Словно джинн, вырвавшийся из бутылки, я в каких-то пару минут с реактивной скоростью выскочил из подземелья. Не соображал ничего, отключил голову, но ноги меня как-то сами вынесли. Снаружи был день и фонарик стал не нужен.
Среди своих оставленных вещей я нашел нож, разрезал места укуса и выдавил немного отравленной крови. Затем наложил на руку жгут ниже локтя. Хлебнул из фляги с отваром «змеиной травки». А в финале — достал шприц, ампулу антиэфина и вколол себе противоядие. К счастью, в окрестностях старой крепости водились и зимовали исключительно серые эфы. А они менее ядовитые, чем гюрза или кобра. Но все равно из двадцати отпущенных мне природой минут я уже пять потратил.
А впереди еще долгий путь к помощи. Оставив все вещи здесь, среди развалин крепости, я снял плащ и свитер, чтобы они не мешали мне при беге и рванул к городу.
Меня уже колотило, но в первую минуту я пробежал около 500 метров, подскакивая на камнях, как горный козлик. Жить захочешь — побьешь все рекорды. Даже олимпийский бег с препятствиями.
Далее меня стало штормить. Ноги налились свинцом, голова стала как пульсирующее чугунное ядро. Я продолжал бежать, но движения мои все замедлялись. Яд, несмотря на жгут, продолжал распространяться по организму, отравляя кровь, воздействуя на нервную систему. Еще четыре минуты и новый километр остался позади.
Но тут я упал. Поднявшись, я обнаружил, что все мое тело горит. Перед глазами все плывет. Я, пошатываясь, пошел пешком в направлении к Байрам-Али. Через пять минут, пройдя метров 1200, я снова упал. Вот гадство!
Дело происходило как раз недалеко от старого мазара, то есть — кладбища. Как по мне — не очень хорошая примета!
Подняться на ноги мне уже не удалось. Звиздец! Я пополз на четвереньках. А потом, спустя некоторое время — стал извиваться как червяк, преодолевая считанные метры. Изо рта хлынула кровь. Свет померк перед моим взором, густая чернильная тьма охватывала меня со всех сторон. Дело было — швах. Пора выбирать себе надпись на надгробие.
Я выбился из сил, лежа рядом с обглоданным пустыней черепом туранского тигра, хищника, полностью исчезнувшего в Туркмении в конце сороковых годов. На крышке черепа сидела на редкость крупная ядовитая фаланга. Тень, отброшенная ею, делала фалангу еще более внушительной и грозной, чем она была в действительности. Рассвирепевшая фаланга, всем своим видом, показывала, что готовится прыгнуть и вцепиться мне в лицо…
К счастью, за километр человека хорошо видно, хотя он и представляется на таком расстоянии каким-то мурашом. А то, что я трепыхался, привлекло внимание кого-то из туркменских колхозников, возвращавшихся с рынка в Байрам-Али. Ко мне подошли, а поскольку я был хорошо известен в этих местах как урус-джигит, храбрец-змеелов, то меня сразу узнали. Погрузили на ослика и отправили в больницу при санитарной станции Байрам-Али.
Там я немедленно попал в заботливые руки Гюльбешэр. Так как заранее предусмотрел подобный исход своей рискованной деятельности и обо всем договорился. И даже внес некоторый аванс «за беспокойство». А иначе рисковал нарваться на формальное лечение от персонала, который относился ко всему «без особого драматизма».
Мне вливали в вены физраствор. А в сердце делали уколы стимуляторов.
Несколько дней я провел в бреду. На грани жизни и смерти. Меня мучило зверское обезвоживание, так как пить я не мог — организм не принимал воду. Помогали только внутривенные инъекции физраствора. Тело одеревенело. Руку жгло как огнем. Меня сильно тошнило. Пару раз сердце грозило остановиться и его пришлось запускать с толкача. Уколом в область грудины.
Но мой закаленный организм снова справился с смертельным укусом, переварив очередную дозу змеиного яда. Там где другие погибали, я, благодаря своим самодельным прививкам, опять выжил. Но был слаб как младенец. До 20-х числах декабря пролежал в больнице. Все планы полетели к черту.
