мою руку. Шмыгнула носом. Снова похрустела суставами своих пальцев.
— Потому что при помощи этого пистолета убили несколько человек, — ответил я. — Случилось такое не вчера и не на прошлой неделе — много лет назад. Но важно не это… или… не только это…
— А что? — спросила Иванова.
Она пристально смотрела мне в глаза.
— Именно из этого оружия, — сказал я, — застрелили Якова — старшего сына Фрола Прокопьевича Лукина.
Телевизор молчал. Но его экран то и дело подмигивал: там мелькали лица неизвестных мне актёров (узнал только Владимира Зельдина и Олега Янковского). Раньше Фрол Прокопьевич нечасто смотрел «этот ящик». Но недавно пенсионер признался: в конце прошлого года он привык, что по квартире бегали дети, расхаживали одетые в «домашнее» его сын и дочь. Поэтому Лукин сейчас с трудом выносил одиночество. Он сам себя обманывал: создавал иллюзию чужого присутствия в квартире при помощи телевизора. Я взглядом замерил комнату — прикинул, поместятся ли в ней все нынешние поклонники повести-сказки «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства». Подумал, что если приведу сюда верховцевских, то Фролу Прокопьевичу его квартира уж точно не покажется «пустой».
Я подошёл к полке с цветами, полюбовался на новые кактусы, что привёз из Ленинграда Сергей, сын генерал-майора (откуда они прибыли в город на Неве, я не спросил). Лукин выставил новинки в одном месте (в ряд), словно боялся: они затеряются на территории его большой по нынешним временам жилплощади. Солнце сейчас хорошо освещало «ленинградские» растения, будто тоже рассматривало диковинные «колючки». А ещё оно светило на сервант, за стеклом которого по-прежнему красовался немецкий кортик. Я вспомнил, что Павлик так и не подержал этот клинок в руках. Отметил: сам я уже не желал к этому «ножику» прикасаться. Потому что не представлял, скольких человек зарезали его бывшие владельцы. И не собирался это выяснять. Услышал за спиной шаркающие шаги — обернулся.
Лукин меня сегодня встретил в своей обычной одежде: в брюках и в рубашке. Цветастый халат пенсионер вернул в шкаф — до нового появления «важных» гостей. Меня он либо не считал «важным», либо не воспринимал, как «гостя» (не зря же Фрол Прокопьевич постоянно просил меня чувствовать себя у него «как дома»). Но пуговицу около воротника генерал-майор сегодня всё же застегнул, будто намеревался надеть галстук (а может, он лишь недавно снял этот «важный» аксессуар — когда завершился ежедневный визит в его квартиру старшей невестки). Вслед за Лукиным в гостиную вторглись запахи лекарств (иногда мне казалось, что генерал-майор спрыскивается по утрам лекарствами, будто одеколоном). Пенсионер прошёл к столу и с любопытством посмотрел на принёсённую мной «важную вещь».
— Капельки выпил, таблетку проглотил, — сообщил Фрол Прокопьевич. — Как ты и просил. Так что нервишки мои теперь в медикаментозном покое. За них можешь не переживать.
Он усмехнулся и кивнул на лежавший поверх накрахмаленной белой скатерти свёрток.
— Показывай, Мишаня, что там у тебя, — сказал Лукин.
Я вздохнул.
— Фрол Прокопьевич, вы сами разверните ткань. Не хочу лишний раз прикасаться к этой штуковине.
— Даже так?
Пенсионер склонился над столешницей. Я смотрел на то, как шевелились под тонкой рубахой его лопатки. Пенсионер осторожно, двумя пальцами развернул ткань. И на пару секунд замер без движения. Я услышал, как Лукин озадаченно крякнул. Фрол Прокопьевич обернулся: бросил на меня удивлённый и встревоженный взгляд. Но промолчал. И тут же вновь повернулся к столу. Он не меньше минуты рассматривал «Вальтер». Стоял неподвижно, будто окаменел. Я не видел его лицо — разглядел только напрягшиеся жилки на тонкой шее ветерана Великой Отечественной войны. Лукин не взял пистолет в руки, словно тоже опасался «приступа». Он шагнул в сторону, к дивану. Не выпустил из поля зрения «Вальтер», но и посмотрел на меня. Я заметил, что скулы генерал-майора порозовели. Пенсионер расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
Мне почудилось: Лукин уже знал, о чём я ему скажу.
— Фрол Прокопьевич, — произнёс я, — из этого пистолета застрелили вашего старшего сына.
