Уже у самого подъезда, отпустив извозчика с договоренными двумя рублями и пятиалтынным на чай, лицом к лицу сталкиваюсь с Мусой.
— Добрый вечер, Муса!
— И вам вечер добрый, Виктор Валентинович! — откликается дворник. — Что это за тяжесть вы волочете? Давайте, подсоблю!
— Спасибо, Муса, я еще молодой, сам справлюсь! — отвечаю ему с улыбкой. — Машинку вот пишущую из наркомата приволок. Надеюсь починить, а то у нас мастеров нет, все безрукие какие-то.
Когда я зашел в прихожую, из своей комнаты выглядела Игнатьевна. Поздоровавшись, она подошла поближе и всплеснула руками:
— Никак ты, Виктор, в пишбарышню решил превратиться? Намедни вот все на машинке стучал, а теперь еще одну тащищь? Куда тебе столько?
— Сломалась машинка-то, — поясняю любопытной старушке. — Вон, в наркомате починить не смогли. Делать нечего, буду сам ремонтировать.
И ведь не соврал — как поужинал, принялся за ремонт. Дело оказалось нехитрое. На барабане с пружиной отсутствовала хлопчатобумажная лента, крепящаяся одним концом к каретке, которая при отводе каретки разматывалась с барабана, взводя пружину, а по мере печатания строки наматывалась на барабан, увлекая за собой каретку. Такой ленты у меня под рукой не было, но ее с успехом заменил отрезок крепкого пенькового шпагата. Все — и машинка заработала.
Но мне предстояла еще одна операция — главная. Плоскогубцы позволили мне чуть-чуть подправить наклон литер, а небольшая отвертка, гвоздик и молоток послужили тому, чтобы слегка модифицировать ударную поверхность литер. Теперь, даже если где и завалялся образец «почерка» этой машинки, его уже будет не узнать.
Я установил на машинку (нещадно перемазав при этом пальцы) красящую ленту, которую предусмотрительно прихватил с собой из наркомата, и можно было приниматься за работу. Надев перчатки, беру чистую бумагу из пачки. Три листа бумаги (без копирки, а чисто для перестраховки — чтобы на валике каретки ничего не отпечаталось) были заправлены в каретку, перчатки сняты, и пальцы неторопливо застучали по клавишам:
«Foreign AffairsAddress in New York...
To the attention of honorable professor Archibald Cary Coolidge, editor-in-chief
Hereby I would like to submit certain thoughts in form of the following article for your consideration…»
Так, теперь снова — перчатки надеть! Надо вставить следующий лист…
Закончив работу пишбарышни, я — опять в перчатках — беру конверт, перо и чернильницу, и пишу адрес, аккуратнейшим образом выводя ровные печатные буквы. Наклеиваю заранее купленные марки и выхожу из дома, придерживая конверт незаметной бумажной полоской. На углу конверт исчезает в зеве почтового ящика.
Возвращаюсь домой и снова принимаюсь за «Continental». Используя инструменты, которые так и оставались лежать на столе, второй раз за вечер стал подправлять многострадальные литеры. Теперь ни одна экспертиза не установит ни тождество прежнего образца работы на этой машинке с напечатанным мною текстом, ни напечатанного сегодня текста — с тем, который может получиться на этой машинке после моего последнего вмешательства.
Отлично! Остается пройти на кухню, чтобы уничтожить ленту и использованную бумагу. А машинку я завтра верну в наркомат.
* * *
Секретарю РКП (б) товарищу И.В.СталинуПри сем передаю информацию Политконтроля и первые результаты следствия, открытого по данному делу. Следствие поручено заместителю начальника Секретного отдела Я.С.Агранову.
Приложение 1. Докладная записка заведующего Политконтроля с приложениями.
Приложение 2. Данные экспертизы вещественных доказательств по делу.
Зам. пред. ОГПУ
Г.Г. ЯгодаДокладная записка заведующего Политконтроля была почти столь же краткой, как и сопроводительная записка Ягоды:
«Политконтролем ГПУ при проверке корреспонденции, отправленной за границу, перехвачено письмо на английском языке, адресованное в издающийся в САСШ журнал „Форин Афферс“ („Иностранные дела“). В виду содержания письма принято решение отправку его адресату задержать. Перевод текста и фотостат подлинника на английском языке прилагаются.
