– Лакунарная ангина, господа лейб-медики… Надо убирать гнойные пробки и промывать миндалины.
Думал, что Вельяминов возьмется за эту, в общем-то, простую манипуляцию, но он отказался. Тогда послали коляску с флигель-адъютантом за Симановским, предварительно узнав его адрес и велев доставить профессора немедленно, по срочному государственному делу, и пусть не забудет с собой стерильные инструменты и лобный рефлектор.
Пока ездили за Симановским, развел в теплой воде ацетилсалицилку, она растворяется не очень хорошо, но лучше так, чем таблетки, которых, впрочем, еще не делали. Прикинув вес пациента, дал сразу 20 долей «русского аспирина», поскольку порошок был развешан по 10 долей – 0,44 грамма. Царь запил снадобье морсом из морошки [109] и задремал. Температура была почти 31,7 градусов по шкале Реомюра (39,6 °C). Пришла Мария Федоровна, но ничего не сказала, только наблюдала.
Потом приехал Симановский, недовольный тем, что его побеспокоили, но все сделал быстро, относительно безболезненно, велел полоскать горло шалфеем и делать водочный компресс и уехал. Для начала я развел две навески СЦ в двух стаканах теплой воды – стрептоцид хорошо в ней растворяется. После этого учил царя полоскать горло, и мы вдвоем, наливая в чашки из кувшинчика с раствором СЦ, полоскали горло. Вначале царь просто проглотил глоток СЦ, но в общем-то ничего страшного в этом не было, там одна двадцатая дозы, кроме пользы ничего не будет, а потом стал бодро булькать вместе со мной и, похоже, даже развеселился, глядя, как я стараюсь вместе с ним, изображая «соловья» (была такая детская свистулька – соловей, куда наливали воду, а потом дули в отверстие в хвосте свистульки, и она издавала рулады, весьма отдаленно напоминающие соловьиные). Попросил, чтобы в течение часа царь ничего не пил и не ел, для того чтобы лекарство успело подействовать, потом можно попить чаю с малиновым вареньем и медом, с чем полностью согласился добрый доктор Гирш.
Мы решили по очереди дежурить у постели больного, и я взял себе «собачью вахту» с полночи до четырех утра как самый молодой из присутствующих. Сказал, что порошок, который я дал, обладает жаропонижающим и противовоспалительным эффектом, поэтому царь будет потеть, для чего надо иметь три-четыре чистых сухих ночных рубашки (за ночь он все могут стать мокрыми) и давать теплое питье, чтобы компенсировать потерю жидкости. Так оно и случилось, аспирин начал действовать через два часа, а через четыре температура упала на градус, к утру она снизилась до 30,3 по Реомюру (37,9 Цельсия). Царь проспал до 11 утра и почувствовал себя лучше. Мы опять посмотрели миндалины – Симановский все гнойное хорошо убрал и нового налета не образовалось, тем более что Александр просыпался и пил то чай с малиной, то морс. После этого опять полоскал горло СЦ, а потом сказал, что хотел бы выпить бульону. Через час все было готово, и царь поел бульон с яйцом. Дальше все пошло на поправку, но мы пришли к выводу, что надо бы пригласить Захарьина на консультацию и сделать анализ мочи (мне не понравилось, что в подкладной утке она темного цвета и ее мало (хотя царь много потел и жидкость выводилась с потом, поэтому моча стала более концентрированной). Захарьин ничего не нашел со стороны сердца (я ему намекнул по поводу стрептококкового миокардита и нефрита), и он, услышав от меня такие термины, довольно серьезно обследовал пациента. Взял баночку с мочой и уехал, обещав наведаться, когда будет готов анализ, но наведался позже, так как анализ, по его словам, был без особенностей.
Если наблюдавшаяся нами ангина и есть та причина, по которой у Александра в реальном времени развились фатальные осложнения со стороны сердца и почек, причем расширение сердца врачи просмотрели (тот же Захарьин) и его обнаружили только при вскрытии: сердце представляло собой тонкостенный мешок, который практически не перекачивал кровь. Непосредственной же причиной стал гломерулонефрит, вызвавший почечную недостаточность, гемодиализа и гормонов тогда не было, и царь был обречен. Если же этих осложнений «инфлуэнцы» сейчас удалось избежать, то император проживет еще долго. Тем не менее температура, хотя и небольшая, держалась еще четыре дня, все это время применяли СЦ в виде полосканий, перемежая его с полосканием горла после еды раствором шалфея. Ацетилсалициловую кислоту я дал еще только два раза, потом уже не было необходимости это делать.