В Москву мне пришлось отправить через медсестру телеграмму. Для профессора Талызина. Так и так, лежу в больнице, прошу перенести заседание ученого совета на конец января. Форс-мажор — он и в Африке форс-мажор. Не знаю сработает это или нет, но у меня сейчас не было выбора.
Я потерял 20% от мышечной массы тела, лицо заострилось, глаза впали, но перед новым годом я перешел на домашнее лечение. Все планы мои рухнули. Живи я при капитализме, я бы объявил себя банкротом. Посмотрим, что будет при социализме. Со сталинским лицом…
Глава 18
Новый, 1940 год, я встречал безрадостно. Мне надо было после болезни набирать массу тела, но в текущих условиях делать это было затруднительно. Голод все усиливался. Помимо отравленного формалином хлеба, выдававшегося по карточкам, в городе из еды ничего было не достать. Мне помогало лишь то, что после спасения домохозяина семья Хусниэддина в благодарность всегда выделяла мне порцию сушенной кураги и абрикосовых косточек.
Чем закончится моя эпопея с работой и с невыполнением плана было решительно не понятно. Финансовый вопрос тоже стал изрядно беспокоить. Изумруды — дело замечательное, но где их продавать? В Москве или Киеве они стоят гораздо дороже. А у меня сейчас предстоит целая куча расходов. 12 тысяч предстоит отвести в Москву. В качестве «благодарности» нашей профессуре. Весной предстоят большие расходы по строительству дома. А золотой транзит уже довольно давно как усох…
Между тем, из книг и кинофильмов я знал, что 1940 год — лучший год предвоенного сталинского СССР. «Золотое время». Еще никогда народ Страны Советов не жил так хорошо, как в этот период. И еще долго после этого ( с учетом ужасной войны) жить так не будет.
Не знаю, пока вроде особо ничему радоваться не преходилось. С 30 ноября 1939 года началась неизбежная русско-финская война. Получившая название «зимней». Все шло по разработанному сценарию. Финны обстреляли русских пограничников, а на весь мир заверещали, что это глупые русские «сами себя обстреливают». Чтобы иметь предлог напасть на «свободолюбивую Финляндию».
Вот только они не учли, что отмобилизованная и вооруженная до зубов финская армия, с приданными контингентами, уже стояла на границе в количестве 300 тысяч человек. А им в тот момент противостояли только тыловые части Ленинградского военного округа в количестве 150 тысяч человек.
При этом главнокомандующий Финляндии, маршал Маннергейм, находился прямо на месте этой «провокации». С часами в руках. И с журналистами. Отмечая время начала и конца обстрела. Нужно ли еще какое доказательство, что обстрел вели сами финны? Ведь русская провокация по определению должна была застать Маннергейма, со «спущенными штанами». Если, конечно, он не экстрасенс, перед взором которого открыто будущее. Но, что этот туземный маршал совсем не экстрасенс показали дальнейшие события.
Финский артобстрел застал советские войска врасплох. Но планы в случае наступления соответствующего события были заранее разработаны. Нашим генштабом. Чтобы защитить приграничный Ленинград от артиллерийских обстрелов врага, обезопасить гражданских — женщин, детей и стариков, наша армия должна было рьяно идти вперед. В «мясные штурмы». Не взирая, на неблагоприятные для таких штурмов условия. Ведь лучше погибнут десятками тысяч наши солдаты, чем финны перебьют в Ленинграде полмиллиона гражданских. Сразу было видно, что подарки типа «да забирайте вы эту Кемску волость» нас не ждут.
Но и глупых финнов обманули. Развели как детей. Вскружили им пустые головы. Поманили дяди слабоумных малышей конфеткой в дальние дали, сексуально надругались и бросили…
Осуществленная провокация должна была доказать, что именно на «бедную Финляндию» напали. Ни с того, ни с сего. И для начала, верные заключенному союзу, в дело должны были вступить шведские вооруженные силы. Но шведы с отмороженными лицами отчего-то сделали вид, что в «нападение» они свято поверили (спору нет), но «есть щекотливые вопросы». И поэтому Швеция неожиданно объявила о своем нейтралитете. Ограничившись посылкой «добровольцев». В основном — танкистов и летчиков.
