Отец, кстати, очень хотел, чтобы я пошел по его стопам. А мама мечтала, чтобы я пошел поступать в медицинский институт. Но мне в школе химия с биологией давались не слишком хорошо. Вернее — даваться-то они мне давались, но никогда не нравились эти науки. А как без них учиться хоть на человеческого врача, а хоть и на звериного? Мне больше нравились история и литература. Книги любил читать, даже что-то писал. Но вот, подался в милиционеры.
Минут через пятнадцать мы уже собрались за столом. Мама разлила по тарелкам суп, что сварился в русской печи (господи, да когда же я такой суп ел в последний раз?), а отец хитровато кивнул супруге:
— Ну что, Наталья Петровна, по рюмочке пропустим в честь приезда сына? — Покосившись на меня, спросил: — Будешь, товарищ участковый?
— Буду, если немножко, — кивнул я, решив, что под такую закуску не грех и выпить. — Только, пап, я уже не участковый.
— А что, неужели выгнали? — хмыкнул отце, разливая по рюмкам водку.
— Пап, а чего сразу — выгнали? — слегка возмутился я.
— А что, сам ушел? Слышал, что из милиции не увольняют, а только выгоняют. Неужели решил за ум взяться?
— Ушел? — радостно переспросила мать. — Ушел, так и слава богу. Дался тебе этот Череповец. Вон, бывала я там — сплошной дым. Поживешь у нас, устроишься на работу, на следующий год на истфак пойдешь поступать, как и хотел. Хоть на очное, хоть на заочное, сам смотри. Девушку себе найдешь, женишься. У нас, вроде бы, в город еще не все девки удрали, кто-то остался. А мы поможем, чем сможем. Верно Коля?
— Так само-собой, — согласился отец, поднимая рюмку. — Так что, за уход?
— Давай-ка лучше за нашу встречу, — улыбнулся я. — Я теперь не участковый, но из милиции не ушел, и не выгнали. Наоборот, можно сказать, что меня повысили. Я теперь инспектор уголовного розыска.
Мама, которая уже взялась за свою рюмку, от неожиданности ее опрокинула.
— Да что ж у тебя все не как у людей? — в сердцах сказала она. — В армию забрали — нет бы, куда-нибудь в связь, или в авиацию, хвосты самолетам заносить, так тебя в пограничники взяли. Я два года переживала, как бы что с тобой не случилось. А потом в участковые понесло. А теперь еще хуже — в уголовный розыск. Нет бы, на учителя выучился, преподавал бы себе. Чем плохо? А теперь будешь каких-то жуликов и бандитов ловить?
При мысли о том, что я стал бы преподавать историю в школе, меня почему-то передернуло. Нет уж, лучше я жуликов с бандитами ловить стану.
Глава двадцать первая
Родственные узы
«Граждане, не забывайте родителей! Обязательно приезжайте проведать их и помочь! Выкопать картошку или поправить забор, или просто побыть рядом. И вам воздастся!» — Примерно так я мысленно агитировал всяческих нерадивых детей, подзабывших своих стариков. И делать мне это было легко и приятно, потому что себя, любимого, я относил в этот момент к самым что ни на есть «радивым» детям. Я уже решил для себя, что с первой же оказией снова соберусь в Столбово и даже наметил некоторый фронт работ, ожидающий моих мастеровых рук. Настроение было великолепное, несмотря на лёгкую грустинку от расставания и козлиные прыжки колхозного грузовичка, на котором меня решил по доброте своей подбросить до станции сосед Митрич.
Добрался до Вологды и без особого напряга купил билет на автобус. Даже и странно, но и так иногда бывает.
Вернувшись в Череповец, я понял, что самый большой вопрос, который меня интересует, это как там дела у наших, то есть у Митрофанова с Савиным. И даже наша размолвка с Савиным показалась сущим пустяком, не заслуживающим никакого внимания. Вот что значит для настоящего трудоголика три дня не побыть на работе. Тут, правда, вспомнилась пословица про некую персону с низким IQ, являющуюся любимицей работы, что звучало примерно так: дурака работа… Ну, и так далее, но я её решительно изгнал из своих мыслей. Заскочил в общежитие, оставил там деревенские гостинцы, а заодно ещё раз прислушался к своим ощущениям и даже искусил себя мыслью, а не завалиться ли мне с книжкой на кровать и не думать ни о чём, кроме того, что в ней написано? Заманчиво, но надо бы сначала пообедать. А потом всё-таки заглянуть на минутку в отделение.
