— Что еще? — я уже начала изрядно раздражаться.
— Дайте мне всего пять минут, — попросил Валеев. — Я должен вам кое-что рассказать.
Мля, Петров, сука, наванговал вчера!
— Заходите, — вздохнула я подчеркнуто недовольно, — у вас пять минут.
— Где-то я уже это слышал, — невесело усмехнулся Валеев и вошел в комнату. — А сегодня чаем опять не угостите?
— Нет, — отрезала я и добавила. — Слушаю вас, Василий Павлович.
— Возвращаясь к вчерашнему разговору, — начал Валеев и я скривилась.
В коридоре надрывно заверещал мелкий Пашка, послышалась ругань Зинки, она отлупила непослушного отпрыска, затем заливистый детский плач, строгий бас Грубякина, что-то упало с грохотом, опять заругалась Зинка, и все стихло.
Валеев замялся.
— Ну же, — подбодрила его я, работы куча, самочувствие не ахти, еще и этот пришел тут рассусоливать на ночь глядя.
— Я еще раз прошу вас подумать, Лидия Степановна, — сказал Валеев. — Я предлагаю вам фиктивный брак с тем, чтобы вы могли без проблем удочерить Светлану. Я полностью обеспечу ее и ваше будущее. Ваше — как ее приемную мать-опекуна.
Я психанула и уже приготовилась разразиться руганью, но Валеев поднял руку в предостерегающем жесте:
— Погодите ругаться, Лидия Степановна, вашу позицию я знаю. Вы вчера ее озвучили. Но вчера у меня при себе не было доказательной базы. Вот, смотрите, — он протянул мне какие-то бумажки, испещренные печатями.
— Что это? — спросила я, не глядя на все эти бумажки.
— Заключение врачебной комиссии, — вздохнул Валеев, — у меня кардиомиопатия, это сердечная патология, при которой поражается миокард. Болезнь неизлечима. И она прогрессирует. Врачи дают мне от года до трех месяцев.
Мда…
Я не знала, что и сказать.
— Поэтому, Лидия Степановна, я и хочу устроить жизнь Светы так, чтобы она ни в чем не нуждалась. Признаю, я совершил ошибку, решив, что Юлия сможет стать опорой Свете. Моя дочь — это единственное, что у меня осталось, и ее судьба — это то, что пока еще держит меня.
— Но… Василий Павлович…
— Подождите, — перебил меня Валеев с невеселой усмешкой, — мои пять минут почти истекли. — Понимаете, я с детства, с юности, всегда был очень успешным, перспективным. Ум, одаренность, красота, — без ложной скромности скажу, что всего этого у меня было в избытке. Женщины любили меня, карьера давалась легко. Я шел по жизни чудесно. Такой себе баловень судьбы. В молодости от Ольги родилась Света, потом мы расстались… ну, вы, наверное, уже поняли, что собой представляет Ольга?
Я кивнула.
— Она интересна как спутница в ресторане или театре, но как человек, как жена и мать… эммм… оставляет желать лучшего. Но я не отказался от дочери, и регулярно помогал им. По сути, Ольга жила на эти деньги, причем не стесняясь в средствах, на широкую ногу. А я делал карьеру и не сильно следил за тем, что она совершенно не уделяет времени Свете. Верил ее словам. Она умеет красиво всё преподнести. Да, я думаю, вы сами убедились в этом…
Я опять кивнула.
— Я не хочу осуждать ее, да уже и поздно. Это — только моя ошибка. И ее, увы, уже не исправить. Слишком поздно. Но времени мне отмеряно очень мало, и я хочу умереть с мыслью, что у Светы все будет хорошо. Понимаете меня?
Я сидела и кусала губы.
— Вы мне показались человеком трезвомыслящим, разумным и крайне прагматичным, — усмехнулся он, — только одно то, как ловко вы выудили у меня деньги за двадцатидневный присмотр за Светой — уже одно это вызывает уважение. А Римма Марковна поведала мне, что вы проделали то же самое с остальным семейством Горшковых. Только не ругайте ее, ради бога. Она хотела как лучше.
Я только развела руками.
— И я прекрасно вижу, что вы порядочный человек, что у вас доброе сердце и к Свете вы привязаны, — продолжил он. — С вами моя дочь не пропадет. И я умру спокойно.
У меня ком стоял в горле.
— Не расстраивайтесь, Лидия Степановна, — вздохнул Валеев. — Я прожил очень хорошую жизнь… конечно, жаль, что она обрывается на самом интересном месте. Но, видимо, так надо.
