Но были и такие дела, которыми приходилось заниматься лично.
Я хотел, наконец, разобраться с колдунами, и определить их правовой статус. Моя идея заключалась в том, чтобы отменить «уголовную» ответственность за факт призыва чертей, и уровнять в правах тех, кого звали тёмными колдунами, с остальными людьми.
Законы тут были интересные. За убийство взимались определённая сумма: за челядина три золотых, за холопа один золотой, убийство лошади дружинника — пять золотых, и так далее. Смертной казнью карались разбой, убийство простолюдином дружинника или боярина (хотя я слабо представлял, как такое возможно чисто технически), браконьерство, бродяжничество, осквернение святыни, ещё ряд преступлений и тёмное колдовство.
Последнее с моей точки зрения смысла не имело, поскольку тёмное колдовство по сути своей ничем не отличается от обычных чар. Но чтобы народ не роптал, да и самому чтобы спокойнее было, я решил заставить всех, кто владеет тёмными чарами, становиться на учёт.
Я сидел с пером и листом бумаги и размышлял над формулировками, когда в дверь постучался Ингвар. Он обычно заседал здесь же на третьем этаже, в горнице, как и остальное моё «правительство», кроме Олега, чьё рабочее место находилось в отведённых ему покоях в пристройке гридницы.
Ингвар был поджарым дружинником с короткой бородкой и орлиным носом. На нём была синяя свита из грубого сукна, верхние пуговицы он обычно не застёгивал. На боку, как и полагается, висела сабля. Во время похода он получил ранение в руку зачарованной стрелой, но оправился буквально за два дня. Не без помощи целителей, конечно же.
— Почто ж ты меня, Святослав, так обременил, — проговорил Ингвар, кладя на стол кипу писем. — Мука смертная!
— Тебе два лишних золотника мешают? — удивился я.
— Да мне лучше в дозор или упражняться, чем сидеть корпеть над бумагой, словно писарь.
— С челобитными надо кому-то разбирать? Надо. Это должен быть человек, которому я доверяю. Так что работай. Повоевать всегда успеем. Вот придёт к нам Добромир, будем с ним драться. А сейчас мне нужна помощь в другом деле.
— Твоя воля, Святослав. Но мне бы всё-таки упражняться не помешало бы. Руки ослабнут, чары забудутся. Этих бумаг тут немерено. Не понимают челядины, куда жалобы слать, всё тебе пишут, — развёл он руками.
— Так и быть, уговорил. Получишь помощника. Давай, выкладывай, что у тебя.
Ингвар отложил письмо:
— Это купец из Уджара. Продаёт боевых скакунов. Просит личной встречи, — отложил второе. — Тут купец из Караузяка сетует, что в Ладиславльском княжестве лихие люди завелись, ограбили и убили его помощника, который с караваном шёл на запад, — он взял кипу бумаг. — А тут на братьев и сестёр наших смерды проклятые жалуются.
— И на что же они жалуются?
— Да вот, один купец пишет, дескать дочь его обесчестили. Другой, что лавку разорили. Какой-то ремесленник уверяет, будто ему за побрякушку не заплатили.
Я нахмурился:
— Вы успели за месяц столько херни натворить?
— Так ведь… — Ингвар развёл руками. — Враки это.
— И прям все врут?
— Ну так…
— Ты давай мне не заливай. Знаю же, что по ночам колобродите. А горожане от вас страдают. Нехорошо получается. В общем, с вами я отдельно разговаривать буду. Ещё что-то?
— Остальное отослала Казимиру и старейшинам.
Ингвар ушёл, а я остался ломать голову над тем, что делать с проблемами. Конечно, следовало разобраться, особенно с собственной дружиной. Надо было им начинать прививать какие-то нормы морали, а то чувствовал, ещё не раз придётся за них краснеть.
А тут ещё и делёжка добычи наметилась. Весь хлам и шмотки, натыренные в процессе похода у горцев, свалили в пиршественном зале гридницы. Мне же приходилось следить за тем, чтобы дружинники не подрались за какой-нибудь разукрашенный халат или засранный ковёр. То, что в моём мире обычно люди стремились выбросить на помойку, тут порой считалось большой ценностью.
