Я разделся, нашарил в тумбочке чистые трусы и завалился в кровать. Наверняка завтра в постели будет полно песку. Ну, и чёрт с ним!
Я опустил голову на подушку и провалился в сон.
— Саня, вставай!
Чья-то рука трясла меня за плечо.
— Вставай!
Я с трудом разлепил глаза. Надо мной, словно скала над обрывом, навис озабоченный Мишаня.
— Вставай! Валентин Иванович приехал!
— Кто?
От недосыпа я ничего не мог сообразить, мысли разбегались в разные стороны.
— Валентин Иванович, декан!
Скрипнув пружинной сеткой, я сел в кровати и помотал головой, чтобы стряхнуть остатки сна. Мишаня жалобно смотрел на меня.
— Одевайся! Сейчас завтрак, а потом Иван Валентинович хочет посмотреть раскопы. Всем надо быть, как штык!
Я быстро оделся. Мишаня не дождался меня и убежал в столовую. Зная друга, я был уверен, что он займёт мне место и сбережёт порцию. Поэтому, прежде чем спуститься вниз, заглянул в душевую — почистил зубы и умылся. В голове немного прояснилось.
Спускаясь по лестнице, я услышал на улице знакомые голоса. Открыл дверь и увидел дядю Славу, который о чём-то разговаривал с Валентином Ивановичем.
Не успел я удивиться их странному знакомству, как дядя Слава заметил меня.
— Санёк! А я к тебе! Ты же мне обещал, что поможешь на завод вернуться! Я вчера перед вашими выступил, как обещал, а тебя нет! Что за дела?
— Здравствуйте, Валентин Иванович! — вежливо сказал я. — Привет, дядя Слава!
— Доброе утро, юноша!
Валентин Иванович повернулся ко мне. Массивное тело, уже слегка заплывшее жирком, величественные, неторопливые движения.
— Так это вы предложили Станиславу Генриховичу выступить перед студентами экспедиции с рассказом о боевом прошлом? И я вижу, у вас был какой-то тайный умысел?
Выражался Валентин Иванович, как и положено декану и профессору — витиевато и неторопливо.
— Да какой умысел, Иваныч? — перебил его дядя Слава. — Меня тут с работы попёрли за это самое...
Он щёлкнул себя пальцами по кадыку.
— А Санёк и предложил помочь.
— А сейчас где трудишься? — поинтересовался Валентин Иванович, снова разворачиваясь к дяде Славе.
На нашем фоне он выглядел как линейный корабль среди рыбацких лодчонок.
Дядя Слава виновато развёл руками.
— В стеклотаре грузчиком кантуюсь пока. Ну, и пенсия по инвалидности идёт.
— У тебя же ранение? — удивился Валентин Иванович. — Как ты со своей спиной ящики таскаешь? И почему к Вите не обратился за помощью?
Ректор сердито нахмурился и махнул рукой.
— Ах, чёрт! Ты же Витьку не знаешь! Его к нам в роту как раз после твоего ранения перевели. Вот такой парень! В больших чинах теперь, и, кстати, здесь служит, в Балтийске. Представляешь — он мне эту экспедицию помог организовать. Я приезжаю проверить своих архаровцев — говорят, они что-то сногсшибательное отыскали! А тут ты! Бывают же совпадения!
Тут Валентин Иванович вспомнил обо мне.
— А вы, юноша, чего уши греете? Марш на завтрак!
Я послушно повернулся и пошёл в столовую. Только что мне пришла в голову сумасшедшая мысль, которую следовало тщательно обдумать.
* * *
Май 997-го года, побережье вблизи Гданьска
Третий день стоял мёртвый штиль. Море вокруг было неподвижно, словно зеркало и сверкало на солнце так, что глаза Бенедикта болели и слезились.
Он уже стёр ладони до кровавых волдырей, но раз за разом упорно опускал лопасти вёсел в воду и всем телом наваливался на рукоятки. Тяжёлая рыбацкая лодка под вёслами шла неохотно, лениво.
Попадись сейчас разбойники — Бенедикт не смог бы от них уйти. Опасаясь этого, он держался подальше от берега — так, что низкая синеватая полоска на горизонте становилась едва различимой.
Вначале Бенедикт не думал возвращаться в Гнезно. Не лучше ли плыть прямо на юг, в родные места? Там его давно забыли, и не вспомнят уже. С тем богатством, которое лежало в корзине у его ног, он сможет зажить богато и счастливо.
