часов: боялся, что они «задубеют» на морозе).
— Зачем тебе эти штуки? — спросила Зоя.
Она смотрела, как я совел пальцы в перчатки.
— Запускаю план «Б», — сообщил я.
Перчатки натянул, но с превеликим трудом. Мои пальцы едва гнулись: то ли от холода, то ли от волнения. Живот вдруг затянул тихую тревожную песню, будто я внезапно проголодался.
— План «Б»? — переспросила Каховская.
Она стряхнула иней с ресниц.
— Ага, план «Б», — повторил я.
Достал из сумки свёрток. Мне всё ещё казалось, что спрятанный под тёмной тканью «Вальтер» тяжелее того, из которого я убивал людей в своих «видениях». Хотя понимал: держу в руках то же самое оружие.
— Что это? — сказала Зоя.
— Это он и есть: мой запасной план, — ответил я.
Сердце пропустило удар, когда я прикоснулся к холодной рукояти. Но картинки перед глазами не погрузилась во тьму: перчатка уберегла меня от нового «приступа». Я убрал скомканную ткань, передёрнул затвор.
— Пистолет⁈ — вскрикнула девочка.
Каховская отшатнулась, прикрыла рот варежкой.
— Тихо ты! — сказал я. — Не кричи.
Спрятал оружие, но рукоять не выпустил — так и сжимал её внутри сумки. Окинул взглядом пространство перед Дворцом спорта. Дети появлялись из центрального входа всё реже, на нас никто не смотрел.
Зоя не убирала от лица рукавицу, будто сдерживала рвавшиеся наружу вопросы.
— Диктую задачу, Каховская, — сказал я. — Слушаешь меня?
Девочка кивнула.
— Ступай на автобусную остановку, жди меня там…
Зоя вскинула брови.
— Но ты же…
— Молчи! — сказал я. — Некогда препираться.
Бросил взгляд на кусты, за которыми больше минуты назад скрылся Вовчик.
— Жди меня на автобусной остановке, — сказал я. — Никуда оттуда не уходи, что бы ни случилось. Поняла меня?
— Да.
— Когда всё закончится…
— Что закончится? — спросила Зоя.
— Когда всё закончится, отдам тебе свою сумку, — сказал я.
Левой рукой подёргал за широкую лямку на груди.
— Отнесёшь её домой. Спрячешь. Никому о ней пока не говори. Ни-ко-му. Поняла?
Зоя произнесла:
— Да.
Варежка приглушила звуки её голоса.
— Зайду к тебе за ней… потом. А если не смогу… в субботу отдашь пистолет своему отцу.
Я спросил:
— Каховская, тебе всё понятно?
Зоя тряхнула головой.
— Да. Но что ты…
— Некогда объяснять! — сказал я. — Жди меня на автобусной остановке. Всё поняла?
Каховская снова кивнула.
— Вот и молодец, — сказал я.
И повторил уже набившую оскомину фразу:
— Всё будет хорошо.
Но в этот раз добавил к ней:
— Честное пионерское!
Заглянул девочке в глаза. Подумал вдруг, что большие чёрные зрачки Каховской походили на пистолетные дула. Не удержался — левой рукой стряхнул с Зоиной приметной родинки никак не желавшую таять снежинку.
— Ступай! — сказал я.
Взял девочку за плечи, развернул её спиной к Дворцу спорта. Легонько подтолкнул Каховскую в спину. Зоя послушно зашагала туда, откуда доносился гул автомобильных моторов.
А я поспешил к аллее, на которую свернул Вовчик.
Не оглядывался.
Правую руку удерживал внутри сумки.
Под подошвами моих ботинок скрипел снег. Подобно звукам марша, он помогал мне удерживать взятый на старте темп. Ветер подталкивал меня в спину, швырял под ноги им же поднятые с земли крохотные льдинки. Ветер не добирался до пальцев моей правой руки, что внутри сумки через слой резины прикасались к холодной рукояти пистолета. Но те постепенно замерзали и без его помощи. Моя левая рука от холода страдала меньше: я спрятал её в карман пальто. На неё тоже не надел варежку. Потому что помнил: стрелять следовала «с двух рук». Я осторожно вдыхал морозный воздух. Уже слегка онемевший от холода кончик носа подсказывал: температура на улице сегодня опустилась едва ли не ниже двадцати градусов по Цельсию — нечастое явление для Великозаводска, далеко не самого северного города СССР.
