В один из прекрасных дней с купеческим караваном Гусейна Новбари в благословенную Аллахом чужую столицу прибыл странствующий монах — дервиш. Это был молодой красивый человек с лицом открытым и загорелым, оживленным блеском больших карих глаз и очень белых ровных зубов.
Скромное, но весьма чистое одеяние монаха составляли голубая чалма, темно-серые узкие брюки, белая рубашка, поверх которой был надет коричневый жилет. На левом боку, на медной цепочке дервиш носил большую экзотическую раковину, покрытую черным лаком и предназначенную для подаяний.
С тех пор на базарную площади в городе, где целый день толпился народ, каждое утро приходил и дервиш Муса. Он медленно продвигался по базару и громко пел стихи из священного корана. Тот, кто слушал его, вряд ли понимал их значение, но в протянутую руку Мусы нет-нет да и ложились медные монеты. Получив вознаграждение за песню, дервиш опускал деньги в раковину и снова принимался петь.
В это время в саду, среди роскошных цветников шахского дворца, скучая от безделья, целыми днями задумчиво бродила юная дочь шаха Зульфия. Тонкая, стройная, в полупрозрачном розовом платье, она сама была как свежий, едва распустившийся бутон хорасанской розы. Зульфия рассеянно следила за полетом бабочек, порхавших над цветами, прислушивалась к гудению взлетевшего шмеля и вспоминала поэтические строки, написанные в ее честь придворными льстецами.
И с чем они только ни сравнивали ее, эти смешные поэты! И с трепетной степной ланью, и со стройным кипарисом, и с самой лучшей розой в цветнике великого шаха. Не обошли они своим вниманием и ее глаза — две черные звезды вселенной, ее брови, похожие на туго натянутую тетиву, ее нежные алые губы, как два лепестка граната и щеки, как две зари на чистом небосклоне.
Короче, история обычная. Чтобы не растягивать историю на стандартные тысячу и одну ночь, расскажу лишь концентрированную выжимку из сюжета. Юная и красивая дочь шаха полюбила красавца-дервиша. И между делом сказала ему, где проходят подземные кирязы, по которым питьевая вода Мургаба поступает за городские стены. Молодой же дервиш оказался шпионом, сыном враждебного шаха. Предводителя орды кровожадных кочевников. Он не замедлил явиться в город с отцовской армией. Перекрыл подземный водопровод, город взял на меч. Всех убил и город разрушил.
Раздосадованные горожане еще раньше преступницу Зульфию предали смертной казни. Короче, все умерли. Грустно, девушки…
Много столетий с тех пор пролетело над Мервом. И столько же лет живет в народе печальная легенда о царской дочери. Еще и теперь кое-кто из туркмен, проезжая по древнему городищу, остановится и «благодарно» метнет камень в ее могилу. Вот такая вот печальная сага о вечной любви и безысходном горе.
Дни шли. Не знаю, получил ли Хусниэддин прививку от бешенства или Джаа лечил его сугубо народными методами, но мой квартирный хозяин не заболел. И не умер. И утром тридцатого ноября нас отпустили с миром. Доставив до автодороги на арбе. Там на попутке мы шустро прибыли в Байрам-Али.
Оказалась, что пока мы отсутствовали, дома не все было гладко. Бешеный щенок покусал еще и пожилую родственницу хозяина. Эта женщина, Суна-ханым, выполняла в доме роль служанки. Но для советской власти она, якобы просто по-родственному, помогала по хозяйству жене Хусниэддина-эффенди. Как бы то ни было, эта несчастная умерла в страшных мучениях.
Соседи заперли больную женщину в пустой сарай, забили окна и двери, наблюдая за ее агонией через дыру в потолке, а потом вместе с сараем сожгли…
Все бы ничего, но сарай оказался из числа тех построек, что я арендовал у Хусниэддина. Он находился немного на отшибе, и обычно там размешались мои змеи. Поэтому соседи и решили спалить всю заразу разом, чтобы два раза не напрягаться. Конечно, бывали случаи когда мои змеи убегали. Чему окружающие почему-то рады не были. Но каждый раз я ловил беглянок и водворял на место.
