«Это я понимаю, а как⁈»
«Знаешь, внучек — ты только что задал самый сложный вопрос в семейной психологии вообще. Что надо сделать — понимающих и желающих посоветовать масса. А вот как тот или иной совет реализовать на практике в каждом конкретном случае, так все сразу изображают мудрую сову[1]. Надо сесть и крепко подумать. Причём усилия должны быть обоюдными, так что самое первое — это поговорить с Машей, ещё раз извиниться, покаяться и выразить готовность идти навстречу».
Мы оба помолчали в задумчивости.
«А вообще — она сильно удивила, Маша твоя, своей смелостью и раскрепощённостью. Нет, я понимаю, судить об интимной жизни бабушек по тому, как они внуков воспитывают — идея дурацкая, но… В нашем мире двадцатые годы двадцатого же века, которому вы тут более-менее соответствуете, это, конечно, всплеск эмансипации и всего такого прочего. Но у нас это началось после и вследствие целой череды глобальных потрясений в виде Первой мировой, пандемии и целой череды революций. У вас ничего подобного не произошло, и это сказывается. Например, развитие автомобильного транспорта — у вас оно так и застряло на довоенном уровне моей Земли, и легковушки, и грузовики напоминают модели тысяча девятьсот четвёртого — одиннадцатого годов. Авиация тоже у нас с четырнадцатого по восемнадцатый год совершила качественный скачок, не только в техническом плане, но и в тактическом, организационном, психологическом. Здесь ничего такого нет даже близко. И ещё в куче отраслей, от стрелкового оружия по промышленной химии. Но вот в вопросе полового равноправия и свобод — вы сильно впереди. Вопрос — почему».
«А что за „вопрос равноправия“ такой? Кого с кем?»
«Была у нас борьба за равенство политических и экономических прав женщин. И поначалу она была более чем оправдана и разумна. Потому как ситуация порой была абсолютно дикая, когда имущество покойного мужа наследовали все, кроме жены, которая тоже не сильно отличалась от прочего имущества».
«Да ну⁈ Серьёзно⁈»
«Вплоть до того, что солидные „учёные мужи“, богословы и политики на полном серьёзе обсуждали годами есть ли у женщины душа и могут ли они, женщины, считаться людьми в полном смысле слова».
«Посмотрел бы я на того, кто заявил бы подобное в глаза той же баронессе Рысковой — хоть той, что стала одной из первых женщин-авиаторов, хоть её бабуле, командиру гусарского полка. Всей разницы, что младшая, как маг воздуха прибила бы молнией, а старшая — огненным всполохом сожгла».
«Воооот оно! Блин, на поверхности же лежит! Магия, которая передаётся без различия пола! То есть, сами боги местные явно и недвусмысленно, явочным порядком это самое равноправие создали и внедрили. Ну, а равенство возможностей, прав и обязанностей не способствует возникновению робких и бессловесных женщин в сколько-то значимом количестве!»
«Я рад, что ты решил для себя глобальный вопрос, который кроме как у тебя ни у кого не возникал. Мне бы свои так решить, приземлённые и прикладные».
Целый вечер, отложив чертежи, думали и рядили, составляя покаянную речь на завтра. Согласились, что главное — никакого негатива, никакого «испугался» и прочего. Максимум — «растерялся» и «не был готов к такой откровенности». И то, второе — под вопросом. Устал хуже, чем когда целыми днями железяки ворочал. А самое главное — чем всё кончилось? Решением «действовать по обстановке»! Только что «флажки» расставили, за которые нельзя заходить, и решили обязательно купить цветы.
Этим утром репетиций у Маши не было — профессор давал порой отдохнуть и выступающим, и себе, вот последние десять дней репетиции пойдут в усиленном режиме. Дождался, пока Мурлыкин гарантированно уйдёт на службу и выдвинулся в направлении жилья моей милой, обиженной мною Мурочки. Зашёл в цветочную лавку и начал вспоминать, что там говорилось про «язык цветов». Что-то говорила бабушка, что-то на занятиях по этикету, что-то вообще не помню, где слышал. Честно говоря, в разных источниках один и тот же цветок трактуют порой сильно по-разному. Ещё дед влез со своими воспоминаниями, причём сам же начал сомневаться в своих словах, мол, это в Японии так, а в Европе — наоборот и тому подобное. Но что-то общее если не во всех, то в большинстве трактовок всё же было. Так, извинения — вроде бы мальвы? Не помню только, какие лучше по цвету?
