— Японцы едят с английских рук, — проявил скепсис Вильгельм. — Аристократия посылает детей учиться в Лондон, предприниматели ползают по английским заводам, те броненосцы, что прибудут в Японию в будущем, строят на английских верфях. Англичане же дают им кредиты. При всем моем великом уважении к тебе, дорогой кузен, единичная, пусть и крайне ловкая комбинация, не повод питать иллюзий по поводу лояльности японцев.
— В твоих словах есть резон, — кивнул я. — И будь император Муцухито европейцем, я был бы в числе первых, кто с тобой согласился.
— Но? — поощрил кайзер.
— Но с точки зрения японцев, у нас тут, в Европе, такое понятие как «честь» умерло давным-давно, и особенно умерло оно в Англии.
Вильгельм похлопал глазами, оценил иронию — островные варвары обвиняют Великие державы в утрате чести! — заржал, успокоился и заметил:
— Однако это не мешает им подражать англичанам снизу доверху.
— Так, — согласился я. — Вернее — так было до моей туда поездки. Теперь они уверены, что у русских и немцев есть честь — точно так же, как и у них. У всего нашего триумвирата богатые традиции и огромное желание вырваться из-под многовековой гегемонии проклятых лайми. За последний год в газетах было много интересного — японцы отменили калечащие их менталитет и традиции законы, разворачивают сеть музеев родной истории, дозволили высшим аристократам носить мечи — словом, модернизацию они умудряются совмещать с реставрацией. Но не честью единой будет движим наш союз — мы с тобой просто сможем предложить японцам больше, чем англичане. Кроме того, созданный мною прецедент им ОЧЕНЬ понравился, и ничего хотя бы примерно равноценного Англия не предложит им никогда. Ну и нельзя забывать о том, что они, влившись в мировой политический процесс, очень хорошо осознают необходимость соблюдения договоренностей — если мы заключим с ними союзный договор, они будут верны ему от начала и до конца. Словом — предлагаю скинуться вместе с японцами и выкупить Панамский пролив, разделив пакет на три равные доли и предложив оставшийся процент кому-то за нейтралитет в будущей Большой Войне. Например, датчанам — я обещал моей доброй матушке немного заботиться об ее родине, и должен предложить ей хоть что-то.
Как и ожидалось, Вилли сразу понял, куда дует ветер:
— На завоеванных нами территориях живут немцы, и мы в своем праве.
— Безусловно, — согласился я. — Я не требую невозможного, достаточно нескольких символических шагов, которые нисколько не повредят твоей Империи. Но об этом лучше поговорить позже.
— Позже, — подтвердил Вильгельм. — Но пока твои запросы только растут, дорогой кузен.
— Я и рискую больше, — пожал я плечами. — И мы еще не закончили обсуждать проливы — все, что за пределами обозначенных мною контуров, может стать твоим. Когда одна держава контролирует все мировое судоходство — это ужасно несправедливо. Когда его контролируют двое — они могут сговориться или разругаться. Когда его контролируют трое, появляется баланс интересов.
— Либо двое сговорятся против третьего, — проявил справедливую паранойю Вильгельм.
— Столетний договор этого не позволит, — покачал я головой.
— Вернемся чуть назад, — решил кайзер. — К твоим словам о риске. У нас огромная общая граница, мои армия и флот совершеннее твоих, а война сразу на Севере и Юге — с моими частями и с австрияками — не станет для тебя легкой прогулкой. Союз с Францией в такой ситуации — полное дерьмо, потому что они ничем не смогут тебе помочь при блокированных портах и парализованных наземных торговых путях. Не поможет и Англия — они, как ты справедливо заметил, будут сфокусированы на борьбе за колонии и попытках заблокировать мои корабли, — лично наполнив бокалы (слугам к нам нельзя, ультимативная секретность), он добавил. — Твоя идея касательно избегания генерального сражения для меня нова. Почему ты так решил?
— Гранд Флит — главный английский актив, — ответил я. — Залог их могущества, предмет их национальной гордости. А еще он стоит миллиарды фунтов. Сейчас Гранд Флит опасаются, и в немалой степени это продиктовано его грозной славой. Недооценивать его чревато — он без сомнения могущественный, но одно проигранное или хотя бы закончившееся равными потерями морское сражение с примерно сопоставимым противником, и вся многовековая слава Гранд Флит пропадет. Англичане будут до последнего избегать реальной проверки на прочность.
