– Не совсем так. – Яков Борисович затушил папиросу в жестянке. – С обогащением Виталий Григорьевич еще в прошлом году разобрался, это уже не проблема. А вот достижение критического состояния – это нерешенная проблема физики. Но, простите, откуда у вас знания в области цепной реакции?
Из будущего. Прям так чуть и не ляпнул. Одного из моих сослуживцев привлекали к ядерному проекту. Николай Гречко… Так же, как и я, сапер, прошел всю войну, ни разу не был ранен. А загнулся всего за полгода от лучевой болезни. Три командировки на «Маяк», расчеты и консультации по поводу имплозивной схемы, утечка… Пил Николай под конец жизни как не в себя. И по пьяни много чего интересного мне рассказал. Не то чтобы я сильно прислушивался, но все-таки воевали вместе, как не уважить человека? Тем более больного, в присутствии которого врачи отводили глаза.
– Да был у нас… студент один… все уши прожужжал своими мечтами о Радиевом институте. А я – такой человек, отказать не могу, слушаю все, хоть про китайскую грамоту. – Я посмотрел на Хлопина, мысленно поблагодарил, что урановая тема не является секретной, ученые пока не представляют масштаб разрушений при использовании ядерного оружия. – Я сам, понимаете, учиться очень хотел, да вот… пришлось воевать.
– Ну и что же вы думаете по поводу подрыва? – чуть насмешливо спросил Зельдович. Докурив, он прикрыл створку окна, из которой довольно-таки прилично тянуло.
– Да, как его инициировать? – Хлопин пожевал губами.
– Пушечная схема. Сделать два цилиндра из обогащенного урана, обложить взрывчаткой и, подорвав, «выстрелить» навстречу друг другу. Это уже я придумал. Все-таки взрывать я умею.
Ученые уставились на меня в удивлении. А я прямо как наяву представил Колю, который, подвыпив, утверждал, что любого едреного физика переспорить сможет. Кроме самых зубров, конечно. Столько он их дискуссий (это слово он произносил с явным презрением) наслушался, что с легкостью воспроизводил доказательства. Так что я имею перед своими попутчиками огромное преимущество: мне точно известно, как был получен конечный результат. На пальцах, конечно, без формул и прочего, но вот так, в курилке, мне равных нет. Сейчас, само собой.
– Как просто! Мне это не приходило в голову! – Зельдович достал из кармана пиджака записную книжку, карандаш. Начал что-то быстро черкать.
– Только, товарищи, – тут уже я напрягся, – давайте договоримся. Эти идеи… Они не мои… – Я кивнул академику. – Я сам не специалист, высказал только общие принципы. Так что, как говорится, пользуйтесь. На благо нашей страны.
– Где вашего приятеля найти можно?! – Зельдович перевернул страницу записной книжки. – Мы проверим эти идеи расчетами, и если все сойдется… Да с такой светлой головой! Ему же срочно надо в науку!
– Не знаю. Мы расстались под Киевом, в августе еще. – Я глянул на опустившего голову Хлопина. – О нашем разговоре прошу не распространяться. Я ведь нахожусь под подпиской. По своим вопросам, конечно. Лично Берия у меня ее брал.
Фамилия наркома произвела впечатление. Зельдович быстро убрал записную книжку, Хлопин так и вовсе заторопился в вагон. Даже не попрощался.
* * *
В Коломне нас разбудили. Я как раз проснулся оттого, что поезд начал тормозить, и услышал, что проводница кому-то сказала про остановку. Только подумал перевернуться на другой бок, снова что-то зашумело у нас. Странно, попутчики наши тоже до Москвы едут. Воришки какие залезли? Или заплутал кто спросонья?
Не угадал. Краповые околыши на фуражках даже в тусклом свете ночника были видны. Родина помнит, Родина знает.
– Товарищи, пройдемте в другой вагон, – тихо сказал лейтенант, растолкав нас. – Ваши вещи сейчас заберут, не беспокойтесь.
– Нет вещей, – буркнул Яков. – Не с курорта едем.
– А что, в чем дело? – Я окончательно проснулся.
– Пройдемте!
Ну и ладно, в другой, так в другой. Надеюсь, там соседи потише будут, а то совсем рядом с нами храпун затесался, такие рулады выводил – стены дрожали. Обулись, застегнулись, пошли. Лейтенант – впереди, за ним – Яков, потом – я. А за мной уже два гэбэшных сержанта. Проходя, увидел стоящего у открытого купе Зельдовича, испуганно смотрящего на нашу процессию. Не удержался, подмигнул ему.
