Самое интересное, что, как я узнал из «запасников памяти попаданца», Россию от поляков в 1611 году освободило земское ополчение, пришедшее с опричных земель. Фух! Разобрался кажись. Значит, я правильный сделал выбор, поселившись в Александровской Слободе.
Тем временем песок весь ссыпался, и я освободил царицу от игл, постепенно укрывая её покрывалом. Сделав последнее движение, пробуждающее «спящую красавицу», я прочитал пришедшие из чужой памяти стихи:
— Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры. Навстречу утренней Авроры, звездою Севера явись!
— Что это ты, Федюня! — испугался Иван Васильевич. — Чаю колдуешь?
Я вздрогнул словно сам очнулся. Мысли, мысли, мысли, будь они неладны.
— Куда мне колдовать. Навеяло строки складные. Как гимн церковный. Вот и проговорил.
— Гимн? Церковный? Я люблю гимны. Сам пишу. А ну, прочти.
— Помоги царицу одеть, государь, не прислугу же звать⁈
Пока мы с Иваном Васильевичем одевали царицу, я усиленно думал, что ему наплести на счёт стихов. Придумал…
— Зима тут в этой жаре вспомнилась и царица спящая… Вот и родилось… Мороз и солнце! День чудесный! Ещё ты дремлешь, друг прелестный — пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры. Навстречу утренней Авроры, звездою Севера явись!
— Ах, как прелестно! — вздохнула царица.
— Да уж… Как там у греков? Амур пронзил твоё сердце?
Я фыркнул.
— Скажешь тоже, государь. Какой Амур?
— А что за Аврора?
Мой взгляд, наверное, был такой уставший, что Иван Васильевич замахал на меня руками.
— Всё-всё, Федюня. Беру слова обратно. Скажи лучше, чем тебя одарить?
— Палаты ему подари, — сказала, потягиваясь и зевая, царица. — Всё равно ни я, ни ты, ни Ванятка там жить не будем. Вот и подари ему эти палаты, и от подати с жилья ослобони. Мал он ещё, а уже столько для нас сделал, что не всякий за пол жизни сделает.
— И впрямь! Пусть тебе отойдут. Живи в них. Тебе скоро и девку захочется привести. Вон какой уже…
Царь с удивлением, словно только что увидел меня впервые за целый день, выпучил на меня глаза.
— А ты что это такой… этакий?
— Какой: «такой этакий»? Расту я не по дням, а по часам. Кормите хорошо, вот и мужаю, да ношусь как угорелый.
— Да… Как там Москва?
— Сгорела поди, — безразлично сказал я. — Тут надо следить, чтобы Сободу не подожгли. Всё? Может пойду я? Повара уже истомились за дверьми ожидаючи. У меня кишка с кишкою ругается.
— Да-а-а… Я сейчас кого-нибудь съем, — сказала царица.
— И я голоден, словно полдня проскакал верхом. Может с нами поснедаешь?
— А может я внизу?
Мне хотелось сбежать и немного отдохнуть от царских расспросов, а так же подумать о чём-то своём, или вообще ни о чём не думать.
— Да, нет там никого, в столовой. В поварне придётся снедь выпрашивать. А нам сами принесут, — продолжал уговаривать царь.
— Останься, Федюня. Там и Ванятка, ждёт, небось…
Долго уговаривать себя я не считал полезным для здоровья как своего, так и царского, ибо милость у Ивана Васильевича легко превращалась в гнев. Нарвался я как-то на такую вспышку, однажды злоупотребив «скромностью», попав в немилость почти на двое суток.
— Конечно, ты как всегда прав, государь! Поем с вами.
Мы перешли в царскую столовую, расселись за общим длинным столом, устроенным теперь на европейский манер, где царь и царица сидят напротив друг друга. Ближе к царю сидел Иван-царевич и должен был сидеть я, а ближе к царице сидели бы её дочери, если бы выжили. Однако, чтобы царица не чувствовала себя одиноко, я, как её родственник, выпросил себе место поближе к ней. И царица за это была мне искренне благодарна.
Такой распорядок завёл государь после моих ему рекомендаций больше проводить времени с женой, поддерживая её в болезни.
Раньше царь обедал с ближайшими боярами, причём сидя за отдельным столом. Бояре же рассаживались по ранжиру. Так же принимала пищу и царица на своей половине.