Сейчас никаких змей там не было. Перед долгосрочной поездкой я всех пресмыкающихся сплавил посылками в Киев и Москву. Но в этом сарае находились мои вольеры для змей, фанерные террариумы, и оконное стекло, которое выполняло роль крышек аквариумов. Все это добро погибло безвозвратно. Превратившись в золу и прах. Снова бешеные убытки. Все что нажито непосильным трудом в самодельном серпентариуме исчезло.
Так я понял, что Фортуна стала поворачиваться ко мне задом. Начиналась явно черная полоса…
Глава 17
Первым же делом меня ожидала телеграмма из Киева, с основной работы, где утверждалось, что я не вовремя устроил себе отпуск. Ведь настоящий сознательный рабочий не нуждается в отпуске. Посреди страды. Есть же для этого зима. А так страдает дело. А настоящий стахановец не бросит работу даже на два часа, чтобы попрощаться с умирающей матерью. На мой яд, недополученный за это время, у начальства были обширные планы. Тут же валюту можно было получить. Которой теперь нет. А кто в этом виноват?
Что же, суду все ясно. Это я к тому, что в телеграмме мне особенно запомнились следующие слова: " Вы думаете о чем-нибудь? Вы что, захотели под суд? Так что ли? Какое безобразие!"
И почему я не местный желтый суслик? Тот никогда лишнего не перерабатывает. Все лето, осень и зиму эти зверьки безмятежно проводят в спячке, не испытав на себе ни жгучих лучей, ни суровых холодов.
Что делать? Сослаться на занятость? Мол, то мне на съезд надо, то на конференцию, то на симпозиум, то на консультацию, то в Академию Наук, то на защиту диссертации. Неудобно. Да и не поймут. Пришлось впрягаться в пахоту.
Следующие пять дней по приезде в Байрам-Али, в полдень, когда солнце светило особенно ярко, я, словно в жопу клюнутый, облазил все песчаные бугры в окрестностях города, где «опоздавшие» змеи могли вылазить погреться последний раз «на пляже», на солнышке. Тщетно. Мне удалось поймать только две маленькие эфы. Так как рабочий-плотник с почечного санатория только начал восстанавливать мой террариум, то после того как были выдавлены две капельки яда, обе змеи были заспиртованы в качестве водки «Вечная жизнь».
Но и эта водка пойдет не в счет выполнения плана, а «на лево». Еще летом я озаботился оформлением себе «запасных документов». Как известно, еще с декабря 1932 года по всей стране действовала новая паспортная система, которая, к примеру, закрепляла крестьян как крепостных за местами их постоянного проживания. То есть паспорта имели далеко не все. А только избранные.
Но везде имелись свои картотеки, состоящие из сотен или тысяч карточек, разложенных по алфавиту и по разделам, в выдвижные ящички. Они терпеливо ждут своего часа, когда что-нибудь произойдет и тогда они заговорят. Кроме уголовного и прочего неблагонадежного элемента и честные граждане тоже занесены в государственные архивы документов, удостоверяющих личность, паспортов, водительских прав или удостоверений охотника. Они здесь потому, что наша милиция очень мудра и знает, что рано или поздно и честные граждане становятся преступниками, так что будет лучше все знать о них заранее.
Вопрос нужно было решать. Я тогда скорешился с начальником байрамалийского паспортного стола и организовал ему щедрый достархан. Прямо на рабочем месте, где вечно пахло членскими взносами и персональными делами. Наш начальник паспортных дел был настоящий туземный бай, «умывальников начальник и мочалок командир». Густобровый скуластый мужик, обливающийся потом в зеленом форменном кителе.
А под шумок теплых посиделок я сообщил, что паспорт свой я, кажется, потерял. И под распитие очередных рюмок с фирменной водкой, новый бланк и был мне оформлен. Без формализма и всякой огласки. Сразу после веселого конкурса «Кто выпьет стакан водки в три глотка».
А поскольку Сефер Нариманович Худайкулиев, демонстрируя полное отсутствие всякого зазнайства, по-русски говорил достаточно слабо, а после хорошей выпивки ему, что русская грамота, что китайская, казалась темным лесом, то я, вместо Михаила Федоровича Устинова, стал по новым документам Михаэлем Теодоровичем Густило. В конце концов, если советская власть ставит на все руководящие должности идиотов, то должен же кто-то этим пользоваться?
