Буквально через пару минут в кабинет вошла пожилая женщина с морщинистым лицом. Длинное национальное платье женщины терялось под вязанной крючком шерстяной шалью, которой она накрыла плечи.
— Альбина Климовна, проводите Любовь Васильевну к Изабелле Рочевой.
— Но Зоя Григорьевна… — многозначительным голосом начала женщина, но заведующая её прервала:
— Альбина Климовна, вы меня слышали!
Альбина Климовна тяжко вздохнула, и в этом вздохе выражался весь её протест. И, переваливаясь, повела меня из кабинета. Она сильно хромала на одну ногу, так что шли мы долго по узким коридорам, пропахшим убежавшим молоком, хлоркой и детской мочой. Так что я вполне успела налюбоваться стенами, украшенными корявыми детскими рисунками на тему «Мой мир», «Моя страна», «Наше счастливое детство».
— Вот! — неодобрительно сказала Альбина Климовна и распахнула передо мной дверь. — У вас пятнадцать минут.
Она остановилась в дверях и буравила меня глазками.
— Альбина Климовна, — тихо сказала я, — вы не беспокойтесь. Я же всё равно её возьму. Так что ничего плохого я ей не сделаю.
Женщина нахмурилась, немного подумала, затем кивнула и ушла по своим делам.
А я шагнула в комнату и замерла в нерешительности — на кровати со сбитым одеялом полулежала-полусидела очень худенькая, до синевы, девочка лет четырёх-пяти и рисовала. При виде меня она удивлённо распахнула огромные черные глаза:
— Ты моя мама? — просто спросила она.
— Да, — ответила я и заплакала.
Вечером ко мне на квартиру припёрся Скороход. Я как раз закончила складывать документы по порядку, согласно тому списку, что выдала Зоя Григорьевна. Когда задребезжал звонок на входной двери, Валентина Анатольевна недовольно крикнула:
— Любовь Васильевна, это к вам пришли!
Я вышла в прихожую и сильно удивилась, обнаружив бывшего любашиного супруга.
— Ты чего? — спросила я.
— Как дела продвигаются? — вопросом на вопрос ответил Скороход.
— Смотря какие дела, — пожала плечами я, — ты разве из-за этого пришел? Узнать, как у меня дела?
— Нет, — нахмурился он и добавил, — ты бы не занималась ерундой, Люба, я тебе говорю.
— Спасибо за беспокойство, Пётр, — ответила я, — но позволь уж мне самой дальше решать…
— Ты не понимаешь! — вскинулся он.
— Если ты пришел только за этим, то уходи! — я уже начала терять терпение, то меня эта заведующая мариновала почти час, теперь этот пришел. И все за меня прям очень беспокоятся. А судьба худенькой черноглазой девочки никого не интересует.
— Да подожди ты, Люба! — сказал Скороход и вытащил из кармана куртки свёрток, обёрнутый в газету и перевязанный простой резинкой от трусов. — Вот.
— Что это? — я не спешила брать непонятно что в руки.
— Да деньги это, — нахмурился Скороход и понизил голос до шепота, — Анжелка там поступает, выпускной у неё, платье надо. Сама же говорила.
— Говорила, — изумлённо кивнула я, забирая свёрток, — спасибо тебе, Петя.
— Это тебе спасибо, — вздохнул Скороход. Он ещё хотел что-то добавить, но посмотрел на меня, ещё раз кивнул и вышел стремительным шагом.
А я осталась растерянно стоять перед открытой дверью с газетным свёртком в руках.
И вот что это только что было?
Но стоило только вернуться к себе, как началось.
— Так вот почему ты с нами напросилась! — обличительно заявила Валентина Анатольевна — свои личные дела за счёт нашей общины порешать решила!
— Мои личные дела вас не касаются, — ответила я и ушла к себе в закуток.
Не слушая ворчание Валентины Анатольевны, которой вторил визгливый голос Зинаиды Петровны, я плюхнулась на кушетку, где спала, и развернула газету. На одеяло выпали три увесистые пачки денег.
А ничего так, щедро решил помочь своим детям Скороход. Интересно, совесть проснулась, что ли? Я пожала плечами и задумалась.
