В Октябрьский РОВД я прибыл за двадцать минут до того, как закончилась вечерняя оперативка в отделении уголовного розыска. Все эти двадцать минут я простоял в коридоре у подоконника, мысленно зачеркивая в своей молодой жизни завтрашний день. Дождавшись, когда из двери потянутся опера, я вычленил Гриненко и Гусарова и ссылаясь на волю Захарченко, подталкивая, перенаправил их в свой закуток.
— Вы, чего, рожи-то кривите? — сразу наехал я на оперов, как только затолкал их в свой кабинет, — Я вас, что, картошку на своём личном огороде сажать припахал? — задал я справедливый вопрос хмурым работникам сыска.
— А кому от этого легче, что это не твой личный огород? — не менее справедливым вопросом по-еврейски ответил мне Гриненко, — Весь угол теперь три дня будет по твоей прихоти район перепахивать! На хера такая радость? А нас с Борей вообще с наших территорий сорвали тебе в помощь. Ты же сам понимаешь, что всю эту работу, которую ты в поручениях указал, можно было бы, не торопясь за месяц проделать! И результат был бы тот же.
Я молчал, давая операм возможность выпустить пар. Понять Стаса с Борисом было можно. Как и всех прочих сыскарей РОВД, которым капитан Захарченко только что накрутил хвоста. И судя по изрядной нервозности Гриненко и Гусарова, накрутил очень качественно. Теперь я не сомневался, что, начиная с завтрашнего дня, уголовный розыск, проклиная и матеря меня самыми последними словами, будет не менее качественно перепахивать район. Будет его перепахивать! Как за страх, так и за совесть. Молодец Захарченко!
— Чего тебя так надирает, что ты весь угол раком ставишь? — начал выдыхаться Стас, — Она, эта Рылеева, родня тебе что ли?
— Если бы дело было только в том, что она моя родня, то был бы такой шухер?! Стал бы Виталий Николаевич в ущерб раскрытию прежних баранок, всех районных оперов в это дело впрягать? — доставая из сейфа бутылку «Столичной», задал я встречный вопрос, — Чтоб вы знали, дело я возбудил по краже авторучки у начальника судмедэкспертизы. Кража авторучки! А вас всех, с нераскрытых убийств, разбоев и грабежей на него сорвали. И мне задачу поставили за пять суток того урода найти! Водку будете?
Стас с Борисом сочли вопрос риторическим и молча забрав стаканы с чайной тумбочки уселись на свободные места. Удовлетворённо кивнув, я достал из стола свой персональный стакан и два яблока. Процесс пошел.
— Если не твоя, то чья она родственница? — вслед за водкой закинув в рот дольку яблока, все же решил выяснить Борис.
— Не знаю! — честно ответил я и разлив по второй, уже менее честно добавил, — Думаю, что она родня какой-то шишки из райкома партии. Дергачеву оттуда непрерывно названивают. Завтра в ИЦ весь день архивы отрабатывать буду, а потом заеду к родственникам Рылеевой. Допрошу на предмет ее недоброжелателей. Может, на почве личных неприязненных кто-то ее труп изуродовал. Но это вряд ли.
— Почему? — не согласился Стас, — Увела у кого-то мужика, вот пострадавшая и ампутировала ей то самое место!
— Не верю я в это! — мотнул головой Боря, — Не каждая баба ночью в морг решится зайти! А, если бы и решилась, то баба лицо изуродовала бы!
— И еще замок. Он хоть и хлипкий, но вскрыть его тоже суметь надо. Мужик сможет, а для женщины это проблематично, — вторил я Гусарову.
— Ну и какие у тебя версии? — теперь уже Гриненко взялся банковать, разливая водку, а Боря принялся кромсать второе и последнее яблоко.
— Либо патологический псих, либо просто конченая мразь из знакомых персонала, — пожал я плечами, — И для нас с вами лучше было бы, чтобы это был не псих. Психа мы за пять суток, точно, не найдем! И за год тоже не найдем. Если только я в архиве похожего случая не обнаружу.
— А нам что делать? — уже спокойно поинтересовался Стас, — Захар сказал, что мы с Борей поступаем в твое распоряжение и работаем по отдельному плану.
