— пояснила Робин, — и, если такое вдруг происходит, мы должны немедленно вызывать охрану, но, видите ли…
— Не все девушки вызывают? — решил помочь я. — И начальство на это закрывает глаза. Так?
Робин покраснела и отвернулась:
— Да.
— Ясно. А в перерыве вы без масок, наверное?
— Нет, что вы! На работе мы всегда в масках, даже во время отдыха, это обязательное правило. Но, видите ли. Я не привыкла ходить с распущенными волосами, и в перерывах обычно заплетаю косу. Сеприт потом сказал, что узнал меня именно по ней. Когда он открыл дверь, а я вскочила с криком: «Что вы себе позволяете?! Убирайтесь немедленно!» — и перекинула косу через плечо, в этот момент узнал и, по его словам, аж протрезвел от удивления. Хотя тогда ничем себя не выдал. Усмехнулся, пробормотал извинение и ушёл. Из клуба, как мне сказал потом охранник, тоже. А я была сама не своя, через силу доработала смену и попросила охранника проводить меня домой. По дороге расспрашивала его о Сеприте и узнала, что в клубе он — не частый, но весьма желанный гость. Щедрые чаевые, никаких проблем. «Но он ведь совсем ещё мальчик!» — возмутилась я. Охранник засмеялся и высказался в том духе, что до таких «мальчиков» многим взрослым — расти и расти. А когда я сказала, что Сеприт заглядывал в репитиционный зал, удивился — до сих пор, по его словам, «парень» ни в чём подобном замечен не был. «Перебрал, должно быть, — сказал охранник. — Но приставать не будет, не боись. Раз прогнала — больше не полезет. Гордый».
Обычно я прихожу домой и на два-три часа ложусь спать, но в то утро заснуть не получилось. Я то приходила в ужас и ждала звонка от директора школы — которой Сеприт, конечно же, успел доложить о моей второй работе, — то пыталась убедить себя в том, что никакой это не Сеприт, просто потому, что этого не может быть. В школу пришла совершенно разбитая. До третьего урока, который вела у десятого «Е», дожила с трудом. И, едва войдя в класс, по насмешливым глазам Сеприта поняла: я ничего не придумала. Вчера в клубе был он. Когда я вошла, Сеприт поймал мой взгляд, откинул со лба волосы и засвистел. Ту самую мелодию.
— Ясно, — сказал я. — Невероятно романтичная и трогательная история. Спасибо, Робин Генриховна. Совет вам да любовь, и всё такое. Это. А Сеприт-то где?
Робин вздохнула:
— Не знаю.
— То есть? — обалдел я.
— Ну, вот так.
— Хотите сказать, что вы с ним проникли, так сказать, в тайны друг друга, и на этом всё закончилось? Он даже не подождал вас после уроков, чтобы проникнуть ещё куда-нибудь? То есть, я имел в виду — чтобы побеседовать с вами по душам?
Робин покачала головой:
— Нет. Мы вообще не разговаривали. Сеприт просто дал мне понять, что узнал меня, и таким образом будто предостерёг: я не должна интересоваться его жизнью, если не хочу, чтобы он предал огласке мою. Мы друг друга поняли и с тех пор обходили стороной — насколько это возможно в рамках «ученик-учитель». Я запретила себе думать о Сеприте и старалась лишний раз даже глазами с ним не встречаться.
— Получалось? — заинтересовался я.
— Да, — сердито отрезала Робин. — Мне было попросту не до него, хватало своих проблем! Долги отца, в доме прохудилась крыша, дом по соседству купила женщина, чей великовозрастный сынок буквально не давал мне проходу… Вам этого не понять, вряд ли вы знаете, что такое нищета. Я была на грани отчаяния. Всерьёз размышляла о том, чтобы продать родительский дом — а это было всё, что у меня осталось на память об отце и матери, — и переехать в другой район. Останавливало только то, что денег, вырученных за дом, хватило бы в лучшем случае на такую же развалюху. То есть, я поменяла бы плохой вариант на ещё более худший. С этими мыслями я приходила домой, с ними уходила в клуб, с ними ложилась спать — я крутилась, как белка в колесе, не видя просвета и не понимая, в какой стороне он может появиться. Когда врач, обследовавший меня по медицинской страховке — нам, танцовщицам, предоставляет её клуб, — объявил, что признаков наследственной болезни, от которой умерла мама, у меня не наблюдает, я ревела целый день. Мне очень хотелось умереть — чтобы всё это наконец закончилось. От самоубийства удерживала только мысль о том, что в этом случае о счастливом перерождении не стоит и мечтать.
— В смысле? — не понял я.
— Ах, ну да, — саркастически фыркнула Робин, — вам ли, сотруднику межмирового розыска, помнить о проблемах простых смертных! Уж вам-то после перерождения наверняка заготовлено тёплое местечко в Срединных мирах.
— Ага, — кивнул я. — Потому и переживаю, что через два дня подохну. В Срединный мир уж больно не хочется, знакомых там маловато.
Робин покраснела.
— Извините. Просто вы задаёте очень странные вопросы. У нас в Нимире каждому известно, что самоубийство — это проступок, который Творцы не прощают никому. Тот, кто погибнет в результате суицида, переродится в худшем из Нижних миров.
— Сволочи эти ваши Творцы, — решил я, — со всех сторон обложили! Помереть, когда приспичит, и то нельзя.
— Вы что?! — ахнула Робин. — Как вы можете так говорить?! — уставилась на меня, будто ждала, что сейчас сквозь землю провалюсь.
И впрямь, видать, хрень спорол. Наверное, как у нас заявился бы в церковь и заорал во всеуслышание: «Бога нет!»
— Всё-всё, молчу, — пообещал я. — Это на меня болты в спине так действуют, уже в мозги отдавать начало. Говорю же, надо Сеприта найти… Что там, кстати, дальше-то было?
Робин ещё поколола меня недоверчивым взглядом, но, убедившись, что богохульствовать больше не собираюсь, успокоилась.
— Дальше я решила, что до тех пор, пока Сеприт меня не трогает, мне тоже нет до него никакого дела, и выбросила этого парня из головы. И тут вдруг, представьте себе, ни с того ни с сего моя жизнь начала стремительно налаживаться. Во-первых, о наших трущобах внезапно вспомнили коммунальные службы. Вообразите моё удивление, когда, идя с работы, я увидела, что мне чинят потёкшую крышу! Хотя я никого
