Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и известное личное тщеславие Зиновьева. Зиновьева, вероятно, греет сама мысль о том, что он может помыкать целыми партиями как послушными марионетками Коминтерна и его главы. Он готов провоцировать наиболее решительно настроенные правящие круги западных стран на ответные действия, лишь бы продемонстрировать свою ультрареволюционность. Таким образом, он хочет создать вокруг себя ореол революционера-интернационалиста, и, соответственно, выставить своих противников — Сталина, Бухарина, Рыкова и Томского, как „правых“ с национальным уклоном, заботящихся, прежде всего, о хозяйственном возрождении Советской России — разумеется, под флагом „строительства социализма“ — и забывающих о мировой революции.
Большевики, разумеется, фанатики, но отнюдь не все из них — узколобые фанатики, подобные Зиновьеву. Наиболее умные из них понимают, что любая попытка экспорта революции оборачивается против их самих. Коминтерн может стать действенным политическим оружием в их руках только в том случае, если удастся избежать отождествления Коминтерна с властями СССР, и привлечь к секциям Коминтерна симпатии некоторой части не коммунистически настроенных слоев населения. Сочетая дозированный радикализм лозунгов с умеренной, прагматически выверенной программой действий, они могут строить расчеты на образование широких политических коалиций на левом фланге. Поэтому следует ожидать, что новые идеи Зиновьева о „социал-фашизме“ встретят заметное сопротивление…».
То, что писал неизвестный автор статьи, давало неожиданный угол зрения на текущую политическую ситуацию и требовало обдумывания. Прав ли автор статьи с фактической стороны, или это всего лишь домыслы? Если прав, то верна ли его трактовка мотивов, которые движут Зиновьевым? Все это нуждалось в тщательной проверке. Но если это все окажется именно так, то выводы предстоит сделать нешуточные… А сейчас нужно взглянуть на данные экспертизы.
«…Письмо находилось в обычном конверте для почтовых отправлений, снабженном марками нарицательной стоимостью, необходимой для отправки корреспонденции по указанному зарубежному адресу.
Адрес (на английском языке) и обратный адрес (на русском языке) выполнены тщательно выписанными печатными буквами без характерных индивидуальных особенностей, что практически исключает выявление личности отправителя по почерку. Проверка обратного адреса установила его вымышленный характер.
Письмо напечатано на двух стандартных листах писчей бумаги высшего сорта форматом 8 с половиной на 11 дюймов, при помощи машинки с английскими литерами, соответствующими литерам пишущей машинки „Ундервуд“ довоенного выпуска.
Пригодных к идентификации отпечатков пальцев ни на конверте, ни на письме не обнаружено.
Произведенная Секретным отделом сверка шрифта письма с образцами машинописи всех имеющихся в НКИД, НКВТ и Коминтерне пишущих машинок с латинским шрифтом результатов не дала…»
Красный карандаш, зажатый в руке Сталина, опустился на сопроводительную записку Ягоды и оставил на ней резолюцию:
Г.Г.Ягоде. Почему до сих пор не установлен отправитель?
В среду, седьмого мая, я, наконец, осознал, что спешить дальше некуда (по крайней мере, в ближайший месяц, а то и два). Все, что можно было сделать анонимными вбросами информации, сделано. Остается только ждать, как проявятся результаты моих усилий, и начинать, наконец, понемногу обрастать человеческими связями. Хотя с коммуникабельностью у меня проблемы, но в одиночку я ничего с места не сдвину. Да, могу внести сумятицу, могу повлиять на какие-то частности во взаимоотношениях руководящих политиков, но все это временно. Если я останусь со своими замыслами один, события снова потащатся по своей старой колее, а жернова истории перемелют меня, не заметив — если не физически, то психологически, заставив меня корчиться в муках бессилия.
Ну, что же — надо доделывать хотя бы то, что я уже начал. Снимаю телефонную трубку и звоню Лиде Лагутиной, чтобы организовать встречу с Лазарем Шацкиным.
В четверг, после работы, знакомой дорогой поднимаюсь по Тверской в сторону Страстного монастыря. На полпути миную здание Моссовета (бывшая резиденция генерал-губернатора). Справа от него, в глубине Скобелевской, а ныне Советской площади, за монументом Свободы в честь первой советской Конституции, который заменил памятник Скобелеву, начались какие-то строительные работы. Если мне не изменяют обе моих памяти, то там снесли здание пожарной части с каланчой, чтобы возвести здание Института Маркса-Энгельса. А вот павильончик в классическом стиле, располагавшийся перед пожарной частью, стоит нетронутый, хотя в мое время его уже не было.
