— Все, можете открывать уши, — говорит не радио, а Игорь. — Он уже здесь!
От автора
Шоу продолжается! Уже 10-й том цикла про 90-е от Саши Фишера. Роман о попаданце в девяностые, который стал музыкантом! Время молодости, веселого хаоса и рок-музыки. Первый том тут — https://author.today/work/306515
Глава 24
— А ну-как встань позади меня, сынок, — говорит Философ, доставая из кармана почти бесполезный пистолет.
Из тумана выходит мужчина, но это не Сумароков. Он вообще незнаком Философу. Рослый широкоплечий блондин. Движения нарочито замедленные, даже вялые, но такие могут обмануть только человека неподготовленного. Философ же сразу понимает, что перед ним опытный и опасный боец. Не дойдя до них с мальчуганом буквально нескольких шагов незнакомец останавливается. Скалит в хищной улыбке зубы, но напасть не пытается. Правда, руки у него в карманах. Что там у него — нож или ствол?
— Здравствуйте! — произносит блондин с эстонским акцентом. — Если не ошибаюсь, Евграф Евграфович?
А вот голос кажется Философу знакомым. Он его уже где-то слышал.
— Кто вы такой? — спрашивает Философ.
— Это он звонил по телефону! — выкрикивает Игорь. — Он схватил Илгу!
— Звонил я, — не отрицает незнакомец, — но мальчик ошибается. Никакой девочки мы не похищали. Это была военная хитрость. И как видите, она сработала.
Философ узнает голос и потому уверенно отвечает:
— Не сработала, Каспар Людвигович.
— О, вы даже знаете как меня зовут! Польщен. Только почему вы думаете, что она не сработала?
— Потому что мы не привели «тонкого»! — снова встревает пацан.
— Мы не настолько глупы, чтобы всерьез на это рассчитывать, — отвечает Лаар. — Мы знали, что ты, глупыш, сразу же кинешься к товарищу Третьяковскому. Вот ты его и привел.
— Зачем я вам понадобился? — спрашивает Философ. — Потолковать мы могли бы, где угодно — в ресторане, у меня в номере.
— Один из нас уже потолковал с вами, сначала в ресторане, затем в вашем номере и вот теперь он в камере.
— А вы уже подкинули ему «трещотку»?
— О, вы знаете даже это? — невозмутимо произносит блондин. — Тем ценнее наша встреча.
— Итак, что вам от меня понадобилось? — все еще терпеливо осведомляется Философ.
— Вы полезный для нас человек, хотя придуманный вами «Процесс» и развращает нашу молодежь, делая ее восприимчивой к той заразе, которая наводняет наш город. Тем не менее, в определенных кругах вы пользуетесь авторитетом и можете стать связующим звеном между нами, неравнодушными жителями этого города, и так называемыми «тонкими». Вы убедите их покинуть нашу землю, в противном случае — мы их истребим, как вредных насекомых.
— А стрелять по проезжающему автомобилю — это, по-вашему, была попытка договориться?
— Это был нервный срыв. Парней можно понять. Они поставили на «тонкого» капкан, и тот в него попался, а вы его взяли и освободили. Все равно, что забрать из чужого силка жирного зайца. Кстати, вы уже наказали стрелявших. Именно их я поставил охранять Павильон Нимф, в котором, кроме меня, никого не было.
— Намекаете, что покалечив охрану, я окончательно испортил отношения с местной популяцией?
— Даже не знаю, как я смогу уговорить своего друга Илью не трогать вашу дочурку, если мы с вами не договоримся?
— Слушай, Лаар, я таких, как ты, на фронте давил без всякой жалости, могу продолжить и сейчас. Твой разговор с подельниками, который ты вел в санатории, записан на магнитофон, и в случае малейшей угрозы для моей дочери, пленка ляжет на стол начальника городского УКГБ. Так что — не советую становиться у меня на пути. Ни тебе, ни твоим дружкам. Думаешь, Россохин покроет своим депутатским мандатом вашу антисоветскую деятельность?
— Выходит прав был этот засранец, когда говорил, что в соседнем номере кто-то есть… — бормочет завотделом спорта горисполкома. — Ну что ж, философ, ты сам себя приговорил. И этого щенка — тоже.