Вот интересное дело — насколько у человека могут быть разными взгляды на ближайшее будущее до и после обеда. Выйдя из столовой я уже знал, что лучшее завершение дня — это «не на минутку в отделение», а свидание с книгой и может быть даже сон на пару часиков. А что — имею право: выходной ещё не закончился. Недолгую дорогу до общаги меня занимали мысли, какую бы книгу выбрать для приятного времяпрепровождения. Я уже почти определился, когда на глаза мне попался телефон на столе у вахтёра общежития. И что-то со мной случилось. Ну да, решил я, хитроумный идальго на меня не обидится, если я сделаю всего один звоночек, и потянулся к трубке.
Дежурила сегодня не моя «сваха» и даже не «коренная ленинградка», а суровая тётка по прозвищу «Столешня». Она уже собралась было строго пресечь мою попытку завладеть телефоном, но подняв глаза, разулыбалась:
— А-а, Алексей Николаевич, пожалте, пожалте!
Насколько она была деспотична с проживающими, настолько подобострастна с начальством. Я, видимо, в её табели о рангах тоже попадал в эту уважаемую категорию. Однако, в данный момент меня это совсем не интересовало.
Джексон оказался на месте.
— Ага, вернулся! — радостно заорал он. — А мы тут с Серёгой думаем, кому в Ярославль ехать. А может ты сгоняешь?
Я ничего не понял. Перед моим отъездом никакими поездками-командировками ещё не пахло. Значит, что-то случилось. Мне пришлось несколько охладить пыл коллеги сообщением о том, что я ещё ничего не знаю.
— Ах, да-а! — спохватился Митрофанов. — Ты же дезертировал. А мы тут и за тебя, и за того парня, и вообще…
Здесь Митрофанов прервал свой обвинительный спич и спросил уже другим голосом, как о само собой разумеющемся:
— Тебя когда ждать?
Пришлось пожелать хитроумному идальго поскучать некоторое время ещё без своего читателя — почитателя, а в трубку сказать:
— Да минут через двадцать.
Митрофанова я нашёл в кабинете у Савина. Надо было видеть физиономии обоих. У меня возникло ощущение, что сыщики готовы немедленно выпорхнуть в открытую форточку зарешечённого окна и умчаться творить великие дела, как говорил, якобы, сам себе который-то из Сен-Симонов (вроде как их двое было). Ребята бы, наверное, и умчались, но моё появление сдержало их порыв. От меланхолической обиженности Савина, под знаком которой прошла наша последняя встреча, не осталось и следа. Наоборот, он решительно подошёл ко мне с протянутой рукой и словами:
— Алексей, ты не дуйся на меня из-за той встречи, понимаешь. Встал не с той ноги, погода плохая, начальство не улыбнулось, некому гадкое слово сказать, а тут ты как раз. Короче, замнём для ясности?
Я с радостью замял. Давно знаю, что добиваться результата при натянутых отношениях ох как трудно. Да и мои собственные мысли в момент нашего разлада тоже были далеко не целомудренными.
Сыщики быстренько ввели меня в курс дела. Пока я, по их выражению, числился в дезертирах, начали поступать ответы на наши запросы.
Адлер ожидаемо отписался, что они полезной информацией не обладают, но непременно нацелят, ориентируют, проинструктируют и прочая, прочая, прочая.
ГНИЦУИ [27] сообщил, что представленная нами информация будет внесена в недавно созданную АИПС [28]«Гастролёры» и сдержанно поблагодарил нас за оказание содействия в наполнении информационного массива. Тоже пустышка, в общем.
Ещё с десяток формальных отписок. Тут без обид — сами такие пишем во множестве, когда конкретной фактуры нет.
Зато Калининское УИТУ порадовало. Причём настолько, что начальство не поленилось туда гонца направить и даже машину выделили, у «ночников» [29] отобранную. Ездил Савин, его же мокруха всё-таки. С его слов картина вырисовывалась следующая.