Дождь барабанил за окном все сильнее.
— Осталось только устроить жизнь Светы. И единственный приемлемый вариант — вы. Вот, вроде теперь уже я сообщил вам все. Что вы теперь скажете?
— Хотите чаю? — спросила я.
Глава 31
— Лида! Выпей вот это, — мне в руки ткнули чашку с обжигающим липовым чаем. — Я туда малинового варенья всего три ложки добавила. Сладковато, конечно, но зато полезно. Так что даже и не вздумай кривиться.
Я моментально скривилась.
— Сейчас будем ноги парить, — Римма Марковна с блеском вошла в роль суровой домомучительницы фрекен Бок и всё утро с маниакальным упорством «чикотилы» истязала меня средствами народной медицины. — Допивай быстрее, а то у меня вода стынет.
— Оно горячее! — возмущенно чихнула я и высморкалась.
— Ну и что, что горячее! — рассердилась Римма Марковна, — тебе сейчас именно такое и надо. Кстати, я правильно понимаю, с Василием Павловичем вы договорились?
Я чуть не поперхнулась чаем.
— Вот и прекрасно, — удовлетворенно отметила Римма Марковна с довольной улыбкой, — и Светочка будет пристроена нормально, и ты замуж за хорошего человека выйдешь, а не за этого, прости господи. Даст бог, поживет еще Василий Павлович, может, врачи и ошибаются… надеюсь, еще ваших деточек няньчить буду…
Очевидно, в моих глазах блеснуло обещание убить соседку особо малогуманным способом, так как она резко осеклась и забормотала:
— Да что ты всё так воспринимаешь, Лида. Я же добра тебе желаю. Василий Павлович — мужчина обстоятельный, с ним не пропадешь. Будешь как сыр в масле кататься…
— Так! Опять интриги начинаются? — разозлилась я, и соседка Римма Марковна моментально запричитала с самым невинным видом:
— Лидочка, смотри, я тут в таз с кипятком горчичники бросила, у Василия Павловича сухой горчицы в доме нет, а моя на Ворошилова осталась. Кто ж знал, что ты так заболеешь… ох-хо-хонюшки… кто ж знал… а я тебе говорила — не ходи без зонтика! Но кто ж нас, старух, слушается… все нынче умные такие стали… — вздохнула она и без перехода спросила. — Так вы договорились, когда заявление в ЗАГС подавать будете?
Я отрицательно помотала головой и опять чихнула.
— Ну правильно, спешить не надо, сперва развестись нужно, и тебе, и ему, — недовольно поджала губы Римма Марковна и осуждающе покачала головой, — ты представляешь, Лида, супружница это его расфуфыренная… жена почти бывшая… Юлька — всё с собой унести хотела. Шесть чемоданов набрала! И даже сервиз фарфоровый. Но сервиз я не дала!
Она гордо и торжественно посмотрела на меня.
— Этот сервиз принадлежал еще бабушке Василия Павловича, между прочим. А эта с собой хотела забрать. Вот ведь гадина какая!
— Откуда вы про бабушкин сервиз знаете? — вытаращилась я, и Римма Марковна, воспользовавшись моментом, ловко сунула мне градусник под мышку. — Когда это Валеев вам такие подробности рассказать успел?
— Василий Павлович — человек очень занятой, — со сдержанным достоинством заметила Римма Марковна, — ему со старушкой досужие разговоры вести некогда. Это я в его семейном альбоме с фотографиями рассмотрела. Там был точно такой же сервиз. О чем я Юльке этой и сообщила. А то завела моду врать старшим — мол, «мы его в Кисловодске купили». Меня не проведешь!
Римма Марковна воинственно взмахнула упаковкой горчичников и спохватилась:
— Лида! Остывает вода ведь! Быстро давай ноги в таз!
Я обреченно послушалась и через полсекунды взвыла:
— Ай! Горячо! — ноги почти ошпарились кипятком и покраснели.
— А ну куда?! — возмутилась Римма Марковна деспотическим голосом и придержала мои ноги за коленки, не давая выдернуть. — Давай, я сказала! Сейчас еще воды горячей долью. Где это видано, посреди лета простуду подхватить?! Взрослая вроде тётка, а вся в соплях! И вот как ты с красным сопливым носом пойдешь рядом с таким красивым мужчиной, как Василий Павлович, заявление в ЗАГС подавать?
