— Во-о-он там! — обрадованно показала рукой Настасья, когда мы обошли болото, прошли небольшой участок леса и вышли на пригорок.
Внизу была довольно широкая долинка, явно ледникового происхождения, которая упиралась в невысокий скалистый массив. Справа от долинки текла не то речушка, не то ручей, весело подпрыгивая на камнях.
Ну что ж, место довольно живописное, Софроний устроился вполне себе неплохо.
Мы спустились, прошли всю долинку вдоль, и Настасья резко завернула куда-то в расщелину промеж двух скалистых холмов.
— Здесь, — сказала она и первая вошла в пещеру, которая была совершенно не видна постороннему человеку.
Я с удивлением осмотрелся. Когда отец Демьян впервые упомянул об отшельнике, я представлял худого измождённого человека с заросшей бородой и длинными грязными волосами, у которого только единственное рубище, ну и, может, ещё какая-то шкура. И что он всё время сидит в грязной холодной пещере и молится. Изредка ест какие-то корешки и ягоды.
То, что я увидел, перевернуло все мои представления об отшельничестве. Во-первых, Софроний оказался нестарым ещё человеком примерно слегка за пятьдесят. Его чистые волосы волнистые были аккуратно расчесаны на пробор и перехвачены по лбу тесьмой. Светлая полотняная рубаха, мягкий тулупчик и мягкие сапоги ручной выделки. Клянусь, там даже вышивка на них была.
И пещера! Нет, это не была пещера Али-бабы, но где-то рядом. Большое подземелье было изнутри отделано брёвнами и смахивало на деревенский сруб. О том, что это пещера напоминало несколько неровное пространство — углов было не четыре, а семь, и потолок с одной стороны был значительно ниже.
По центру этой не то пещеры, не то избы, находилась большая печь, в которой весело потрескивал огонь. Где-то видимо был и дымоход, потому что запаха дыма почти не чувствовалось. На стенах висело несколько икон. Среди них я отметил Николая Чудотворца. Но на моего вредного дедка он похож не был.
Из мебели в помещении были две широкие лавки, большой стол, сундук. На полу лежали домотканые коврики. Такие же, но поменьше, устилали лавки.
Вкусно пахло сухими яблоками и свежеиспечённым хлебом.
— Гости? — немного удивлённо сказал Софроний хорошо поставленным оперным голосом, — в такую погоду?
— Добрый день. — Сказала Настасья, которая сразу взяла инициативу в свои руки. Я не стал возражать. Хотел присмотреться к отшельнику, как говорится, со стороны.
— И вам не хворать, — кивнул Софроний и замолчал, ожидая ответ на свой вопрос.
Настасья смутилась и беспомощно посмотрела на меня.
Ну что ж, мой выход.
— Мы из Яриковых выселок, — сказал я, — бежали от Епифана. Это сектант главный.
— Про Епифана и секту ихнюю поганую знаю, наслышан. А вот ты не похож на деревенского, — покачал головой Софроний.
— А я и не деревенский, — ответил я, — мы с гастролями там были, и Епифан с моими коллегами воевать начал. А мы с Настасьей к вам ушли.
— Не хорошо товарищей бросать, — обличительно вздохнул отшельник.
— Он не бросал! — вступилась за меня Настасья, — его Епифан в подвале держал. А я ночью выпустила его. Вот и пришлось сразу к вам уходить.
— Голодные небось? — спросил Софроний и улыбнулся. От его глаз разбежались морщинки. Вообще от очень располагал и сразу мне понравился.
Мы, не сговариваясь, кивнули. Хоть продукты я и захватил, но на улице была такая погодка, что о еде мы даже и не думали — хотелось поскорей укрыться от вероятной погони и согреться у огня.
— Садитесь к столу, — проявил гостеприимство Софроний, — а ты, женщина глянь, что там в печи есть, Марфа приходила, настряпала. И мне насыпай тоже.
Мы сбросили мокрые тулупчики. Я сел на лавку, а Настасья шустро бросилась накрывать на стол. Когда она уже заканчивала, я вытащил из торбы экспроприированную из подвала колбасу и сало.
— Мы тоже к вам не с пустыми руками.
— Чудно! — одобрил Софроний, — колбасу я люблю.