Сейчас царскую кровать расширили положив две перины, в столовую установили длинный стол. Несколько раз за стол приглашались ближние царёвы и царицыны люди: воевода и дворецкий Данила Романович и его жена Анна Дмитриевна Палецкая, приближённая к царице, дочь князя Бориса Дмитриевича Палецкого и сестра жены брата царя Юрия.
Сегодня, кроме нас с Иваном-царевичем за царским столом никого не было. Иван-царевич сидел надутый, ибо ломился в двери царской спальни, но его не только в спальню не впустили, но ещё и не кормили, пока не вышли царь с царицей.
— Я есть хотел, — наконец высказал претензию он. — А мне не давали…
— Так и ел бы у себя с мамками, — ухмыльнулся царь. — Это ведь не твоя столовая, а царская.
— А что вы там делали? — капризничал царевич.
— Разговаривали, — сказала царица.
Тут принесли первые блюда и разговор сам собой прекратился. Все, как оказалось, действительно, проголодались, даже Иван Иванович, и погрузились в процессы жевания и глотания. Мне же был интересен первичный эффект от воздействия игл. Сегодня я стимулировал точки меридианов: почек, кишечника, толстой кишки, желудка и меридиана лёгких.
Это было не очень правильно, но приходилось экспериментировать и наблюдать. Я даже был благодарен Ивану Васильевичу, за то, что он оставил меня на царский завтрак, который, я чувствовал, медленно перетечёт в обед.
— Ну, в конце концов, здешние покои у меня никто не отнимал. Могу залечь и в них, если обожрусь, — подумал я, поглощая третий кусок хорошо запечённого в тесте фаршированного сома.
Быстро утолив первый голод, царь откинулся на спинку стула и стал наблюдать за тем, как едим мы. Царица ела жадно, но медленно, я употреблял еду не торопясь, помня про коварные рыбьи кости, но тоже жадно, семилетний Ивашка продолжал изображать обиженного, ковыряя и отодвигая одно блюдо за другим и позыркивая на нас серо-голубыми глазами.
С каких-то пор Иван стал меня сторониться. Если раньше он приходил на мои тренировки и утром, и вечером, то сейчас интерес к «ногодрыжеству» у него пропал. Я не форсировал отношения и не навязывал ему себя, но по-прежнему был к нему внимательным и предельно учтивым. Увидев свою возмужавшую фигуру в зеркале мне стало понятно, почему это произошло. Видимо Иван испугался такого резкого взросления. И мне даже вспомнился момент, когда это произошло. Вернее, когда происходило.
Скорее всего метаморфозы с моим телом начали происходить примерно неделю назад. Как-то ночью меня корёжило, словно я хорошо простыл и переживал высокую температуру. Сон не уходил, но я и не просыпался до конца, и в этом сне я с кем-то боролся, сражался на мечах и копьях, был неоднократно ранен и убит, но снова и снова воскресал, становясь из раза в раз сильнее.
Когда я проснулся, никаких признаков заболевания не было и я облегчённо перекрестился, возблагодарив Бога. Наоборот, я чувствовал себя бодрым, сильным и уверенным. И так продолжалось несколько ночей подряд. Сны не всегда сопровождались драками. Иногда во сне мне приходилось ползать по горам и бегать по степям, соревнуясь по скорости с оленями и по лазанию с горными козлами. Иногда я всю ночь летал, как птица и даже лучше, и эти сны были самыми любимыми. Сейчас я сожалел, что у меня тогда не было зеркала и я не наблюдал своё возмужание ежедневно.
Заметив на себе внимательный взгляд Ивана-царевича, я слегка улыбнулся ему, но он нахмурился и «зыркнув» на отца, спрятал свой взор где-то в фруктовом мороженом. Наверное, Иван Васильевич накануне провёл с сыном разъяснительную беседу на счёт меня, после того, как я посетовал ему на то, что наша дружба несколько «подзавяла».
Царь, заметив, что и я откинулся на спинку стула, оставив недоеденной третью порцию сомятины, спросил:
— Вот ты, Фёдор, достаточно здраво судил о земщине, а можешь ли ты что сказать об устройстве государственной власти? И про бояр…
Я обалдел. Гляди ко ж… Не государевой, а государственной… Ну я тебе сейчас задвину…