— В твоих словах есть немалая логика, — кивнул Вильгельм. — Однако я вынужден просить тебя объясниться по поводу рисков.
— Армией я уже занялся, — ответил я. — К Войне она будет совершенно другой, сопоставимой с твоей. Чего уж говорить об австрияках? Навожу порядок и в экономике — с припасами у моих солдат не будет проблем, а население при этом будет жить почти привычной жизнью. Но даже если я провалюсь во всех своих реформах, за мною останется огромнейшая территория и не менее огромное население. Если вы с австрияками начнете с серии побед и заберете у меня Польшу с другими приграничными территориями, я отмобилизую больше солдат, вооружу их хотя бы кремниевыми ружьями времен Ивана Грозного — они на наших складах еще сохранились, представляешь?
Поржали.
— И стану просто медленно, с боями, отступать и ждать. Заводы в тылу будут работать, крестьяне — сеять хлеб, и заблокированные порты станут не столь критичны, хотя и не спорю — неприятны. Тем временем на оккупированных вами территориях развернется партизанское движение — всех не выловишь, и логистика будет сильно страдать. Параллельно, на Западном фронте, вам с австрияками придется воевать со всей остальной Европой — англичанам могущественная Германия еще менее приятна, чем Россия — со мной-то они еще надеются договориться, а тебя, прости за прямоту, станут давить изо всех сил.
— А если я ограничусь одной только Польшей и предложу тебе мир? — предположил Вилли.
— Я его не подпишу, — улыбнулся я. — Мой народ ненавидит слабость и потерю территорий. Выбора у меня не будет — только до победного конца, а с учетом моих приготовлений война на истощение может затянуться очень надолго — вплоть до голода в твоей Империи и ее союзников. Альтернатива — тебе не придется воевать на два фронта, а я смогу продавать тебе припасы.
Покачав усами, Вилли принял промежуточное решение:
— Давай вернемся к началу.
Лёд тронулся!
Глава 23
Принцесса — это не только художественный архетип или хотя бы окруженная флером сказочности и недоступности девушка. Принцесса — это девушка, которая большую часть жизни просидела дома под присмотром строгих нянек и учителей. Недаром принцессы «сказочные» любят так часто убегать из родного дворца: нет, они в нем не пленницы, и некоторая свобода передвижений им доступна, но не всегда, не везде, и одного только желания пойти прогуляться бывает недостаточно. Когда каждая твоя «прогулка» — это специальное мероприятие («выезд»), просто так решить с утра «поеду-ка я туда-то» не получится: все это нужно согласовывать.
До начала прошлого года Маргарита хлебнула такой жизни полной ложкой, и лишь в последний год, когда ее ценность в глазах Вильгельма и других родственников сильно возросла, ей стали разрешать планировать свой график свободнее — например, разрешили ездить на курорты и в Альпы — однако о короткой цепочке «хочу погулять просто так — иду и гуляю» все равно приходилось только мечтать.
Еще одно окошко возможности для меня — свою принцессу я при любой возможности брал с собой: на прогулки по Берлину и на увеселительные мероприятия. На часть таких прогулок мы брали с собой и Ксюшу — эта принцесса тоже скучает больше, чем ей бы хотелось. Но еще больше, чем мы с Марией, ее пребывание в Берлине скрашивает Рупрехт Мария Луитпольд Фердинанд Виттельсбах, старший сын баварского короля Людвига III — в отличие от остальных потенциальных женихов двадцатиоднолетний, вполне приятный на внешность, упакованный на приемах в мундир кавалерийского обер-лейтенанта принц не уехал, а остался со вполне понятными для всех намерениями. Пришлось немного поговорить с Ксюшей — не гони, мол, в шею, а просто немного повеселись в его компании, без далеко идущих планов. Ксения, даром что девочка-подросток, воспитана на совесть, и слова «у нас тут критически важная дипломатическая миссия» для нее не пустой звук.