Тем временем ноги несут меня вперед и вскоре я, миновав Малый Гнездниковский переулок, сворачиваю в Большой. Вот и дом под номером десять.
Давненько я не виделся с Лидой… Чего доброго, она могла подумать, что я специально избегаю ее, хотя, впрочем, на самом деле именно так и было. Но присутствие в ее квартире Лазаря Шацкина избавляет меня от вероятных расспросов.
Лазарь к моему приходу уже сидел за столом в гостиной, — сосредоточенный, спокойный, но немного угрюмый. Поздоровавшись с ним, сразу перехожу к делу:
— Получилось бы что-нибудь с нашей задумкой? Каюсь, подбросил идею, а сам целых полгода держусь в стороне, — добавляю извиняющимся тоном, отодвигая стул и присаживаясь. — Но и дергать тебя раньше времени тоже не хотелось.
Шацкин внимательно посмотрел на меня:
— Знаешь, за эти полгода мое настроение прыгало от состояния безудержного оптимизма до самого черного пессимизма. Но сейчас я скажу так: дело практически осуществимое, хотя и дьявольски трудное. Сопротивление и администрации, и фабзавкомов, а зачастую и партийных бюро и комитетов оказалось очень трудно преодолеть. Реально сейчас хозрасчетные бригады действуют лишь на трех предприятиях: на Невском машиностроительном, на Московском инструментальном и на «Красном металлисте». И это все! — он сокрушенно покачал головой, отчего его пышная вьющаяся шевелюра слегка заволновалась.
— Сразу спрошу: почему получилось именно на этих заводах? — без паузы, не давая ему продолжать, влезаю со своим вопросом.
— Да потому, что там нас поддержали бюро партийных ячеек! — с ходу отвечает Шацкин. — И бригады у нас там сложились не чисто комсомольско-молодежные, а обычные по составу, с кадровыми рабочими. Но зато — там и самоуправление, и хозрасчет! — Он опять покачал головой и добавил — Правда, с хозрасчетом немалые проблемы. Даже на уровне завода хозрасчет почти везде налажен из рук вон плохо, а на уровне цеха его, считай, и нет совсем. И как тут хозрасчетную бригаду делать?
— Как, как… Воевать за хозрасчет, вот как! — нет, так вспыхивать не годится, надо немного сдержать эмоции. — Самим научиться хозрасчету, и администрацию научить, даже и вопреки ее желанию, если понадобится! Привлечь к этому молодежь из Коммунистического университета, из Комакадемии, из Института красной профессуры, из Рабкрина. Вот вам и кадры инструкторов.
— Это понятно, — машет рукой Лазарь, — и мы уже делаем кое-что в этом направлении…
— Надо делать не кое-что, а поставить учебу и налаживание хозрасчета в бригаде и в цехе на самую широкую ногу! — нажимаю я на него.
— Не выйдет! — парирует Шацкин, — Если мы ограничимся бригадами всего на трех заводах, что ты там поставишь на широкую ногу?
— Верно говоришь! — почему бы и не согласиться, если собеседник прав? — Поэтому надо задуматься над тем, как расширить это начинание. На ЦК РКСМ этот вопрос ставить не пробовал, чтобы поднять весь комсомол?
Мой собеседник криво усмехнулся:
— Надо бы… Но вот только в ЦК РКП многим не нравится, когда комсомол проявляет излишнюю, с их точки зрения, прыть и самостоятельность. Я еще не забыл, как наш ЦК наполовину раскассировали во время дискуссии простым решением Секретариата ЦК РКП (б). Есть риск, вылезши с этим вопросом самостоятельно, получить сверху по шапке, причем в официальном порядке, а значит, загубить дело на корню.
— Ну что же, не выйдет штурм, перейдем к осаде, — вспоминаю я расхожую формулу. — Отложим вопрос, и поднимем его снова после XIII съезда РКП (б). Наверняка в резолюциях съезда будет что-нибудь о развитии хозрасчета — надо уцепиться за это и поднять кампанию в прессе. Двинуть статьи — и лучше от имени партячеек или кадровых рабочих-партийцев — об успехах хозрасчетных бригад, и о том, что им мешает. Затем — то же самое, но уже в комсомольской прессе, и подать, как поддержку комсомолом партийного почина. — Я вопросительно гляжу на Лазаря, но тот только кивает в ответ. — А там посмотрим на реакцию ответственных товарищей. Если не в ЦК, то в Совнаркоме или в ВСНХ кто-нибудь да откликнется. Ухватимся за ниточку и пойдем разматывать клубочек дальше…
