— Отчего же, господин выскочка! — взъярился Карамзин. — Причиной может быть ваша зависть? Неужели моя статья про ваши скромные способности, как стихосложителя, подвигли вас бросить вызов?
Что? И такая статья есть? Не отследил, упущение. Ну же, гнида этот Карамзин! Он действительно дурак? Ну, не может же человек в здравом уме и доброй памяти критиковать гимн Российской империи, я не говорю о том, что «мои» стихи — это проверенные временем шедевры великих авторов. Или там, в статье, типа того, что всё дерьмо, и лишь гимн мне удался? Но сам напросился. Я ведь не хотел опорочить имя Карамзина перед его второй пассией, Елизаветой Протасовой. Думал, что она после всё узнает, а у Карамзина будет время задурить голову Лизоньке.
— За то, что вы меня оскорбили, да ещё и при дамах, наша дуэль не сможет обойтись без крови. Впрочем, об этом договариваться секундантам, — жёстко, со злым взглядом исподлобья, говорил я. — Речь идёт о чести дамы. Имя её Аннета Мария Милле, она дочь французского дворянина Каспара Милле, вынужденного заниматься ювелирным промыслом. Каспар — человек, который не может отстоять честь дочери, у него падучая, но я не потерплю насилия над дамой.
Карамзин поник головой. Было видно, что он переживает за то, что, якобы, изнасиловал и избил Аннету. Но после того, как этот деятель назвал меня «выскочкой», не оставалось сомнений и угрызений совести. Только топить Карамзина, жёстко, по уши в грязь! А после, может быть, я сам выйду на него и предложу написать Историю Государства Российского.
— Мы можем поговорить наедине? — спросил Карамзин.
— Не находите, сударь, что после всех слов мы более не можем ни о чём говорить. Я вынужден был вами объяснять причину вызова уважаемым мной господам и дамам, — сказал я, всё же желая рассказать суть обвинений.
А для этого нужно чрезмерное любопытство женщин.
— Вы пришли в наш дом, чтобы бросить вызов, — подала голос хозяйка дома. — Объяснитесь, сударь… Нет, Николай Михайлович, вы можете объяснить? Речь идёт о каком-то насилии? Разве вы можете это допустить?
— Я действительно обидел даму, имя которой произнёс господин Сперанский. И, да, я принимаю вызов! — сказал Карамзин и попросил хозяина дома быть его секундантом.
Лизонька ахнула. У них же любовь вроде бы как. Написанное Карамзиным сентиментальное произведение «Бедная Лиза», как некоторые утверждали, посвящено Елизавете Протасовой. И теперь её светлый человечек, литературный гений, оказывается обидел девушку, да так, что и сам признал, и вызов на дуэль принял. Тут, безусловно, было нечто ужасное.
— Вы уверены, Михаил Михайлович? — даже забывшись, что мы так и не перешли на разговор по имени-отчеству, спросил поручик Контаков, когда мы уже вышли из дома Протасовых-Плещеевых. — Мне господин Карамзин показался человеком чести.
— Снасильничать дворянку? Разбить её лицо кулаками, сломать рёбра? Принуждать к соитию? Это честный дворянин? Так вы думаете, поручик? — наседал я на Контакова.
— Так вы же не говорили, в чём дело, — засмущался гвардейский офицер.
Нельзя силой брать женщину, для гвардейца так вообще такое — табу, несмываемый позор. Тут оговориться нужно, что речь идёт о благородных. Вот завоевать сердце прелестницы, на худой, очень худой случай, так и доступную любовь оплатить, но не силой брать женщину. О том, чтобы бить даму, речи быть не может, по крайней мере в публичном пространстве, а там, наедине, только Бог знает, что творится.
За три дня до назначенной дуэли я оформил завещание, где прописал, что всё мое имущество, как и доли в предприятиях, отойдут в созданный мной тут же фонд, из которого государство может построить образовательное или лечебное заведение. Пусть это пока сумма небольшая, но даже имение позволит открыть одну, а то и две лекарни. Нет, я не собирался умирать. Это было бы глупо. Однако, дуэли в России — это слишком непредсказуемая вещь. Недаром даже классик Лев Николаевич Толстой описывал победу в дуэли абсолютно неприспособленного к мужским забавам графа Пьера Безухова, где он серьёзно ранил матёрого вояку-гвардейца.