Настасья шустро накрыла стол, Софроний прочитал молитву, и мы сели за еду. Кроме колбасы и сала, на столе оказалась вполне себе вкусная рассыпчатая каша, щедро зажаренная луком. И топленое молоко в крынке.
— А ты, отрок, обо мне откуда узнал и зачем пришел? — спросил Софроний, когда с едой было покончено.
— Я от отца Демьяна, — я покосился на Настасью и замолчал.
— Ясно, — кивнул отшельник и сказал, глядя на Настасью, — ты женщина, приберись тут. Посуду будешь мыть — вода вон в том углу, за занавеской. И ночвы там же. А мы с отроком к ручью сходим, воды принесём.
По лицу Настасьи было видно, что ей очень любопытно услышать мой рассказ, но перечить суровому отшельнику она не посмела.
Я же поёжился, представив, что опять придётся выходить на холод и сырость. Мой тулуп и всё остальное ещё не просохли.
— Так что там с отцом Демьяном? — сразу же спросил Софроний, как только мы вышли наружу, взяли вёдра и начали спускаться к ручью.
Я кратко рассказал ему о судьбе его друга, затем ещё более кратко поведал о своих «приключениях».
— И как ты их видишь? — спросил отшельник и поставил свои вёдра на землю.
— Как обычно, — развёл руками я, одно ведро поставил на землю, а вторым зачерпнул из ручья воду, — души появляются в виде призраков, с зеленоватым свечением. Хотя свечение бывает разным, в зависимости от того, злая душа или нет.
— Ты их слышишь тоже? — удивился Софроний и принял у меня полное ведро.
— Да, и слышу, и разговаривать могу. Двое вон со мной всегда находятся.
— Покажи! — велел Софроний и протянул пустое ведро.
— Моня! Енох! — позвал я.
Передо мной появилось зеленоватое мерцание, и одноглазый Моня возник прямо перед нами.
— Ишь ты! — удивился Софроний, но всё равно его реакция была не такая, как я ожидал, более того, он Моню тоже видел, а затем спросил, — давно ль ты преставился, раб божий?
Моня принялся долго и нудно рассказывать свою биографию. Я её уже сто раз слышал, поэтому набрал в очередное ведро воду и позвал опять Еноха.
Ноль реакции.
— Любопытно, — тем временем говорил Софроний Моне, — а как тебе удалось здесь остаться и на тот свет не уйти?
— Да вот я сам не знаю, — пожаловался Моня, — я тридцать лет обитал в том доме, где погиб, а потом Генка пришел, и я с ним стал ходить.
— А раньше ты из дома выходить не мог?
— Не мог, — вздохнул Моня, — тридцать лет в этой проклятой квартире просидел.
— А с Генкой как же? — Софроний кивнул на меня.
— А он от пола доску отодрал, на которую моя кровь попала, — сообщил Моня. — Он сперва носил её с собой, вот я и хожу с ним.
— Погоди, а сейчас не носит?
Пришлось рассказывать историю о Лазаре и как он сжег дощечку, что спасло мне жизнь и как вернуть Моню помогло заклинание старой цыганки Пэтры.
— Сам не знаю, как так получилось, — закончил свой рассказ я.
— Слово — это самый мощный иснтрумент, — сказал Софроний, — Словом можно убить, можно человека к жизни вернуть. Ты же знаешь, что вначале было Слово. Так сказано в Писании и так оно есть.
— Это да, — согласился я и рассказал о книге Лазаря.
— Жаль, что ты её с собой не захватил, — покачал головой Софроний, — такие книги надо уничтожать сразу, а то если они не в те руки попадут, то много бед наделать могут.
Честно скажу, а я в душе порадовался, что додумался спрятать её в городе N. Сперва нужно для себя с ней разобраться. Сжечь я потом всегда успею.
— А что это за зелёные нити, которые от некоторых людей тянутся и как с ними быть? Как людям помочь? Они на себя не похожи! — я рассказал о Юлии Павловне, о Гришке Караулове, о комсомольцах с Яриковых выселок.
В общем, проговорили мы долго.
Совсем замёрзли, вернулись в дом. Затем Софроний позвал меня в часовенку, которую деревенские мужики срубили у основания родничка, от которого начинался этот ручей.
Это, чтобы Настасья не слышала.
Енох, кстати, так и не появился. Зато Моня с удовольствием приходил, и на все вопросы Софрония обстоятельно отвечал.