Я по диагонали пересёк площадь перед Дворцом спорта. Изо рта вылетали клубы пара: густые, похожие на табачный дым. Они напомнили мне о Зоином отце. Я мысленно помянул Юрия Фёдоровича Каховского нехорошим словом: тот будто нарочно уехал в командировку в «неподходящее» время. Мимо меня прошла шумная ватага детей (как и я, детишки «дымили», будто паровозы). Мальчишки удостоили меня равнодушных взглядов. И торопливо проследовали к ведущей в сторону дома Каховских аллее. Я не пошёл за ними — свернул на другую дорогу, по которой сегодня уже проходил вместе с Зоей (полтора-два часа назад). Всё же обернулся, прежде чем зашёл за высокие, похожие на стену снежной крепости кусты. Зою не увидел. Понадеялся, что девочка вняла моим указаниям: дошла до автобусной остановки.
Я изначально планировал задействовать Каховскую лишь при старте запасного плана. Не собирался впутывать Зою в разборки со шпаной. Ни в одном из моих планов не выделил ей место на острие атаки. Однако наметил для девочки важную роль при запуске резервного варианта «спасения Вовчика». Решил, что «скину» ей пистолет (после того, как «всё закончится»). Неважно, как я добьюсь своей цели: со стрельбой, или без применения оружия. Меня вполне устраивал и тот вариант, в котором хулиганы испугаются одного только моего грозного вида (и «Вальтера», разумеется). Но даже он предполагал, что оружие после завершения «операции» следовало либо выбросить, либо хорошенько спрятать (от греха подальше). Выбрасывать пистолет не стану (ни в коем случае). Доверю его временное хранение дочери подполковника советской милиции.
Свернул на очередном перекрёстке. Порадовался, что Паша и Валера Кругликов возвращались с занятий в «Ленинском» иным маршрутом. Первым делом Солнцев провожал приятеля к остановке — оттуда уже топал к своему дому. Его путь не пролегал мимо «той самой» выброшенной после праздника ёлки. Да и мы с Каховской обычно тут не шли. Я подумал, что ёлку будто специально воткнули около самой малознакомой для меня аллеи. Словно рассчитывали, что там я её не отыщу. Прислушался (затаил дыхание). Услышал голоса. Слов не различил. Но узнал интонации Вовчика. Рыжий, как и всегда, не мямлил и не шептал: мой конопатый приятель говорил громко, будто с вызовом. Я подавил желание вынуть из сумки руку, чтобы подышать на заледеневшие пальцы. Не перешёл и на бег — лишь склонил голову и нахмурил брови.
Представил, какую увижу перед собой картину, ещё до того, как свернул на ведущую к пятиэтажке Сомовых дорожку. И не ошибся. Точно, как в моём «видении»: трое парней уже зашли Вовчику за спину, отрезали ему путь к отступлению (будто действительно верили, что рыжий отступит). Рудик Веселовский не размахивал ножом. Ножа в его руке не было: Вовчик носком ботинка отбросил клинок в сугроб. Весло поднимался с земли. Размазывал по лицу кровь (юный боксёр уже «двинул» ему «в пятак»). Рудик с удивлением посматривал на свои окровавленные ладони. Старшие парни мне не показались напуганными или озадаченными; они посмеивались над Веселовским, щёлкали семечки. Те, кто помладше, не улыбались: поглядывали на Вовчика и на пятна крови (что остались на месте падения Весла) — в свете фонаря кровавые следы казались почти чёрными.
Вовчик смотрел на противников исподлобья, словно готовый к атаке молодой бычок. Меня он либо не увидел, либо не узнал (не взглянул в мою сторону). Он сыпал на противников угрозами и оскорблениями. Я удивился его изобретательности (не зря мы прочли столько книг). Мальчик не использовал для своих восклицаний ни одного слова из словаря Ожегова — заменял их вариациями тех слов, о которых Сергей Иванович в своей книге забыл или постеснялся упомянуть. Я отметил, что Рудик Веселовский едва ли не на четвереньках полез в снег за ножом (в «тот» раз он клинок не нашёл). «Ледышки я убрал», — промелькнула у меня мысль. Старшие парни ухмылялись; и будто наслаждались красочными выражениями Вовчика. Младшие хмурились. Они дожидались сигнала от вожака, чтобы атаковать рыжего мальчишку — одновременно, с четырёх сторон.
Я вспомнил, как быстро в моём «видении» подручные Шпуни повалили Вовчика лицом в снег. Почувствовал, что момент нападения близок. Видел: противники бросятся на рыжего боксёра уже через пару секунд — в точности, как «тогда». Но в этот раз Шпуня не подал сигнал к нападению. Потому что я шагнул на свет. И прокричал: «Стоять!» Не вынул из сумки пистолет. Но и не выпустил рукоять. Мальчишки вздрогнули. Младшие пугливо шарахнулись в стороны. Старшие убрали с лиц ухмылки — уставились на меня с нескрываемым удивлением, будто на инопланетянина. Посмотрел на меня и Вовчик. Он недоверчиво произнёс: «Миха?» Не обернулся лишь