Сейчас я сидела в чужой квартире на чужой кушетке, застеленной застиранным постельным бельём. Рядом с моим тапочком пробежал большой рыжий таракан. Меня аж передёрнуло. Жутко боюсь тараканов. Сама не знаю почему. Но боюсь ужасно. В квартире было не так, чтобы и жарко, но как-то душно, не хватало воздуха. Очень хотелось горячего чаю со сладким вареньем. Или хотя бы просто горячего и очень сладкого чаю. Чай на кухне был, сахар тоже. Но вот как подумаю, что потом придётся одеваться и бежать по холодине в туалет на улицу, так уже никакого чаю и не хочется.
Я вздохнула и спрятала деньги в банку из-под засохшего «бустилата», в чулане. Авось не найдут. Держать деньги в своей сумке я почему-то интуитивно не решилась.
На улице был не дождь, а ливень. Город накрыло серой пеленой воды, которая буквально падала сверху. Сегодня было моё дежурство. Предпоследний день тут, в Нефтеюганске. И завтра уже домой.
От этого на душе потеплело.
Как же меня здесь всё задолбало!
Нет, так-то город, природа — всё это мне нравилось. Какой-то эдакий суровый местный колорит во всём. Немного экзотики явно не помешает. Но вот делить одну квартиру с этими тётками — выше моих сил.
Как же они меня выбешивали. Особенно своими придирками по мелочам. Я-то и сама такая, что могу ого-го как морально пнуть. Но в данный момент, мне разводить скандалы не с руки. Мне эти люди, и вся эта секта, нужны для достижения моих целей. Поэтому приходилось брать свои эмоции в руки и молча терпеть, пытаясь сглаживать откровенно хамские наезды.
Вот и сейчас, у меня весь день дежурство по кухне. Так бабоньки явно расстарались и специально использовали почти все наши продукты по максимуму. А из чего мне теперь готовить — непонятно.
Я вздохнула.
Пошарилась «по сусекам». Обнаружила остатки геркулеса. Вот и ладненько. Прямо как чувствовала, ещё в первый день, по приезду, заныкала банку сгущенки «на чёрный день». Поэтому на завтрак сварила молочную кашу со сгущенкой, поставила чайник, сделала заварку.
Когда народ потянулся на кухню завтракать, у меня уже было всё готово.
— А Нина Ивановна оладушками нас кормила, — язвительно заметила Валентина Анатольевна, — А Маша делала омлет. Зато теперь какую-то непонятную кашу приходится жевать.
Она демонстративно скривилась, но доела всё до грамма и отложила ложку.
Хоть мне и хотелось ответить ей в таком же духе, но я лишь добродушно спросила:
— Добавки?
Не увидев, что ее слова попали в цель, Валентина Анатольевна побагровела и поджала губы. Дальше завтракали молча.
Когда все наели и оставили мне гору грязной посуды, Зинаида Петровна переглянулась с остальными бабоньками и сказала:
— Сегодня на обед мы будем в краеведческом музее, а вот что у нас на ужин? Надеюсь, не каша опять.
И ехидно так хмыкнула.
Я не стала заострять внимание, что кроме круп, больше ничего нету. Всё подъели.
Ладно, будет день, будет пища.
Когда все ушли на мероприятия, я быстренько перемыла посуду, вынесла помои и понеслась в детский дом.
Не буду описывать всю эту бюрократическую суету. Скажу лишь, что я таки всё это преодолела. Где хитростью, где презентами, где нахальством.
Но преодолела!
А вот из здания я вышла в растерянности. Сумка с вещами Изабеллы была хоть и небольшая, но довольно увесистая. Больше всего места занимали костыли. И саму Изабеллу я держала на руках. Как я это всё допру — не представляю. Расстояние отсюда и до нашей квартиры немаленькое. Я уже подумывала о том, чтобы оставить вещи здесь, отнести Изабеллу, а потом вернуться. Но меня останавливало то, что я боялась оставлять ребёнка одного в чужой незнакомой квартире. Вдруг еще испугается. Или что-то сделает.
Кроме того, я тогда не успею приготовить ужин. И бабы сожрут меня.
Ужин! Чёрт! Я забегалась со всеми этими делами и совсем забыла сходить в магазин. Хоть обеспечение в магазинах здесь было крайне плохое, но хоть выпечку прикупила бы. Пирожков там каких, или тех же рыбных консервов.
А чем теперь их кормить — не представляю.