Впрочем, были и по-настоящему ценные штуки. Так, например, среди захваченного барахла нашлись позолоченные кубки, несколько сабель с инкрустированными серебром и золотом эфесами, куяки — кафтаны, обшитые с внутренней стороны стальными пластинами, одежда из шёлка и парчи. Самые дорогие вещи я забрал себе, но главным образом, для того, чтобы на пиру подарить их своим приближённым.
Воспользовавшись моментом, я поднял тему бесчинств в городе. Собрал своих воинов, зачитал им жалобы караузякцев, стал увещевать, чтобы вели себя культурно, купцов не разоряли, ремесленников не грабили, женщин не насиловали. На что получил лишь ответ, что дескать, горожане всё врут и клевещут, а дружинники — чуть ли не агнцы божии.
Разумеется, я не мог разбираться с каждым случаем отдельно и потому приказал Олегу проследить, чтобы каждая жалоба была рассмотрена советом старейшин по всем правилам, и виновные получили соответствующее наказание. Своим же бойцам пригрозил, что если услышу, будто кто-то причинил вред какому-нибудь купцу или челядину, то удержу жалование.
Но поскольку имелись дала поважнее, это пришлось пустить на самотёк.
Помимо шмоток и побрякушек среди захваченной у горцев добычи были золотые монеты, стада коров и овец, лошади и пленники. О разделе этого имущества пришлось договариваться лично с Казимиром. Всё-таки, он выставил в поход целое войско и имел право на солидную долю.
Мы полдня обсуждали с ним данный вопрос. Казимир торговался, словно китаец на рынке — мужик он оказался ушлый, своё не упустит. Но в конце концов, компромисс был найден. Сошлись на том, что из четырёх с половиной тысяч золотых ему достанется две с половиной, а мне — остальные две. Живность почти всю пришлось оставить Казимиру, а вот пленников я забрал себе. У меня на них были планы.
Спустя аж целых семь дней после возвращения домой, удалось, наконец, отправить в горы строителей для возведения двух крепостей. С ними поехали Елисей и ещё два моих дружинника. Самое интересное, что на границе всё это время было спокойно. Ни одна собака к нам не залетала, и на захваченные кишлаки, где дежурили змеелёты, никто не нападал.
Помимо всего прочего я открыл набор воинов в собственную дружину. Оповестил об этом Казимира, и на следующий же день ко мне (а точнее к Рогволду, поскольку ответственным за это дело я назначил его) потянулись сыновья, братья, дядья и прочая родня местных бояр, желавшая попасть в дружину самого великого князя.
Потом были пир, жертвоприношения, похороны, и во всех этих мероприятиях мне приходилось участвовать.
День летел за днём. Я потерял счёт времени, тем более что ни часов, ни календарей тут не было. Постоянно приходилось с кем-то подолгу совещаться, о чём-то договариваться, что-то утверждать и подписывать. Еле-еле удавалось выкраивать время на утренние тренировки.
Встретился я и с купцом с юга. Поначалу мне было непонятно, зачем великому князю встречаться с торговцем, но Всеслав Игоревич объяснил, что в данном случае, похоже, намечается что-то вроде дипломатического визита, ибо купец этот, скорее всего, имел послание от уджарского халифа. Да и вообще, будучи князем, мне полагалось принимать всех важных лиц.
Мы с купцом устроились в малом зале, пили мёд. На столе стоял кальян, от паров которого у меня уже перед глазами всё плыло, хотя я старался не налегать. Официальным поводом для визита была продажа породистых боевых скакунов, но об этом долго не говорили. Большую часть времени мы обсуждали ситуацию в Светлоярском княжестве.
— Да, я собираюсь вернуть земли, — говорил я. — В следующем году, через год или два — не знаю когда, но я это сделаю. А сейчас у меня стоит вопрос расширения на восток. Недавно был поход на одамларов, я заставил их князей платить дань, а сам строю крепости в горах.
Смуглый дородный мужчина лет пятидесяти с длинной седеющей бородой слушал меня с серьёзным выражением лица и важно кивал. Купец этот имел знакомство с халифом Марзабаном Смелым — правителем Уджарского халифата. Значит, его визит действительно являлся чем-то большим, нежели простым жестом вежливости.
