открыть. Сеприт выглядел… очень странно.
— Набухался, что ли? — предположил я. — Для храбрости? Учительница, всё-таки.
Робин закатила глаза так похоже на Диану, что я почти услышал: «Как же я с вами мучаюсь!» С негодованием отрезала:
— Не судите людей по себе, Константин Дмитриевич! Нет, Сеприт не был пьян. И в его внешности ничего не изменилось — на меня смотрел тот же шестнадцатилетний мальчик, которого каждый день видела в школе. Но то, как Сеприт себя вёл… Его взрослая, правильная речь, уверенность во взгляде… Я поняла, что вижу сейчас совсем другого человека. Которого однажды уже встречала — в ту ночь, в клубе. Сеприт ни на чём не настаивал, не напрашивался ко мне домой. Увидев, что я не решаюсь его впустить, сказал: «Что ж, нет так нет. Доброй ночи, Робин Генриховна». Надел маску, развернулся и начал спускаться с крыльца.
— Вообще красава, — одобрил я. — Тоже так делаю, когда чую, что дожать надо. На девчонок офигенно действует.
Робин сердито сверкнула на меня глазами.
— То есть, я хотел сказать, — торопливо поправился я, — что вы очень добрая и отзывчивая девушка, Робин Генриховна! Вы бы не бросили ночью, под дождём, промокшего и уставшего человека.
И фигня, что «человек» — в непромокаемом плаще, а скелет и мышцы себе давно заменил какими-нибудь титановыми, ага. Подействовало: взгляд Робин смягчился.
— Я подумала вдруг, что, если выгоню Сеприта, совершу большую ошибку, — смущённо сказала она. — В конце концов, в мире не так уж много людей, готовых броситься мне на помощь. После смерти родителей — пожалуй, никого не осталось. «Не уходи», — сказала я Сеприту. И открыла дверь.
Робин застыла в красноречивой позе — показывая, что переживает события того утра заново. Красиво застыла — драматические актрисы моего мира обрыдались бы от зависти. Зря она в учительницы пошла, ей бы на сцене выступать… Ещё одна творческая личность на мою голову. Кушай, Костя — не обляпайся.
Я вздохнул. Спина начала побаливать. Надо отдать должное Шарлю — теперь меня срубало не вдруг, как на Яичнице, сначала появлялись предупреждающие покалывания.
— Робин Генриховна, — окликнул я. — Продолжаем?.. Итак, Сеприт проник в святая святых. А дальше что было? Обсох, сказал спасибо, и свалил в закат?
— Не торопите меня, — возмутилась Робин, — думаете, мне так легко ворошить эти события?
— Уверен, что нелегко. И рад бы не торопить — но спина болит, зараза. И деятель наш, — я похлопал по плечу храпящее тело на соседнем кресле, — вряд ли до утра продрыхнет. Так что ворошите побыстрее, ладно?
Робин обиженно фыркнула. Потом посмотрела на храпуна. На свой браслет. Спохватилась:
— Ох, время заканчивается! Он оплатил один час!
— Во-во, — кивнул я, — а у нас с вами всё ещё прелюдия. Так, что дальше-то было?
Робин покраснела и отвернулась.
— Ясно, — кивнул я, — хрен с ним, можно без подробностей. Хотя… Блин. — Я посмотрел на прозрачные одежды Робин и понял, что от подробностей не отказался бы. А ещё — что Сеприту остро завидую. Пробормотал: — Мне бы такую учительницу — я бы, может, и школу после девятого не бросил.
— Боже, о чём вы?! — Робин взвилась с кресла, как ракета. — На что вы намекаете?!
— Да вообще ни на что, — торопливо поправился я. — Ну, не сразу, так не сразу, первое свидание всё-таки. Я же вижу, что вы — девушка порядочная. Сперва тапочки выдали, чайник поставили, все дела. — Робин смотрела сурово. Я подумал. Вспомнил, как мы нажрались с Филеасом, и добавил: — Стихи, наверное, читали? — Взгляд Робин потяжелел ещё больше. — Э-э-э… — Надо было срочно вспомнить что-то романтичное. — Ты меня не любишь, не жалеешь, — быстро, пока не забыл, что там дальше, выпалил я, — разве я немного не красив? Не смотря в лицо, от страсти млеешь, мне на плечи руки опустив…
— Прекратите! — вспыхнув, как маков цвет, выпалила Робин.
Уф-ф, дай вам бог здоровья, Ольга Юрьевна! И вам, и Есенину — хотя ему, если я ничего не путаю, уже вряд ли пригодится. От стихотворения, которое мне в восьмом классе пришлось вызубрить так, что до сих пор ночью разбудить — повторю, иначе банан по литературе светил, Робин залилась прочувствованными слезами. Всхлипнула:
— Нет! Не было никаких стихов. И вообще ничего не было. Мы зашли в дом, Сеприт снял плащ и аккуратно повесил на вешалку. Он вёл себя так, будто приходил ко мне домой уже сотни раз! Разулся, став ещё меньше ростом. И спокойно сказал: «Робин Генриховна. У вас, как я вижу, довольно просторно. Не будете возражать, если я попрошу сдать мне одну из комнат?»
— У вас же их всего две, — ляпнул я.
Робин горько засмеялась:
— Вы тоже заметили? Право, все мужчины одинаковы!.. Нет, не две. В холл выходят две, но обе комнаты — проходные. Этот дом строил мой папа, а он — потомок древнего аристократического рода. Сама мысль о том, что гость может сразу, с порога, пройти в спальню хозяина, казалась папе кощунственной. Поэтому перед каждой из комнат, выходящих в холл, есть ещё одно помещение. Так называемая приёмная.
— Офигеть, — сказал я. Припомнив родительскую двушку в панельной пятиэтажке. — В нищете живёте, говорите?.. Ну-ну.
— Вы не понимаете! — вскинулась Робин. — Такие дома, как мой, никому не нужны. Всю эту анфиладу комнат в убогом районе не поменять даже на крошечную квартиру в приличном месте! Просто потому, что многоэтажки подключены к центральному энергоснабжению… Ах, да кому я рассказываю. — Она горько махнула рукой. — Папа был рыцарем и романтиком, иногда мне кажется, что последним романтиком уходящего века. Сейчас таких мужчин уже нет. И в тот момент, когда возле моего крыльца появился Сеприт — в плаще, в маске, повергнув моего обидчика, — мне показалось, что время повернулось вспять! Что рыцарский век вернулся! А он… — Робин вдруг ткнулась лицом в ладони и разрыдалась.
Не, ну понятно было, что артистическая натура повод разреветься рано или поздно найдёт, но зачем сейчас-то? У меня спина болеть начинает, между прочим.
— Что — он? — Я осторожно, чтобы не дай бог не подумала, будто домогаюсь, потряс Робин за плечо. — Сеприт-то
