Одна проблема все же возникла. Вообще-то, предсказуемая. Причем сердиться если и следовало, то лишь на себя саму. Надо же иногда предполагать последствия даже самых разумных действий.
О проблеме доложил Еремей, тоже осуществивший ревизию своего ведомства после прибытия. Расспросил конюшенных, оставленных на хозяйстве. И явился ко мне с докладом.
— Нехорошо получается, Эмма Марковна, — деликатно начал он, как говорят все слуги, когда плохие последствия наступили из-за неправильных распоряжений барыни.
Поздравляю с надвигающимися долгими выходными и увидимся во вторник;)
Глава 6
— В чем дело? — спросила я, ожидая услышать дурную новость вроде кражи или падежа конского поголовья.
— Да вот, нехристь ваш, Эмма Марковна, приучил народец к кобыльему молоку, так стали конюхи на это дело барских кобыл доить, кумыс делать — жеребятам не остается. Хилые да квелые стали, это ж куда годится?
— Без разрешения? — не поверила я.
— Ну как, — замялся Еремей. — Народец-то ушлый… пригляда, опять же, строгого не было. Конюхи за дармовой табачок да девкину лишнюю улыбку и разохотились. Я уж, простите, без вашего приказу холки-то намылил дуракам, но за каждым конюхом ходить — никакой толковой работы не выйдет. Тут вам, барыня, вмешаться надобно. И уж простите, не баловать людишек-то. Штрафные работы — хорошо, так это для барщинных. А своих, дворовых, и постегать не грех. Вон как разъелись за год — телеса заплывчаты.
Я улыбнулась этому неожиданному одобрению своей деятельности — люди за год начали нормально питаться. И задумалась.
М-да, проблема. Я категорически против телесных наказаний и делаю исключение из этого принципа только в самых чрезвычайных обстоятельствах. Собственно, в последний раз на конюшне «правили» бывшего старосту. И то не за воровство больше, за рукоприкладство. Едва Дениску тогда насмерть не забил, аспид.
Только вот народ мой либерализм не понимает. Одно дело — девок жалеть, вместо кнута на работу гнать. И то старики ворчат. И совсем другое — молодым здоровым конюхам попускать. Вон Еремей уже насупился, предчувствуя, что разгуляться его кнуту я не дам.
— Еремей Григорьич, что холки намылил, это правильно, — сказала я.
Лицо главконюха слегка посветлело. Я давно привыкла обращаться к старикам и должностным лицам исключительно на «вы». Я-то привыкла, а люди — нет. Поначалу удивлялись, теперь радовались.
— Прочим сказано будет, — продолжила я, — что доить без приказа кобылу — что корову барскую доить, что из амбара зерно отсыпать. Все воровство, хоть и мелкое. Кого поймаешь — посылай на отработку, навоз ворочать. По шее дать разок тоже можно.
— Понял, Эмма Марковна, так и сделаю, — сказал Еремей. А я еле сдержала смех. Представила, как отправят вора убирать навоз. А завзятый воришка еще украдет и его, для брикетов на свой огород. Вот такие издержки безотходного хозяйства.
Вообще-то, я давно понимала, что человек в условиях внеэкономической эксплуатации считает едва ли не естественным вознаградить себя на своем участке работы всем, чем можно. Искоренить это — увы, никак. Надо только свести издержки к минимуму. Дарить овощи огородникам, тем, кто не попался на воровстве.
А с девицами, собиравшими ягоды, вышло еще лучше. В отличие от матушки Татьяны Лариной я не заставляла их петь среди смородиновых и малиновых кустов, чтобы исключить сопутствующее поедание. Зато в первый день сбора поблагодарила за работу и угостила цукатами.
— Собирайте побольше, девоньки, вам же побольше и перепадет такой вкусноты.
Показалось или нет, но на следующие дни юные мордашки были меньше перепачканы соком, чем в первый. Корзинки же заметно потяжелели.
А если съели девчонки сколько-то ягод, так и на здоровье. Зима впереди долгая, пока есть возможность — надо укреплять тело, запасать витамины. И не только барам, но и крестьянам. Как бы ни пыжились местные господа, те, кто поумнее, понимали: без крестьян они никто. С голоду помрут, по миру пойдут.
