лена. — Ты прав. Не волнуйтесь, мы вас дождёмся.
Выбравшись из машины, мы с Мишей пошли к зданию. Торговля на самом деле шла и снаружи: на разложенных газетках и тряпках лежал всякий хлам, уже хорошо мне знакомый. Вот расплющенная ювелирка, вот лекарства без этикеток, вот вилки с обломанными зубцами...
— Почему меняют эту дрянь? — риторически спросил я.
Но Миша неожиданно ответил:
— Драгоценности несут зло, поэтому их портят. Испорченные можно и нужно хранить дома, они приносят удачу. Сломанные вилки... это как жертвоприношение. Символ смирения. А лекарства... ну лекарства и есть.
— Почему без этикеток?
— Нельзя пить лекарства, твёрдо рассчитывая на эффект, — объяснил Миша. — Надо наугад. Если ты хороший человек, то сработают правильно.
— Идиоты, — выдохнул я.
— Факт.
Мы подошли ко входу. Мужчины с автоматами занервничали.
— Мы пришли с миром, — сказал я. — На рынок. Можно?
Один охранник, пожилой, с залысинами, с сомнением посмотрел на второго. Тот был помоложе и покрепче.
— У нас тут мирно, — произнёс он наконец. — Мы плохого не хотим.
— Мы тоже, — согласился я.
— Убивать нельзя тут, — добавил охранник. — Кто убивает, того убиваем.
— Значит, плохих убивать можно? — дружелюбно уточнил Миша. И добавил: — Пулемёт не оставлю, сразу говорю.
— Кому твой пулемёт нужен? — удивился охранник. И посмотрел на меня исподлобья. — К тебе вопрос — злым глазом смотреть не будешь? Умирать не велишь?
Опаньки!
Оказывается, у меня в Мире После есть репутация.
— Я никого убивать не хочу, — ответил я осторожно. — Если меня не трогают, я никого не убиваю. Меня не тронут?
— Не тронут, — ответил охранник. — Смотри, ты слово дал. Дал слово?
— Дал, — кивнул я. — Пока меня не трогают, я не убиваю.
— Ты дал, я забрал, — с облегчением произнёс охранник. Провёл рукой в воздухе, будто цепляя что-то невидимое, засунул сжатую ладонь в карман. — Уходить будешь, верну.
Мне это не понравилось.
Мы прошли в двери — стеклянные, кстати, только густо-густо закрашенные серой краской. По тому же принципу были лишены отражающей способности все окна и витрины на первом этаже.
— Он что, забрал твою способность? — прошептал Миша мне на ухо.
— Не знаю!
— Это можно, что ли?
— Да не знаю я!
Как просто было раньше — я и не знал, что могу убить одним словом. И потерять я ничего не боялся, в заброшенном мегаполисе можно снова найти всё.
А теперь на душе было неспокойно.
Рынок оказался не просто похожим на прежний. Тут был свет. И не в одной-двух лампочках, а словно бы везде! В мясных рядах даже светились витрины и работали холодильники.
И народа было много.
В лавках и павильончиках стояли продавцы, которые словно явились из прошлого: молодые девчонки с пирсингом и татухами, дородные тётки в грязных белых халатах. В мясных и молочных рядах — свои продавцы. Кавказец стоял перед горой специй, насыпанных в хрупкие пластиковые контейнеры, мощный плечистый мясник рубил топором баранью тушу на колоде.
— Офигеть, — сказал Миша. — Слушай, Никита, как это?
Я подошёл к молочному прилавку. Продавщица настороженно уставилась на меня. А я смотрел на её товары: творог в тазике, прозрачные пластиковые бутылки с отмытыми этикетками, наполненные молоком, мятые комки сливочного масла...
— Откуда это? — спросил я растерянно.
— Первый раз у нас?
Я замялся. Похоже, я тут был, но...
— Не знаю.
Ответ её устроил.
— Ты про молочко?
Я кивнул.
— Сама развожу, — сообщила продавщица. — Сухое-то молочко тоже разводить надо умеючи.
— А творог?
— Из пакетов, — она усмехнулась. — Я не вру, не говорю, что из-под коровки. Но хороший продукт тоже найти надо, сохранить, вид ему придать.
Я рассмеялся.
— Полегчало? — продавщица улыбнулась. Зубы у неё были ровные, белые. То ли сама любила творог и прочую молочку, то ли хорошие протезы сохранила. — Но если настоящего молочка хочешь... — она понизила голос. — Можно добыть! Но в очередь, в очередь.
— А откуда молоко? — так же шёпотом спросил я. У меня промелькнуло несколько мыслей, которые оптимизма не добавляли.
— Есть одна женщина, у неё козы, — так же шёпотом ответила продавщица. — Больная на всю голову, в квартире своей держала. Так говорят.
Она помолчала и с сожалением добавила:
— Хотя врать не стану, сама не видела. Может, сухое козье у неё есть, а разводит хорошо. Но за ним очередь, очередь, на
