Четыре широко распахнутых глаза смотрят на меня. Чувствую, что начинаю краснеть…
— Милые дамы, Вам пора садиться в вагон. Поезд скоро тронется. Позвольте, я помогу с вещами.
Беру их саквояжи, пропускаю обоих в вагон. В тамбуре стоит пожилой проводник, обращается к нам, глядя в поданные бумаги:
— Пшепрошам, миле паненки! Ваши месцы — двудзаць чтвярто и двудзаць пьято.
Провожаю по проходу до самых мест, убираю багаж. Все, рукам работы не осталось. Наступает минута прощания…
Даша уже отошла от неожиданного известия, успокоилась.
— Почему ты мне ничего не рассказывал?
— Про что, любимая?
— Про случай с Машей! Она тогда в волнении не запомнила как тебя зовут, мы после гадали, как найти спасителя, хотели даже через Михаила Николаевича просить капитана Бойко, чтобы он помог нам в поисках…
Ну да, он бы помог…Нарочито смущенно улыбаюсь.
— Извини, Дашенька! Не мог рассказать. Это — военная тайна!
В ответ получаю маленьким, но крепким кулачком по плечу. Но в глазах — радость и веселье:
— Врун! У тебя не должно быть никаких тайн от меня!
— Мадмуазель! А как же присяга? И тайна исповеди?
И опять кулачок попадает в меня.
— А что, есть повод исповедаться?
И снова — кулачок. И не подумаю уворачиваться! Всю жизнь терпел бы такие побои, только чтоб ОНА была рядом! Но мое счастье было разбито голосом станционного дежурного, проходившего мимо вагона:
Отправляемся через пять минут! Займите свои места!
Даша грустно смотрит на меня, в уголках глаз появляются маленькие капельки влаги, тихонько шепчет:
— Денис, мой хороший, я буду ждать тебя…
— Любимая моя, где я тебя найду?
— Я возвращаюсь к родителям, буду работать в новом госпитале княгини Паскевич. Запомни адрес: улица Павловская, дом 9.
Осторожно беру ее маленькую ладошку в свои лапы, медленно подношу к губам… Как же я не хочу уходить отсюда!!!
— Я обязательно приеду!.. Обязательно!..
— Сейчас поезд тронется… Иди…
Стою на опустевшем перроне напротив ее окна. Даша прижимает ладонь к оконному стеклу, накрываю через стекло ее ладошку своей рукой. Звон станционного колокола, гудок паровоза, поезд трогается… Иду, потом бегу вместе с двигающимся вагоном, пока не кончается перрон. И долго смотрю вслед уходящему эшелону…
Настроение по возвращении в госпиталь испортилось. Все вокруг напоминало о Даше. И о том, что я ее теперь нескоро увижу. Словно с кровью оторвали от души что-то самое важное, самое драгоценное. То, без чего жить не хочется…
На автопилоте поднимаюсь на второй этаж, захожу в кабинет Михаила Николаевича. И вижу там капитана Бойко. На столике возле дивана — чашки и сверток с эклерами, которые я в суматохе бросил здесь. Пахнет свежесваренным кофе. Но запах чужой, у Даши получалось гораздо лучше…
— Присаживайтесь, Денис Анатольевич, — Бойко стоит у окна, выглядит каким-то слишком сосредоточенным и напряженным. Или мне это только кажется? — Есть серьезный разговор.
— Слушаю, Валерий Антонович. Какова тема беседы?
— Э-э, молодой человек, кажется, Вы не совсем в своей тарелке. — Вступает в разговор доктор. Капитан, как по команде, подходит вплотную и протягивает стакан с водой. Движение получается каким-то дерганым, часть воды выплескивается мне на протянутую руку.
— Ох, простите, Денис Анатольевич…
Беру стакан, делаю глоток. Михаил Николаевич снова берет инициативу в свои руки:
— Я, как врач, порекомендую Вам успокоительное другого рода.
С этими словами ставит на стол бутылку коньяка и рюмки. Сейчас лучше бы стакан водки, и отключиться. Беру наполненную посуду, механически выпиваю, абсолютно не чувствуя вкуса. Мои собеседники переглядываются. Ну, что там еще за разговор?
— О чем Вы хотели поговорить?
— У меня к Вам, Денис Анатольевич, всего один вопрос. Но он очень важный… Кто Вы на самом деле, господин подпоручик?
Оба внимательно смотрят на меня. И ждут ответа. Серьезно так, настороженно ждут.
— На самом деле, это как? Я — Гуров Денис Анатольевич, в настоящее время имею честь быть офицером Российской армии. Воюю во второй армии Северо-Западного фронта, о чем Вам, господин капитан, отлично известно.
— Денис Анатольевич, я имею все основания задать этот вопрос. Поэтому прошу Вас ответить честно: Кто Вы?