Дуэльные пистолеты покупаются непосредственно для каждой дуэли. Они не могут быть пристреленными, если из пистолета хоть раз стреляли — он уже не пригоден к дуэли. Мало того, так это ещё не всегда качественные гладкоствольные пистоли. Так почти уравновешиваются шансы дуэлянтов, когда один — отличный стрелок, а другой только знает, как держать пистолет, и то не всегда.
Была у меня надежда и на другое. По заказу у одного портного в Петербурге мне пошили замечательную рубаху, там было четыре слоя отличного шёлка, между которыми проложен войлок. Ещё в будущем я читал, что в конце XIX века подобная одежда считалась пуленепробиваемой. Не могу сказать за достоверность этих выводов, но дуэльные пистолеты маломощные и, по крайней мере, одетым в такую рубашку у меня появлялось больше шансов выжить при ранении. А также для обслуживания дуэли был нанят один из лучших хирургов Москвы.
И вот мы приехали на окраину Первопрестольной в небольшой лесок. Там было немало полянок, пригодных для того, чтобы сражаться. Ах, да, мы всё-таки будем стреляться. Это выбор Николая Михайловича. Пусть он и был гвардейцем, однако, видимо, не уделял должного времени тренировкам со шпагами или саблей. Не думаю, что Карамзин решил дать мне больше шансов, выбрав пистолеты. То, что я занимался фехтованием, могут знать многие, однако, что я больше всего тренировался в стрельбе, да и имел дополнительные навыки из прошлого, я старался скрывать. Тренировался почти всегда только в лесу Охтинской слободы.
Мы стояли на небольшой поляне и смотрели друг другу в глаза. Мой противник не отворачивал взгляда, давая возможность мне прочитать его эмоции. Его обуревали разные чувства. Явно просматривалась ненависть, сдобренная толикой брезгливости. Было здесь и чувство вины с желанием наказать себя. Но больше всего, как мне кажется, Николай Михайлович был в смятении, для него рушился мир, крошился на мелкие осколки созданный образ успешного, умеющего чувствовать молодого человека.
Накрапывал дождик, при этом светило солнце. Такой себе получается грибной дождь. Я даже невольно посмотрел по сторонам, ожидая увидеть россыпь боровиков, однако, узрел только примятую траву. Создавалось впечатление, что перед дуэлью эту поляну специально утаптывали. Или здесь так часто происходят поединки чести, что трава не успевает подняться в полный рост.
— Господа, мы, — Протасов посмотрел на своего визави, моего секунданта поручика Контакова. — Обязаны предложить вам помириться. Есть что сказать?
— Я не намерен просить прощения у господина Сперанского, так как считаю, что его вызов на дуэль произошёл по иным мотивам, скорее из-за злости на справедливую критику творчества. Я хотел бы попросить господина Сперанского указать мне месторасположение мадмуазель Милле, чтобы я принёс извинения именно ей и её отцу. Уверен, что извинения господину Сперанскому просто неуместны. Однако, за то, что я назвал господина Сперанского безродным выскочкой, могу извиниться, — торжествующая ухмылка появилась на лице Карамзина.
Он захотел показать меня задирой, тем человеком, который лезет не в своё дело. А ещё вот в этом, казалось бы, извинении, прозвучало новое оскорбление. Выскочкой меня Карамзин обозвал и ранее, а вот слово «безродный» прозвучало впервые.
— Достаточно, господин Карамзин, отыгрывать роль паяца, — жёстко отвечал я. — Вы снасильничали и избили дочь моего близкого друга. Вы обозвали меня выскочкой и нынче же безродным. Я не хотел бы подробно говорить о том, какую безвкусицу и откровенную ложь вы написали в статье про меня. Пусть там не указано ничего про гимн Российской империи, но не напрямую, но всё же вы оскорбили государя-императора, который выбрал мои стихи для главного произведения империи. Потому, меньше слов. Я требую дуэли, и без крови сегодня не обойдётся.
Поручик Контаков достал свою саблю и воткнул её в землю приблизительно в середине поляны. После секунданты отсчитали шаги в разные стороны, проверяя, чтобы хватило площади до стоящих вокруг высоких елей. Места было с избытком.
