При этом он пристально смотрел мне прямо в глаза, словно хотел что-то там прочесть. Встретив точно такой же прямой взгляд, Фриц удовлетворённо выдохнул.
— Я надеюсь, у нас всё получится.
— Я тоже, герр Штрелец, я тоже.
Отпустив мою руку, он ушёл, оставив меня наедине с сотнями папок с секретными и совершенно секретными документами. Правда, для меня все они были не ниже грифа «особой важности» и «после прочтения забыть». Так, посмотрим, что они тут раздобыли… Разобрав папки примерно по годам и фамилиям, я сразу же отсеял дела, касающиеся последних событий, связанных с продажей оружия и взятками. И погрузился в чтение. Текст на немецком читал я медленно, потому как плохо его знал. Однако повышенная скорость тут и не требовалась, иначе многие любопытные детали могли ускользнуть от моего внимания.
Было тут много чего интересного и про Шеварднадзе, и про Горбачёва, и про Ельцина. В основном стенограммы переговоров, которые не попали в протоколы по цензурным соображениям, аудиозаписи телефонных переговоров и устных высказываний. Естественно, к кассетам прилагался и портативный магнитофон японской фирмы. А вот времени, чтобы прослушать весь материал у меня не было: пора лететь в Москву.
И это только нищему собраться — лишь подпоясаться! Мне же предстояло решить: какими окольными путями добираться до Москвы и как поступить с теми сокровищами, что так неожиданно на меня свалились? Их ведь однозначно надо вывозить. А ещё, Люба беременна, но брать её с собой нельзя. Придётся ей здесь рожать, а потом выезжать в Эфиопию. Но не сейчас и не сразу, и вообще, ей лучше не светиться, это может быть опасно.
Предстоял непростой разговор с Любой. Чем-то моя жизнь стала напоминать жизнь пресловутого Штирлица. А Люба всё больше и больше походила на радистку Кэт.
— Люба, — начал я непростой разговор после того, как приехал к ней. — Мне придётся снова исчезнуть и исчезнуть надолго. Моя страна ведёт войну, а я занимаю в ней довольно высокий пост. Я уезжаю пока в СССР, а оттуда в Эфиопию и ещё, возможно, куда-нибудь. Вызывай маму к себе, тебе помогут её перетянуть сюда. Деньги у тебя для этого есть. Родишь, оставайся здесь, пока я не появлюсь и не заберу тебя, либо не дам знать, что пора ехать. Думаю, что это случится, когда нашему ребёнку будет уже годик.
— Я хочу быть рядом с тобой, Иван!
— Я тоже хочу, но рядом со мной опасно, не буду скрывать, тебя могут и убить, и взять в заложники. Так получилось, что чем дальше, тем становится страшнее. Я могу сделать так, что ты сможешь остаться здесь и тебя не найдут, но для этого нам нужно порвать все связи и не общаться даже телеграммами или письмами.
— Я так не смогу, Ваня, — тихо сказала Люба и залилась слезами.
— Я понял, ладно, будем решать по-другому. Тебе рожать через пару месяцев, — глянул я на огромный уже живот супруги, которая явно ждала двойню. — Ладно, разберёмся. Держись и помни, что я всегда с тобою рядом.
Положив широкую ладонь на белый живот супруги, я крепко поцеловал её, и ещё, и ещё раз. С трудом оторвавшись от её пухлых губ и чувствуя на губах солёный привкус её слёз, я ушёл. На душе было очень гадко, и я чувствовал себя последней сволочью. Да, наверное, им и являлся. Ни семьи толком, ни страны, так болтался между небом и землёй, и всё ради того, чтобы снова построить большое государство. Зачем это мне сейчас? Не знаю, трудно остановиться, трудно. Власть — это как наркотик, самый сильный в мире наркотик.
Да, но другого пути уже нет. Распорядившись о том, как и куда вывезти имущество, я взял с собой самое ценное и уже в обед направился на посольской машине в сторону Польши. Доехав до Варшавы, сел на самолёт и через несколько часов вышел в аэропорту Домодедово.
Москва встретила меня жарой, сильным восточным ветром и неким едва уловимым запахом приключений и эпохальности грядущих событий. Всё же я помнил то, что произошло в прошлой жизни в августе 1991, по рассказам и учебникам истории.