Да что ж ты привязался, как банный лист к… тазику. Какие еще основания?
— Валерий Антонович, не сформулируете ли вопрос точней?
— Ну-с… хорошо. Коль Вы настаиваете, я оглашу некоторые факты и умозаключения. Я беседовал с командиром роты, где прапорщик Гуров проходил службу до контузии. Он охарактеризовал вышеупомянутого господина в нескольких словах: «Ни рыба, ни мясо». Ничем не выделялся, инициативу не проявлял. По его мнению — гражданский «шпак», неизвестно зачем отправившийся на войну. Авторитетом ни у других офицеров, ни у солдат не пользовался. Бродил по окопам, пытался ловить шальные пули, что вызывало смех и пренебрежение. Был контужен при артобстреле, отправлен в госпиталь.
Далее, отец Александр, человек очень проницательный, отметил Вашу необычность в вопросах Веры. По его словам Вы, Денис Анатольевич, играли роль верующего, но настолько поверхностно, что это сразу бросалось в глаза. Ошибались в таких пустяковых вопросах, где даже гимназист младших классов дал бы правильный ответ. Можно, конечно, стать атеистом, повзрослев, но некоторые вещи делаются автоматически с детства. Как, например, поклоны батюшке во время службы, сложение пальцев в троеперстии, или ритуал поведения на исповеди. Вы же просто неумело копировали поведение подчиненных.
Поэтому я связался через своих коллег из контрразведки с жандармским управлением в Томске и попросил опросить знавших Вас людей. Кстати, родителям после выписки из госпиталя Вы не написали ни одного письма, хотя до этого писали регулярно. Они уже стали подозревать, что их сын погиб, или попал в плен. Кстати, графолог, сравнив Ваш почерк до и после контузии, уверял, что написаны документы разными людьми.
Так вот, все опрошенные отзывались о Денисе Анатольевиче Гурове, как о неплохо образованном, благовоспитанном молодом человеке, одаренном студенте, романтическом юноше. Но абсолютно гражданском человеке! Который и в армию пошел, чтобы решить свои личные проблемы. Никаких выходок, никаких конфликтов. Стопроцентный гуманитарий. И, попав под разрыв снаряда, человек вдруг становится совсем другим. Проявляет инициативу в создании особой группы, воюет так, что знающие люди только удивляются и руками разводят. Последний рейд — тому яркое подтверждение.
Ваше отношение к нижним чинам тоже бросается в глаза. Даже самые ничтожные прапорщики военного времени изо всех сил желают называться «Их благородиями». Вы же требуете от своих солдат чуть ли не панибратского обращения. Никому из обычных офицеров не пришло бы в голову мстить за какого-то неизвестного солдата, чей брат попался им на глаза. А Вы разрабатываете и, самое главнее, отлично проводите показательную экзекуцию. После этого все в группе чуть ли не боготворят Вас. А сегодняшний вопрос о девушке-беженке? А самосуд над графским егерем и самим графом? А ошибки в разговоре? Вы иногда начинаете разговаривать совсем другим языком. Русским, но все же другим… Хотя, пьете, как истинно русский.
Валерий Антонович отпивает кофе и смотрит вопросительно на меня. Блин, оказывается накосячил, и достаточно много. Ладно, будем отбиваться…
— Вы меня в чем-то подозреваете? Да, рос тихим благовоспитанным юношей, попав на фронт, растерялся, и только контузия помогла понять что такое война. После нее в голову стали приходить все мысли, которые Вам докладывал. И, замечу, ни разу еще не подвел. Священник — тоже человек, и тоже может ошибаться. Что же касается подчиненных, то они такие же люди, как мы. И если я веду их в бой, то должен быть в них уверен. Вспомните Лермонтовское «Слуга Царю, отец солдатам». Графский егерь — остатки романтического робингудства. Насчет почерка, — после контузии изменилась моторика рук.
— Я, признаться, стал подозревать Вас в принадлежности к какой-то революционной организации, но потом понял, что неправ. Но Вы — все-таки другой человек. Согласитесь, Денис Анатольевич, у меня есть основания для беспокойства. Одно дело, когда есть сомнения в стабильности модуса операнди командира небольшой группы и совсем другое, если речь идёт, например, о кандидате на должность командира роты. Особой роты. Вот я и хочу, чтобы Вы развеяли мои сомнения.
— Позвольте, господа, я Вас перебью. — Подает голос Михаил Николаевич, до этого сидевший молчаливым наблюдателем. — Денис Анатольевич, я по смежной специальности — психиатр, и могу авторитетно заявить, что при контузиях, конечно, бывают изменения в моторике и поведении, но не на таких глубинных уровнях сознания. Если отбросить в сторону всякую мистику, создается впечатление, что в тело прежнего Гурова вселился другой человек.