Все радости крепостничества, о которых я привыкла читать в классических произведениях, касались в основном дворовых. Этих и за людей господа не считали, особенно девок. В глаза частили дармоедками и бездельницами. При том что обычно дворовая девка с рассвета и дотемна крутится по дому, не присядет. А если и присядет — то в девичьей за пяльцы, за коклюшки, к прялке.
Все девчонки чуть ли не лет с пяти учатся и спицы в руках держать, и кружева плести, и вышивать. Все могут сбегать в подпол за квасом, подмести пол, гусей выпасти, барыне пятки чесать. Пропадет одна — ей на смену придет другая, не Манька, так Аринка или Дуняшка. Вот и не ценится тут ни труд их, ни сама жизнь.
Ну разве что кроме каких-то особых мастериц, обученных тонкому ремеслу — златошвеек, например. Таких отправляли еще малышками в Москву, на Кузнецкий Мост, знаменитый своими мастерскими. Платили за науку неплохие денежки и после выжимали из обученной девки все соки, чтобы оправдала вложения. Но и просто запороть ее на конюшне или отдать за полоумного вдовца в дальнюю деревню на погибель уже считали непрактичным.
А вот «тяглецов» берегли все, кроме самых жестоких самодуров или просто дураков. Не будет пахарей — не будет хлеба. Крестьян «не баловали», но и не морили. В голодный год кто поумнее, тот и подкармливал, так, чтоб не перемерли.
И все равно, пройтись по людской спине что прутьями, что кнутом никто не брезговал. Кто из мужчин-помещиков полютее — тот и сам за нагайку брался. Остальные имели холуев из дворовых, к которым и посылали провинившихся «на правеж».
Тут я довольно сильно выделялась на общем фоне, и это тоже породило массу слухов. Вплоть до того, что некоторые ретрограды уже шипели, мол, молодая да ранняя, а уже бунтарка, противу отеческих устоев восстает.
И не то чтобы я их совсем-совсем не понимала: пошел мужик между севом и сенокосом поработать на моих производствах, вернулся сытый да с деньгами в узелке и начал дивить рассказами про странную барыню, приходить к которой было боязно, а расставаться не хотелось.
Впрочем, общий тон слухов был глуховат, мои денежные удачи затмевали все. По осени в нынешнем, не особо хлебородном году, как пить дать, потянутся соседушки в гости — задарма чужих харчей поесть, на диковинки поглядеть. Урожай-то поторопились продать еще с поля, потом подсчитали остатки в погребах и амбарах и поневоле ощутили себя Плюшкиными: корки беречь стали.
Ну, а кто сытый, тот с иным прицелом: денег занять. Под расписку, знамо дело. Тут так принято.
А я еще посмотрю, кому одалживать, а кто и обойдется. Злые языки надо укорачивать — это первое. А второе, нынче с долгами при желании заимодавца строго. Можно те расписки в присутствие отвезти и предъявить к оплате. Тогда на имущество должника наложат арест.
И есть у меня на примете пара имений, где крестьян уже ветром шатает оттого, что барин пьет да лютует не по делу. Сейчас-то, на пару месяцев, беда отойдет, осенью, как говорят, и у воробья пир. А потом пойдут мужички побираться еще до Рождества.
А барин свое кровное имение-то не продает, только закладывает. Вот и способ прибрать к рукам, округлить собственные владения.
Нечестно? А почему? Денег я дам, не пожадничаю. И людей, на которых смотреть страшно и совестно, глядишь, потихоньку вытяну. Если у меня есть ресурс — надо его по делу применять. К общей пользе.
Тут-то и случилась неприятность, подтвердившая мои худшие предположения.
Глава 7
Архив моего покойного геройского супруга, а проще говоря, пачка конвертов с письмами, имел незавидную судьбу. Только я собиралась усесться за него всерьез, происходило нечто отвлекающее.
Вечер, вроде бы самое подходящее время для неторопливого чтения у свечи, когда если кто и мешает, так это не заснувшая осенняя муха. В день прибытия, точнее под конец дня, было не до писем. А назавтра, едва я зажгла свечу, в комнате послышался шорох, легкий топот босых ног, и я сразу догадалась, что это за визит.