Но чем дольше Бенедикт думал об этом, тем больше жалел о награде, которую обещал ему князь Болеслав. Да и пропадать без вести было опасно. Судьба — штука хитрая! Не приведи Господь, столкнёт когда-нибудь с князем лицом к лицу. Тут-то Болеслав и припомнит ему обман. Никакое богатство не защитит от княжеского гнева.
А тут ещё ветер стих, словно его кто околдовал. На вёслах далеко не уйдёшь — добраться бы до Гданьска. Если задует с юга и отнесёт лодку обратно в земли пруссов — там Бенедикту точно не жить!
И он грёб и грёб, не обращая внимания на боль в измученной спине и стёртых до крови ладонях.
Утром четвёртого дня Бенедикт увидел берег. Но не там, где ожидал — на юго-востоке, а впереди, прямо перед носом лодки.
Хорошо подумав, Бенедикт вспомнил, что старые рыбаки в родной деревне рассказывали о длинной песчаной косе, которая перекрывала прямой путь в Гданьск.
Вспомнив об этом, он решительно повернул лодку к югу и через четыре часа увидел перед собой устье Вислы. Здесь надо было бросать лодку и дальше идти пешком — против течения реки Бенедикт ни за что бы не выгреб.
Сложив вёсла, Бенедикт перекусил, как можно плотнее. Затем побросал остатки припасов в воду. Жадные чайки с тревожными криками закружились на лодкой. На лету они складывали крылья и ныряли в воду за пищей.
Бенедикт провёл рукой по подбородку, который густо зарос колючей щетиной, и довольно ухмыльнулся.
Подумал и достал нож и огниво. Ножом прорезал плотное полотно рясы и разорвал в нескольких местах. Оторвал кусок подола, поджёг его от огнива и подпалил разорванные края.
Теперь он стал совсем похож на бродячего монаха, которого измучили беды и дальняя трудная дорога.
Отрезав кусок бесполезного паруса, монах расстелил его на дне лодки. Пересыпал янтарь из корзины на тряпку. Подумав, положил туда же Евангелие Адальберта. Затем завернул углы тряпки и туго стянул их канатом. Получился заплечный мешок.
Бенедикт приподнял его. Тяжёлый, но унести можно.
Монах снова опустил вёсла в воду и неторопливо погрёб к берегу.
На берегу он без всякого сожаления бросил лодку. Вот будет радость местным рыбакам, когда они её найдут. Ну, и пусть! Ему, Бенедикту, хватит и того, что он смог унести с собой.
До Гданьска он добрался к вечеру. Ноги гудели от долгой дороги, желудок требовал пищи. Но Бенедикт прошёл мимо корчмы, даже не обернувшись на вкусный запах жареного мяса, и свернул к высокому частоколу деревянной крепости.
Подошёл к воротам и настойчиво постучал.
Выслушав измученного оборванного монаха, стражники провели его прямо к воеводе.
— Мешок оставь, — сказал Бенедикту Гневко. — Что там у тебя?
— Евангелие и немного припасов.
Бенедикт опустил мешок под лавку, стараясь, чтобы камни не стукнули друг о друга.
Воевода сидел на широкой лавке и с аппетитом уплетал жареного гуся с кислой капустой и яблоками.
— Ты кого привёл, Гневко? — недовольно спросил он дружинника.
Как же — от важного дела оторвали!
Гневко наклонил голову.
— Один из тех монахов, что две недели назад ушли к пруссам.
Густые брови воеводы удивлённо приподнялись. Он сыто рыгнул и вытер рукавом длинные седые усы.
— А где остальные?
— Пруссы убили их, — глядя прямо в глаза воеводе, сказал Бенедикт.
Воевода стукнул кулаком по лавке.
— А я что вам говорил?! Рассказывай!
Бенедикт, не торопясь, принялся рассказывать давно заготовленную историю о том, как жрецы пруссов убили Адальберта и Радима и принесли их тела в жертву в своей священной роще.
— А ты как уцелел? — с подозрением спросил воевода.
— Меня пруссы связали и бросили в сарае, — ответил Бенедикт. — Наверное, решили убить позже. Ночью, когда они напились, я сумел распутать верёвки и сбежал. Добрался до берега, а там украл лодку и вышел в море. Да простит меня Господь!