И он выхватывает из кармана пистолет. В это мгновение яркая вспышка озаряет клубящуюся мглу. Философ слепнет, но все равно бросается на врага, чтобы отобрать у него оружие. Лаар стреляет, но явно, наугад, потому что тоже ослеплен. Философ не столько настигает, сколько натыкается на него, нащупывая руку с пистолетом. Два слепца отчаянно борются, вцепившись друг в друга. И не замечают вертолетного гула, который раздается у них над головами.
Вдруг Лаар издает дикий вопль. Пальцы его, которыми он пытался добраться до глотки своего противника, ослабевают, но и из рук Философа его вырывает какая-то сила. Не удержать. Вопль боли и ужаса раздается уже откуда-то с вышины. Алые пятна перед глазами Философа постепенно бледнеют. Он начинает различать туманные пряди, черную щетину кустов, белые колонны Павильона. Ни Лаара, ни Игоря поблизости нет. Философ обо что-то спотыкается, наклоняется и видит, валяющийся на дорожке немецкий «вальтер» — оружие врага.
Протянув руку к пистолету, Философ отдергивает ее. Мало ли какие «подвиги» числятся за этой машинкой. Выпрямляется и пинком отправляет «вальтер» в канаву. Зрение окончательно возвращается к нему. И он бросается к Павильону Нимф. А вдруг Лаар солгал и Илга все еще находится там? Однако среди колонн пусто. На всякий случай, Философ кричит, надеясь, что кто-нибудь откликнется. Тишина. Девочки здесь нет, и это радует его, но и мальчонка куда-то пропал. Второй раз уже с момента их знакомства.
Рыскать по Болотному острову, когда темнеет уже, занятие бесполезное. И Философ бредет к выходу из парка. По пути он нагоняет процессию калек, которые когда-то были боевиками местной популяции. Увидев своего обидчика, они начинают злобно ворчать, но этим и ограничиваются, добавки получить им не хочется. Философ обгоняет их, проходит по мосту, перепрыгивает через калитку. «Козлик» врача стоит на прежнем месте. А вот внутри него обнаруживается пассажир.
— Вот ты где, мальчик-молния! — говорит Философ.
— Да, — отвечает тот. — Я здесь, а Илга — дома. Я уже позвонил. Говорит, как пришла со школы, так и сидит безвылазно, уроки делает.
— Это хорошо, — бормочет Философ. — Тебя куда отвезти? Домой?
— Если можно, а то мама будет беспокоиться.
— Поехали.
Философ заводит машину. И они катят по вечерним городским улицам.
— Как ты это делаешь? — спрашивает взрослый.
— Что?
— Ну вот эта молния…
— Не знаю, — пожимает пацанчик плечами. — Хочется и вспыхиваю.
— Ладно… А куда делся этот, Лаар, не знаешь?
— Улетел.
— Как это — улетел?
— Его Жнец унес.
— Хочешь сказать, что Жнецы — это не брехня?
— Нет. Мастера, Пастыри, Жнецы — все правда.
— И ты так спокойно говоришь об этом?
— Не-а, не спокойно — радуюсь!
— Чему радуешься?
— Пастыри выведут нас к свету, Мастера — дадут инструменты, Жнецы — оберегут от опасности.
— Звучит, как молитва.
— А вы против молитвы?
— Нет, меня учили молиться с малолетства, но ведь я родился еще до революции, а ты — советский пионер.
— Я — молния!
— Знаю-знаю… Только не вспыхивай, пожалуйста, еще врежемся в столб или собьем кого-нибудь…
— Не буду, — с обыкновенной мальчишеской обидой в голосе произносит Игорь. — Вы же, наверняка, слышали о дискретной логике?
— Слыхать-то слыхал, но… — удивляется такому повороту беседы взрослый. — Причем здесь дискретная логика?
— А вот — причем! — воодушевляется мальчик-молния. — Молитва, с вашей точки зрения, это нормально, потому что вас учили ей с детства. Учили без вашего согласия и желания. И вы считаете это нормальным. А если я пионер, которого никто этому не учил молиться и потому он научился сам, то по-вашему, это ненормально?
— Да Бог с тобой! — вздыхает Философ. — Я не говорю, что это ненормально… Только ведь я молился Богу, а ты — кому молишься? Инсектоморфам?
— И я — Богу! — гордо произносит пионер. — Ведь это он послал ангелов своих, чтобы они очистили мир от скверны…