Вторую половину бутылки мы допивали под мой монотонный инструктаж. Все же не зря я проторчал полдня в подвале ИЦ. На руках я имел шесть сто двадцать шестых форм на всех санитаров морга. Включая тех двоих, с кем успел сегодня пообщаться. Из шестерых судимы были четверо, а из этих четверых, как раз двое моих собеседников. С них мы и решили начать.
— Они сами, думаю, ни причем, — предположил я, — Слишком уж много денег они теряют. Вы завтра утром пообщайтесь с операми, которые эту землю обслуживают и с обеда начинайте щупать их связи. По хатам и притонам пусть там родные опера работают, а вы в свободном поиске поработайте. Вот, держите, — я протянул пять красненьких Стасу, — Это на оперативные расходы. Потолкайтесь вечером у пивнух и по дворам, земля не ваша, может и не опознают вас.
— Потолкаемся, чего не потолкаться! — довольный Гриненко сложил пополам купюры и засунул их в карман. На том мы и разошлись.
Почти весь следующий день я провел в подвальных казематах ИЦ УВД. Поднаторев в перелопачивании материалов, собранных в отношении сексуальных умельцев, я перевалил уже за треть отобранного массива. И даже единожды вхолостую обрадовался, обнаружив нечто похожее. Но сразу же был разочарован следующей подшитой бумажкой. Мужик, отрезавший у убиенной им сожительницы молочные железы и сожравший их, предварительно изжарив, вот уже на протяжении последних шести лет находился в Казани, в дурдоме тюремного типа. Алиби, однако.
После обеда в столовой УВД я поехал в адрес, по которому ранее проживала Рылеева. На тесной лестничной площадке перед приоткрытой в квартиру дверью, стояла крышка гроба. Сразу заходить в квартиру не стал, спустился на первый этаж и начал последовательно обходить соседей. Дома были в основном пенсионеры. Никто из опрошенных ничего мне не поведал. Рылееву характеризовали положительно и о возможных ее недоброжелателях никто ничего не знал. Покойная тётка жила одна и была настолько положительной в быту, что даже приходящего мужика не имела. Тоже самое мне выдали сквозь слезы и упреки родственницы покойной. Так, ни с чем, я и вернулся в подвал к Зиновию Теодоровичу. Особых надежд на консультацию психиатров с Нагорной я не питал, поэтому решил посетить их завтра.
Корпел я до самого вечера, давно уже не отвлекаясь на время от времени спускавшихся в архив следачек и иных, менее миловидных и фигуристых служащих УВД. От опостылевшей макулатуры я оторвался, когда упитанный архивариус уже начал демонстративно позвякивать ключами. Еще одни сутки каторжного подземного труда были впустую вычеркнуты из моей жизни. Я уже не сомневался, что в следующей сотне подшивок тоже ничего полезного не найду. Но также точно знал, что ровно с таким же тщанием, как сегодня или вчера, перечитаю каждую бумажку и завтра.
Выстрелило уже к вечеру на третий день. Когда неизученными остались три десятка подшивок. Сначала зазвонил телефон, а потом пожилой колобок со странным для средней полосы отчеством Теодорыч, позвал меня.
— С тебя литр! Коньяка! — с неуёмной бодростью голосом Гриненко проорала мне в ухо телефонная трубка, — Нашли мы твоего падальщика! Мы в адрес к нему, а ты, давай, в магазин! В райотделе встретимся! — Стас не стал меня слушать и бросил трубку.
В магазин я заезжать не стал. Сдав все материалы архивариусу, я поспешил на белый свет. После подвала, да еще будучи окрылённым благой вестью, я воспринимал пасмурный день с радостным воодушевлением. Вспоминая строчки из школьной программы о том, что темницы рухнут и свобода нас встретит радостно у входа. До РОВД я доехал в рекордные восемнадцать минут. А потом еще почти час просидел в дежурке, ожидая оперов с задержанным нелюдем.
Опера явились без злодея. Оглядев их небритые рожи и непрезентабельную одежонку, не тратя времени, я потащил их к себе. Уже неделю я наслаждался, работая в одиночестве. Мадам Иноземцева лежала на сохранении и все шло к тому, что это ее сохранение закончится декретом.
— Ну, что, оборванцы, рассказывайте! — раздевшись, я уселся за свой стол. — Упустили?
— Не упустили, он еще вчера вечером свалил из города! — возразил Гусаров, потирая босяцкую щетину на подбородке.