Поначалу мне показалось, что хозяин квартиры не уловил смысл сообщения. Генерал-майор никак не отреагировал на мои слова. Он молчал. Не шевелился. Дышал спокойно. Лишь трепыхалась жилка на его шее. Именно её вздрагивания и подсказали, что повторять не нужно: меня услышали. Лукин рассматривал моё лицо, словно искал на нём подтверждения неким своим догадкам. Или же он пытался прочесть мои мысли? Я не отвернулся: преодолел желание спрятать взгляд. Хотя вдруг ощутил волнение, точно перед ответом на важном экзамене. Почувствовал, что пересохло в горле. Я вздохнул — и будто подал этим сигнал пенсионеру. Фрол Прокопьевич на секунду сомкнул веки. Потом снова заглянул мне в глаза. Пальцем указал на «Вальтер» — в точности повторил вчерашний жест Нади Ивановой.
— Мишаня… ты уверен?
Лукин вскинул руку, потёр шею. Мне показалось, что он попытался угомонить на ней жилку. Пальцы пенсионера оставили на тонкой коже розоватые полосы.
Я кивнул.
И вслух добавил:
— Я уверен в этом, Фрол Прокопьевич.
Генерал-майор прижал руку к сердцу, скривил губы — улыбка у него не получилась.
— Пригодились капельки, — сказал он. — Спасибо, что напомнил о них старику.
Лукин массировал левую сторону груди и рассматривал «Вальтер».
— Мишаня… ты ведь уже видел, как это случилось?
Я кивнул.
— Видел, Фрол Прокопьевич.
Генерал-майор тоже покивал — будто китайский болванчик.
— Хорошо… — сказал он. — Расскажи.
Я смочил языком пересохшие от волнения губы, мазнул взглядом по полке с новыми кактусами. Почудилось, что я вновь ощутил прикосновение к ладони холодной рукояти «Вальтера». Воспоминания об эпизоде с убийством ещё не помутнели от времени. Я подробно описал всё, что видел и слышал, когда убийца дожидался свою жертву в подъезде жилого дома. Озвучил всё, что запомнил о месте преступления: какими там были стены, потолок, ступени, двери квартир. Упомянул запахи, которые там почувствовал. Сказал о сильном ветре за оком. И о том, что убийца сжимал рукоять «Вальтера» левой рукой. Рассказал о наряде преступника: о его обуви, о перчатках, о длинном плаще и о старомодной шляпе — пояснил, что рассмотрел всё это, когда взглянул на отражение в оконном стекле. Описал одежду и внешность жертвы.
Говорил о том, как мужчина с портфелем поднимался по ступеням — я разглядывал при этом колючие растения, а не лицо хозяина квартиры. Словно чувствовал некую вину перед этим щуплым пенсионером. Слышал, как Фрол Прокопьевич изредка будто сам для себя вставлял фразы во время моего рассказа. Говорил: «левша», «помню эти шляпы», «не было в том портфеле ничего важного». Отметил, что после моих слов о первом выстреле Лукин болезненно скривил губы, вновь прижал к груди ладонь. И он тут же снова кивнул — то ли подтвердил правдивость моего рассказа, то ли сообщал, что меня услышал. Я сказал генерал-майору, что убийца не притронулся к портфелю; что он не взял у своей жертвы никаких вещей. «Не ограбление», — пробормотал пенсионер. После моих слов о «контрольном выстреле» он глубоко вдохнул, прикрыл глаза.
Фрол Прокопьевич дождался окончания моего рассказа.
И лишь тогда спросил:
— Как, говоришь, Яша тебя назвал? Мишей?
— Не меня, Фрол Прокопьевич — убийцу, — сказал я. — Да, он назвал его «Миша». Спросил: «Что ты здесь делаешь?» А потом… Последним его словом было: «Зачем?»
Генерал-майор взглянул на «Вальтер». Протянул к нему руку. Но остановил её на полпути, сжал пальцы в кулак.
Посмотрел на меня.
— Мишаня, ты видел его отражение…
Лукин выдержал паузу, словно вдруг задумался… или дожидался, пока утихнет боль в груди.
—…Сможешь подробно описать лицо этого человека? — спросил он.
— Разумеется, — сказал я. — Фрол Прокопьевич, я вам могу его даже показать. Прямо сейчас.
Хозяин квартиры нахмурил брови.
— Кого? Убийцу?
— Ну, да. Того самого Мишу.
Я развернулся. Не дожидаясь ответа, подошёл к висевшим на стене рамкам. Отыскал нужную (уже неплохо ориентировался в этой «фотовыставке»). И указал на фотографию, с которой смотрели два улыбчивых молодых лейтенанта. Я ткнул пальцем в грудь человека, стоявшего на фото рядом с Яковом Лукиным.
— Фрол Прокопьевич, именно это лицо я видел в отражении. Это был он. Я хорошо его рассмотрел — и узнал.
Пенсионер подошёл ко мне. Взглянул на прятавшееся под стеклом лицо мужчины. Удивлённо вскину брови.
— Миша Галустян? — произнёс он.
Он снял рамку со стены, поднёс её к своему лицу (будто силился рассмотреть на фотографии