Оказалось, что лучше всего подходят мальвы того цвета, что есть в продаже, а именно три ветки с розовыми и две с красными. Добавил к этому пару веточек розовой камелии, которая вроде как должна означать стремление быть вместе. Посомневался, стоит ли добавить ещё и гладиолус, как символ постоянства своего отношения, даже посоветовался с продавщицей, которая отговорила с применением неожиданного аргумента — оказывается, гладиолусы очень плохо уживаются в одной вазе с большинством других цветов, так что букет придётся разбирать. Поблагодарил, попросил добавить какую-нибудь зелень — девушка вставила пару веток с какими-то мелкими белыми цветочками, которые я вообще не опознал. Рассчитался, добавив хорошие чаевые и получил пожелание удачи вдогонку. Спасибо, красавица — она мне понадобится.
— Прости, родная моя, дурака за идиотскую шуточку. Я не со зла. Просто твои честность и открытость были настолько сильны, что я растерялся и, не зная, чем и как равнозначно ответить тебе ляпнул несусветную чушь.
Маша прерывисто вздохнула и, приняв букет, улыбнулась, но как-то робко.
— И ты не считаешь меня распущенной и глупой?
— Да ни в коем случае! Как тебе такое вообще в голову могло прийти⁈ Ты прелесть, умница и настоящее чудо!
— Ну, я же позволила себе…
— И что⁈ Знала бы ты, что я себе позволить хочу! И потом — почему ты решила, что кто-то вправе запрещать тебе что-то из того, что хочешь в постели, кроме разве что того, с кем ты там вместе — то есть, меня⁈ А я тебе ничего запрещать не хочу!
Маша всхлипнула, прижалась ко мне, уткнувшись лицом в плечо. Букет остался лежать на обувной тумбе, а мы стояли, обнавшись, я гладил Машеньку по спинке и целовал её волосы. Но в этих обнимашках и поцелуях не было той страсти, что вчера — зато было что-то другое. Помимо переполнявшей меня нежности ещё кое-что, что трудно выразить словами. Чувство родства, что ли? Постояв так какое-то время, Маша спохватилась:
— Ой, цветы же! Надо в воду поставить!
После поисков подходящей вазы отправились на кухню, пить чай «по-простому», то есть — не накрывая стол в гостиной, потом разговаривали обо всём и ни о чём… Короче говоря, ничего подобного той страсти, что накрывала нас два дня до этого. Меня это даже немного пугало, но дед, которого я пока не стал «отключать» чтобы иметь поддержку и совет, успокоил.
«Не дави и не форсируй. Ей сейчас необходимо увидеть, понять и почувствовать, что тебе она нужна не только как „мясо“, но и как человек. Готовься, кстати, что это не на один день скорее всего. Намекать на желание близости можешь, но не более того и не часто. А то можешь спугнуть и обидеть».
Ну и ладно. Как будто мне на самом деле Мурка только для вот этого вот постельного нужна. Мне с ней и так хорошо. Даже замечательно.
— Слушай, счастье моё… А давай на фургоне моём прокатимся! Посмотришь, как он на ходу, сравнишь с другими автомобилями, на которых ездила. Знаешь, как мне хочется похвастаться перед кем-то, кто мне дорог и кто может понять, в отличие от той же бабушки?
— А давай! Но тогда о том, что мы проводим время вместе будет знать не только весь двор и минимум половина академии, но и не меньше трети города!
— И что? Всё равно сегодня папе твоему «сдаваться» собирались. Так что, может быть, и на службу к нему заедем проведать!
— Нет уж, это уже слишком!
Несмотря на готовность раскрыться, на территорию изнанки «Художки» мы проникали через грузовые ворота, едва ли не оглядываясь. Сам не знаю, почему — и Мурка, которую я спросил, тоже. Выяснив это обстоятельство, мы расхохотались — легко и непринуждённо. На смех вышел сторож, который признался, что профессор осматривал автомобиль ещё раза три, но каждый раз приходил один, без каких-либо потенциальных покупателей. Кажется, клюнула рыбка, и он присматривается и приценивается к приобретению фургона для себя. Что ж, не буду мешать.