Следующим вагоном был плацкарт, в нем мы если и притормозили немного, то только для того, чтобы обогнуть чьи-то ноги. Потом мы пробежали еще один купейный и остановились в третьем по счету вагоне. В последнем купе от начала дверь была открыта, и оттуда мы услышали возмущенный мужской голос:
– Что вы себе позволяете? Я – артист, еду спокойно, у нас ответственные съемки завтра. А вы мне предлагаете среди ночи куда-то еще переходить. Вот знаете, а никуда я не уйду! Хотите, вытаскивайте меня!
В ответ послышалось какое-то бормотание, но артист, похоже, разошелся:
– Наплевать мне, что другие пассажиры перешли! Слышите? На-пле-вать! Все, идите, не мешайте мне отдыхать!
Из купе вышел какой-то пожилой мужчина в железнодорожной форме, небось начальника поезда отправили воевать за места. А за ним вылетел тот самый мужчина, который ругался. Глянь, знакомое лицо! Да этот мужик в «Подкидыше» играл вроде. Ну да, вот так анфас – точно Муля. Как же его фамилия?
– Товарищ Репнин, – влез лейтенант.
Артист повернулся к нам и застыл с открытым ртом.
– Сейчас, одну секунду, – пробормотал он, – я освобожу купе, конечно, какие вопросы…
– Послушайте, что вы делаете? – Яков протиснулся вперед и отодвинул провожатого в сторону. – Зачем вы выгоняете этого человека? – Он повернулся в стоящему в двери артисту и спросил у него: – Как вас зовут?
– Петр… Петрович…
– Послушайте, нам ехать всего ничего, не надо никуда переходить. – Он задвинул Репнина назад в купе. – Посидите с нами, хорошо?
– Хорошо. – Актер быстро успокоился, предложил нам выпить чаю. Оказывается, у него с собой была пачка грузинского. Осталось только добыть у проводника кипяток, и мы мирно начали чаевничать. Попутно Репнин нам жаловался на две вещи, которые отравляли его жизнь. Во-первых, на усики, как у Гитлера. Их он из принципа отказывался сбривать. Во-вторых, знаменитая фраза «Не нервируй меня, Муля». Ее повторяла каждая поклонница актера. И это нервировало Репнина больше, чем гитлеровские усики.
– А я вас знаю!
Мы понимающе переглянулись с Яковом.
– Вы сын Сталина! – Актер возбудился. – Я видел вас на приеме в Кремле. Товарищ Джугашвили! Совершенно невозможно больше ютиться с семьей в коммунальной квартире. Вы не могли бы замолвить словечко?..
Дальше Репнин начал жаловаться на свои жилищные условия, и я наконец понял, как ему удалось так удачно попасть в образ подкаблучника в «Подкидыше».
Мне этот сеанс выпрашивания благ немного надоел. Я дождался, когда Яков выйдет из купе, и прошипел артисту:
– Ты что творишь? С личными просьбами нельзя! Эти, – я кивнул в сторону прохода, где бдили сопровождающие, – сразу доложат. Сиди спокойно, и так, кому надо, узнают о твоих трудностях!
* * *
– Граждане пассажиры, вещички собираем, постельное сдаем! – По вагону пошла проводница, повторяя такие сладкие для моего уха слова. Ведь это значит, что подъезжаем к конечной! Скоро Москва! Я, уже не слушая Репнина, который после моего окорота начал травить актерские байки, как приклеенный сидел у окна, рассматривая проплывающие мимо дома, склады какие-то, полустанки. Вроде обычный железнодорожный пейзаж, а ведь каждый сарайчик, оставшийся позади, приближал нас к цели нашего путешествия. Жаль, на столбах нет табличек «Осталось столько-то».
Но наконец-то начались всякие железнодорожные сооружения, показался перрон, поезд начал замедляться и остановился. Репнина выпустили, а мы так и остались сидеть в купе, будто собирались ехать куда-то еще. Понятное дело, Якова в метро не повезут, но ждать сил не было. Я подошел к лейтенанту, руководившему сопровождением.
– Послушайте, может, я тоже пойду? Я вам зачем?
