пятна? Обнаружить легендарное внутреннее море? Затерянные города? Кладбища слонов?
— Почти угадали, — Пильц скрестил руки на груди и выставил вперед подбородок. Бакенбарды колыхнулись на ветру, казалось, еще немного — и прозвучит какая-нибудь музыка, подчеркивающая важность момента, — Я собираюсь найти Голденберг.
— Гольденберг? Знаменитую Золотую гору? Почему вы думаете, что она — в Трансморании? Ведь большинство сходится на том, что Гольденберг находится в Аурите, Южном Перегрине…
— Если бы я ходил путями большинства, — Пильц задрал подбородок еще выше, — я бы сейчас пил бренди и скакал на коне, гоняясь за лисой… Не одновременно, конечно, иначе бренди расплескалось бы.
Фергюсон усмехнулся и тут же затребовал подробностей: почему лорд Маунт решил, что Гольденберг в Трансморании, да где именно она находится, по его же мнению…
Вольф, скромно стоявший в стороне, мысленно усмехнулся. Почему, да отчего… Потому что вся суть операции «Гольденберг» — в том, чтобы лорд Маунт нашел эту Золотую гору. Нашел и притащил доказательства того, что она — действительно в Трансморании, где-то в глубине континента.
И эти самые доказательства, весомые и неопровержимые, в настоящий момент лежали в небольшой кожаной сумке, оттягивающей плечо Вольфа.
Девять фунтов доказательств, куски металла, сформировавшиеся естественным образом, куски, которые можно найти только на месторождении, металл, который ценится больше всего в этом мире, многими — даже больше чести, достоинства, верности, даже больше чем жизнь, чужая, естественно.
Благородный и проклятый металл.
Золото.
Беренд
Где-то… посреди Беренда…
16 число месяца Короля 1855 года
Цайт
1
Лобастый мальчик лет десяти стоял на палубе парохода и, задрав голову, с интересом рассматривал дым, валивший из высокой трубы. При этом мальчик хмурился, как будто был председателем комиссии по проверке высоты дымовых труб, выявившим очередное нарушение.
Цайт, удобно разместившийся в плетеном кресле, с неменьшим интересом рассматривал мальчика. Просто потому, что сейчас на палубе больше никого не было, а смотреть на реку, по которой они плыли, и берега, мимо которых они плыли, юноше надоело еще на прошлой неделе.
Как берендцы вообще живут на таких огромных территориях?
— Сынок, вот ты где! — раздалась белоземельская речь и к мальчику подбежала его мама, — А я тебя повсюду ищу!
— Мама, — серьезно ответил мальчик, хмуря лоб, с той несколько комичной серьезностью, которая вообще отличает маленьких детей, — Ты же знаешь, что со мной все будет в порядке. Мне просто пришла в голову одна мысль.
Женщина погладила сына по голове:
— Мог бы просто сказать, я же переживаю. Вдруг ты полез в топку?
— Мама, я же не маленький. Чтобы пытаться опять в нее залезть.
ОПЯТЬ⁈ Да, беспокойство матери можно понять… За таким энергичным сынком нужно следить в семь глаз.
— Я знаю, сынок, — мальчика порывисто обняли, к его явному неудовольствию. Да, он же «не маленький», — Но ты все же предупреждай, что ты задумал на этот раз, хорошо?
— Да, мама. Я обдумываю проблему неуниверсальности паровых двигателей.
Цайт поднял газету — та была на берендском, поэтому предварительно он убедился, что не держит ее вверх ногами — скрывая усмешку. Дети… Проблему паровых двигателей он, видите ли, рассматривает. И, судя по интонации, мальчик видит эту самую проблему «неуниверсальности» не в данном конкретном пароходном двигателе, а в паровых двигателях вообще. Хотя что там может быть неуниверсального? Паровые машины ставят везде, от кораблей и станков до паровозов и летательных аппаратов. Ну, последнее — если им повезет, и испытания конструкции закончатся успешно.
Дети…
Пока восемнадцатилетний Цайт размышлял об излишней самоуверенности маленьких детей, успокоившаяся мама снова куда-то скрылась, а серьезный мальчик достал из кармана брюк блокнот и, сосредоточенно хмурясь, начал что-то записывать или, скорее, судя по движениям карандаша — зарисовывать. В школе Черной сотни учили, помимо всего прочего, угадывать, что пишет человек, по движениям свободного кончика пера.
Мальчик, видимо, мечтает стать художником, или, судя по его рассуждениям о паровых двигателях — изобретателем.
Цайт неожиданно почувствовал болезненный укол в сердце. Не телесный. Душевный.
У него была сестра. Почти такого же возраста. И она тоже любила рисовать в похожем блокноте, придумывая платья и прочую одежду. Маленькая Донка хотела стать создателем прекрасной одежды, подобно ренчскому Шарлю Порте…
Была. Любила. Хотела.
Пока в их дом не пришли лесские каратели. Которые сожгли дом, вместе с мамой, вместе с папой, вместе с Донкой, вместе со всей его семьей…
Вместе со всей его жизнью.
Цайт не умел долго переживать, он вообще был легким человеком… Но то, что сделали с его семьей отпечаталось глубоко в его душе, как будто тот огонь выжег в его сердце вечное напоминание: «Лесс — непримиримый враг. Отомсти Лессу!»
Хотя фаранов часто обвиняют в том, что они считают свой народ выше других, а всех остальных ненавидят, но это было неправдой. Не совсем правдой. Да, фараны считают свой народ лучше других, но, положа руку на сердце — а какой народ так не считает? Кто не считает свою родину — лучшим местом на земле, свою семью — самыми лучшими людьми, свою маму — лучше всех? Дело не в том, как ты относишься к своему народу, а в том, как ты относишься к другим.
Кто-то из брумосцев сказал: «Патриотизм — последнее прибежище для подлецов и мерзавцев», имея в виду, что рекомые подлецы и мерзавцы часто притворяются патриотами. Из этой фразы некоторые делали странный вывод, что патриот всегда является подлецом. Странный потому, что мошенник, к примеру, всегда притворяется честным человеком, однако никто почему-то не считает, что честный человек — всегда мошенник. Поэтому Цайту всегда больше нравился другой афоризм, чье происхождение он уже и не помнил: «Настоящий патриот любит свой народ, фальшивый — ненавидит другие народы».
Фараны действительно считали свой народ самым лучшим, но при этом никогда не относились не то, что с ненавистью, просто с предубеждением, к другим народам. Каждый человек, вне зависимости от того, кто он по национальности, считается хорошим, пока не доказал обратного. Впрочем, из этого фаранского правила было одно исключение…
Лессцы.
Все остальные же — люди хорошие. Вот взять, хотя бы, этих маму с сыном. Говорят на белоземельском, судя по выговору — пфюндцы, бежавшие из Грюнвальда после революции и распада. И, хотя он, Цайт, к грюнвальдцам относился с подозрением, но это отношение у него было к грюнвальдцам вообще. А мама с сыном сами по себе никаких