Вообще в России новой формации август долгое время считался чуть ли не проклятым месяцем: то ПУТЧ, то дефолт, то теракт, то ещё какая катастрофа. И вот сейчас близилась развязка очередного узла истории и крах великой страны. Бездарная развязка и унизительный крах. Есть ли у меня силы и возможность сотворить что-нибудь эдакое, что помогло бы если не предотвратить, то хотя бы облегчить участь её несчастных граждан? Вряд ли… Но почему бы не попытаться? Всё ведь можно переделать (хотя бы в мечтах) моими тёмно-коричневыми руками.
Сумел же я создать «Чёрный отряд»! Пусть пока слабый и сырой, но он вполне неплохо показал себя. Осталось лучше обучить людей, и можно снова в бой. Неужели я не смогу сделать Чёрный Союз? Да я его уже делаю! Правда, не здесь, а в Африке.
Жаль, что в СССР ничего подобного не замутить. Там и так в результате событий 1991 года стало только хуже. Был Шеварднадзе, стал после череды проходных министров… ну, сами знаете кто. И лишь война всё расставляет по своим местам. Тогда и маски сбрасываются, и фамилии предков неожиданно вспоминаются. Ну, или всплывают…
В столицу я въехал на посольской машине, буквально юркнув на заднее сиденье чёрной «Чайки», нет «Волги». Мимо проносились городские пейзажи, и в тон им в моей голове мелькали разные мысли. В Москве постепенно начал образовываться и даже шириться эфиопский бизнес: продавали кофе в зёрнах, какао-бобы и какао-порошок. Но на этом пока всё. Эфиопия разорена войной.
Неплохо бы шоколадную фабрику «Красный октябрь» выкупить и назвать её «Чёрный октябрь». Хотя нет, не поймут: слишком грубо. Тогда другую шоколадную фабрику, которая имени Бабаева. Назвать её «Дед Бабай» или «Дед Бинго». Ну, и там соответствующий антураж на обёртках. А то, получается, фабрика с 19 века существует и создал её пензенский крестьянин Степан Николаевич, сам себя выкупивший из крепостничества и сам себе взявший «кондитерскую» фамилию Абрикосов. А фабрика носит имя какого-то Бабаева. Несправедливо!
В общем, пока ехал, сам себя развлекал на заданную тему. Как говорится: сам шучу, сам и смеюсь. Планов громадьё: электростанций понастроить в Эфиопии. И желательно за счёт русских. А как иначе? Всем можно, а мне нельзя, что ли? Я хоть достойную зарплату платить буду. Заодно и всем известный принцип реализую: от каждого по способностям — каждому по труду. Зачем лозунгами кидаться, если их можно воплотить в действительность?
Ещё надо бы наладить поставки эфиопского джина «Baro’s». А то вскоре хлынет сюда всякая дрянь, вроде ликёров химических, спирта Рояль или водки польского разлива и такого же качества. Так хоть не отравятся. Ох, что-то меня понесли песчаные умёты. Хватит уже мечтать, вот доеду до посольства и начну толком разбираться в делах насущных. Я уткнулся взглядом в автомобильное стекло, ни о чём больше не думая и не напрягая зря мозг. А в это время…
* * *
Худощавый, среднего роста, с короткими чёрными усиками и столь же чёрными волосами человек стоял у окна. Его роскошный халат полностью соответствовал великолепно отделанному интерьеру кабинета. Высокие в потолок окна, задрапированные по краям тяжёлыми зелёными шторами, подпоясанными малиновыми шнурками, были сейчас открыты и почти беспрепятственно (если не считать лёгкого тюля) пропускали в просторное помещение свет. Посреди кабинета стоял шикарный стол, а стены украшали старинные картины. Великолепный вид из окна тоже радовал глаз: взору открывался шуршащий свежей зеленью парк с вековыми деревьями. Красота!
Мужчина задёрнул лёгкую полупрозрачную занавеску и повернулся спиной к окну. Возле стола буквально навытяжку стоял его физический антипод: ширококостный и мощный мужчина. Звали его Гильярмо Девото.
— Итак, Гийе, поведай-ка теперь мне о своём фиаско.
— Я уже всё рассказал, босс. Мы обратились к нашим немецким партнёрам с просьбой помочь выкрасть одного негра. Для этого они связались со своими покровителями в Германии. Собрав всю информацию, наняли людей, чтобы захватить этого человека. Сначала мы хотели привлечь своих парней (их услуги стоят подешевле), но там оказалось всё очень сложно. Поэтому пришлось переплачивать за местных, которых нам порекомендовал Джон.