Всю неделю я жил в Зимнем, но к концу недели воспользовался случаем и, предварительно позвонив в Академию и в посольство, все же прибыл для вручения Большой золотой медали и Михайловской премии в двадцать тысяч рублей, а также в посольство Италии, где посол вручил мне орден Командора Короны Италии за гуманизм и рыцарское ведение войны. Оказывается, вдова Баратьери написала королю о том, что я вернул ей драгоценности и награды генерала, сдавшиеся мне полковники и майор Роса лично подтвердили мое рыцарское отношение к пленным, что кардинальным образом изменилось после моего отъезда – пленных погнали строить дорогу в горах, но до Аддис-Абебы они не дошли, началось возвращение на родину и во время маршей по пустынным районам при скудном рационе от жажды и голода погибли сотни итальянцев. Жители Асмэры также свидетельствовали о моем гуманном к ним отношении и о том, что я спас от расправы несколько тысяч туземных солдат, воевавших на итальянской стороне. Для визита в посольство и Академию я надел мундирный фрак с орденами, но эфиопские награды «пришпиливать» не стал. В Академии, пользуясь случаем, предъявил заключение на огнесмесь и миномет, и генералу от артиллерии Деревянко ничего не оставалось как отдать распоряжение об изготовлении опытных образцов и их испытании.
Артамонов переехал в ремонтируемый особняк, там уже можно было жить, печи строители топили, и он по моей просьбе надзирал за ремонтом, а также подбирал персонал: дворник, он же истопник уже был, горничную и кухарку надо было найти, хотя бы на время. Во время дежурств в Зимнем читал газеты и беседовал с государем на всякие легкие темы, развлекая его, а при чтении «Петербургского вестника» наткнулся на объявление о проходящей Охотничьей выставке, где в разделе охотничьего оружия были представлены ружья известного фабриканта оружия Торстена Норденфельта. Через флигель-адъютанта узнал, где он остановился – оказывается, все в том же «Англетере» (ну а как же, единственная гостиница по лучшим европейским стандартам), и послал записку о встрече, в ответ Торстен прислал приглашение на выставку, и я, поменявшись с Вельяминовым на ночное дежурство, чему он был очень рад, отправился на встречу с Норденфельтом.
Выставка была довольно скромной, но у стенда с ружьями шведа толпился народ, и Торстен, оставив стенд на двух помощников – русскоговорящего шведа и русского, который являлся представителем фирмы в России, принял мое приглашение отобедать «У Палкиных». Оказывается, он не первый раз в России и знаком с русской кухней, правда уже наступил рождественский пост, но для иностранцев делалось исключение, собственно, мы просто заказали рыбный стол, включая знаменитую форель по-палкински. Я спросил, как идут дела, упомянув о том, что мы пришли к соглашению с Виккерсами, и я теперь обладаю тридцатью процентами их акций. Торстен поздравил меня, но сказал, что он практически проиграл тяжбу с Виккерсом, ему отказано в производстве любых изделий по патентам Максима. Собственно, это и ожидалось, он мне еще в первую встречу об этом говорил, но тогда была некоторая надежда. Показал ему чертеж гусеничной машины. Все-таки сразу видно, что Торстен сам инженер и изобретатель, а лишь потом – бизнесмен. Он живо сообразил, где слабое место конструкции – гусеницы и их соединение. Когда я спросил, выдержат ли пальцы гусениц усилие при весе машины в 10 тонн, он посчитал и сказал, что лучшие сорта шведской стали справились бы на пределе при увеличении толщины пальца в полтора раза, но есть и другой вариант.
У меня было показано фигурное зацепление выступов гусениц, но Норденфельт нарисовал его несколько по-другому и при его расчете получилось, что даже при нынешней толщине пальца усилие будет распределяться более равномерно и половину его возьмут выступы самого трака. Торстен предложил запатентовать отдельно эту конструкцию напополам, как гусеницу Стефани – Норденфельта. Я сказал, что не против и 50 процентов патентных издержек возьму на себя. Тогда перешли к общей конструкции. Паровые машины у него были даже 100-сильные, он ставил их на паровые катера, которые сейчас не выпускал, но вся техническая документация сохранилась, как и люди, которые работали на этом участке. То есть за полгода он обещал построить действующий полномасштабный образец, стоимость надо точно подсчитать, но не более 7 тысяч фунтов стерлингов (то есть чуть более 70 тысяч) – это с учетом опытно-конструкторских и испытательных работ. Серийная машина должна стоить минимум в 3–4 раза дешевле при двух 100-сильных двигателях. Отлично, это в два раза лучше, чем первый британский танк. Торстен также сразу сообразил о военном применении машин, и я показал ему эскизы, сказав, что лучше попробовать установить орудие в неподвижной башне по типу барбета, но допуская его поворот для обстрела сектора до 45 градусов по горизонту и градусов 20 по высоте. Швед согласился, что это не должно вызвать проблем даже для пушки типа крупповского калибра 87 мм. Вес, конечно, возрастет, а скорость уменьшится, но такое самоходное и маневренное орудие понравится военным. Я сказал, что можно даже попробовать с калибра вдвое меньше, добавив пулемет, но Торстен напомнил, что теперь он не может выпускать «Максимы».