Заведующий отделом Политконтроля
И.З. Сурта»Иосиф Виссарионович отложил в сторону английский текст и взялся за перевод. Быстро пробежав глазами обращение к редакторам журнала с ничего не говорящими ему фамилиями, он стал вчитываться в содержание статьи, которую неизвестный автор хотел поместить в американском журнале:
«…Таким образом, если верна информация о подготавливаемой Зиновьевым перемене в политике Коминтерна на его ближайшем Конгрессе в июне сего года, то это означает весьма благоприятный оборот событий. Большевики сами закрывают себе возможность создания коалиций с социал-демократами, лишая тем самым себя шансов на успех. А эти шансы, по крайней мере, в некоторых странах, при условии заключения соглашения между крайними и умеренными левыми, являлись отнюдь не призрачными.
Разумеется, коммунисты никогда не оставляли мысль перетянуть большинство рабочих на свою сторону и возможно более глубоко ослабить влияние среди рабочих социал-демократических партий. Но до сих пор это намерение не препятствовало им предлагать социал-демократам тактические альянсы. Отныне же объявление социал-демократов политическим течением, родственным фашизму, закрывает путь не только к таким тактическим альянсам. Фактически это означает объявление и рядовых рабочих, принадлежащих к социал-демократии, или сочувствующих ей, участниками фашистского движения. Тем самым коммунисты сами ставят на пути собственной борьбы за влияние среди социал-демократических рабочих непреодолимую преграду.
Представляют интерес и причины, по которым глава Коминтерна решил избрать путь изоляции коммунистических партий от своих потенциальных союзников, по существу обрекая заграничные секции Коминтерна оставаться в меньшинстве даже в пределах рабочего движения. Григорий Зиновьев, при всех своих отрицательных качествах, отнюдь не глуп, и наверняка отдает себе отчет в возможных издержках своей новой политики. Вероятно, ответ поэтому следует искать не в анализе судьбы коммунистических партий за пределами Советской России, а в анализе судьбы самой Российской партии большевиков.
Сейчас в верхушке большевиков разворачивается ожесточенная борьба за наследство недавно умершего Ленина. После самоустранения Троцкого от этой борьбы (хотя не исключено, что при благоприятных обстоятельствах он попробует выступить в роли арбитра между борющимися группировками), на поле битвы остаются две группы, которые могут реально претендовать на власть. Это группа Зиновьева-Каменева, и группа Сталина.
Сразу же можно сказать, что позиции группы Сталина выглядят предпочтительнее, ибо он сосредоточил в своих руках все назначения в партийном аппарате, и быстро превращает этот аппарат в послушное орудие в своих руках. Каменев, как председатель Совета Труда и Обороны, также обладает некоторыми организационными возможностями, но они не сравнимы со сталинскими. Остается Зиновьев, который контролирует одну из крупнейших и влиятельнейших в стране партийных организаций в Петербурге-Ленинграде, и, кроме того, возглавляет Коминтерн.
Аппарат последнего и может стать реальным инструментом борьбы Зиновьева со Сталиным. Но для этого Зиновьеву надо лишить секции Коминтерна всякой видимости самостоятельности. Тезис о „социал-фашизме“ позволит ему ввести еще более жесткую идеологическую дисциплину, и оправдать перестановку кадров под углом зрения личной преданности. Таким образом, Зиновьев, вполне вероятно, надеется через Коминтерн создать нечто вроде международного фронта борьбы против Сталина, вовлекая в эту борьбу и тех авторитетных русских большевиков, которые работают в аппарате Коминтерна.
Ради этого Зиновьев готов забыть о мировой революции. Впрочем, на деле большевики уже осознали призрачность шансов на такую революцию, и Коминтерн в их руках выступает лишь орудием политического шантажа для обеспечения чисто российских интересов. Однако Зиновьев, кажется, забыл об одном — чтобы шантаж был успешным, он должен быть максимально убедительным. А низведение секций Коминтерна до положения сект, изолированных даже от левого фланга политической жизни, никак не будет способствовать решению данной задачи.
Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и известное личное тщеславие Зиновьева. Зиновьева, вероятно, греет сама мысль о том, что он может помыкать целыми партиями как послушными марионетками Коминтерна и его главы. Он готов провоцировать наиболее решительно настроенные правящие круги западных стран на ответные действия, лишь бы продемонстрировать свою ультрареволюционность. Таким образом, он хочет создать вокруг себя ореол революционера-интернационалиста, и, соответственно, выставить своих противников — Сталина, Бухарина, Рыкова и Томского, как „правых“ с национальным уклоном, заботящихся, прежде всего, о хозяйственном возрождении Советской России — разумеется, под флагом „строительства социализма“ — и забывающих о мировой революции.
