пальцами.
– Привет, – шепчет Анэ, смотря куда угодно – на дверь, на бубен, на стены, – но не на него.
– Ты Тупаарнак толком ничего не сказала, но мне нужно знать. Как тебя зовут? – Анингаак тоже, кажется, на нее не смотрит, и Анэ вздыхает с облегчением.
Мягкая поверхность бубна. Чуть напрягшись, Анэ может почувствовать на подушечках пальцев ее ворсинки. Анингаак держит его так неуверенно, что вот-вот должен уронить…
– Я Анэ.
…и роняет.
Анингаак вздрагивает и быстро поднимает с пола бубен – Анэ видит, как пальцы его касаются ковра, как трясутся, как всей поверхностью ладони он опирается на кожу бубна и, помедлив, быстро его хватает, возвращается на место, – бурчит извинения, которые до Анэ доходят лишь отрывками.
– Ты видела раньше такой бубен? – спрашивает он ее почти сразу, как поднимается, и в голосе его уже почти не слышно дрожи.
– Видела что-то похожее, – чуть помедлив, отвечает Анэ.
Она не верит ему, не верит, что он может быть как отец. Но какое-то глубокое чувство заставляет ее говорить правду.
У Анингаака слишком большие уши, слишком большой подбородок, слишком далеко посаженные глаза. Но глаза эти – она видит, она все-таки решается в них заглянуть – отдают неведомой силой и добром. Прямо как у отца. Анэ смотрит в них слишком долго и ничего не может с собой поделать – кажется, из черноты этих глаз до нее донесется отцовский голос и скажет ей, что нужно сделать, чтобы вернуться домой.
Но этого не происходит. Анингаак улыбается и подходит к ее кровати.
– Знаешь, как пользоваться?
Анэ мотает головой, не отрывая взгляд. Ей не разрешали даже трогать бубен – но пару раз, еще в детстве, она все-таки вертела его в руках, пока отец спал или отходил на охоту. Она тогда пробиралась в снежную хижину, разглядывала по очереди каждый из отцовских предметов, пока не останавливалась на бубне – он всегда лежал где-то, спрятанный от чужих глаз, – и с благоговением ощупывала его неровную ворсистую поверхность. Но ничему она, конечно же, не научилась.
– Давай покажу.
Ей хочется спросить «зачем?» – но, как и с отцом, она не решается даже открыть рот. Она смотрит на свои бледные, покрытые шрамами руки и невольно протягивает их к Анингааку.
– Я хотела бы вернуться домой, – шепчет она невольно. И вздрагивает, когда понимает, что сказала это вслух.
Она не решается посмотреть на ангакока, но он жестами призывает ее встать, и Анэ тут же встает. Взгляд цепляется за ожерелье, на котором красуется белый медвежий зуб, – Анингаак дотрагивается до него на мгновение и отпускает.
– Откуда ты? Где ты живешь? – Пальцы Анингаака цепляются то за зуб, то за шерсть на свитере, то за собственные руки.
Анэ наблюдает за его движениями, не решаясь ничего сказать. И впивается взглядом в пальцы ангакока, не в силах произнести ни слова. Язык ее становится каменным, не слушается, не двигается во рту. И она молчит, пока Анингаак вновь не подает голос:
– Ладно. Посмотри на меня.
Анэ поднимает взгляд без раздумий.
– Давай покажу тебе, как пользоваться бубном?
Она вновь порывается спросить «зачем?», но вместо этого кивает. Уже не хочется ни о чем спрашивать, ни в чем разбираться. Именно сейчас, под добрым взглядом ангакока, в тепле этой комнаты, хочется, чтобы ей просто говорили, что делать. Это все, что она когда-либо знала, – сидеть дома и подчиняться приказам.
Анэ, маленькая Анорерсуак [2], не создана для ритуалов. И уж точно не создана для того, чтобы быть одной и самой принимать решения.
Анингаак садится прямо на ковер, и она садится вслед за ним. Она смотрит на волосы, на щеки, на глаза ангакока, а в голове – ни одной мысли. В какой-то миг вместо Анингаака она видит только отца, и в комнате будто становится теплее. Свет проникает сквозь окна, едва закрытые легкими шторами, на коричневый ковер ложатся лучи вечернего солнца, и бубен, и руки ангакока, и ее собственная одежда оказываются покрыты светло-розовой закатной дымкой. Медвежий зуб шатается и прыгает на шее Анингаака. Из коридора пахнет мясом – и этот запах возвращает Анэ в ее привычную хижину, отчего по коже идут мурашки.
– Закрывай глаза и слушай.
Анингаак начинает бить в бубен. Сначала она вздрагивает от каждого звука – но постепенно расслабляется и под мелодичный звон позволяет телу действовать самому. Звон становится все громче и чаще – и наконец соединяется в одну ровную, погружающую в забытье мелодию. Так же, как делал это отец. Каждое движение отзывается в сердце бешеным стуком – все стучит, виски пульсируют, щеки ее наливаются кровью. Глаза закатываются. Анэ слышит, Анэ видит, Анэ чувствует, как все тело поднимается над ковром, над домом, над Инунеком – и растворяется во времени. Больше никакие неверные ритуалы, никакие волны над ней не властны. Хочется плакать от облегчения и кричать от силы, что наполняет ее с каждым мгновением.
Но вместо этого она вздрагивает и возвращается на землю, когда Анингаак нежно, но уверенно касается ее ладони.
– На сегодня хватит, – тихо говорит он.
Анэ открывает глаза и видит его грустную улыбку.
– Понимаешь, как это действует?
Анэ неуверенно кивает. Тело ее еще не успокоилось – рука вздрагивает, колени трясутся, и все никак не получается успокоить дыхание. Кожа вся покрывается мурашками. Анэ продолжает медленно покачиваться, и в ушах все еще тихо звенит бубен.
Она никогда такого не испытывала с отцом. Иногда она закрывала глаза и пыталась унестись в тот же мир, куда уносился он, но лишь видела мерцающую темноту и чувствовала усталость и боль, разлившиеся по телу от долгого стояния.
Она была пустой. Но в этот миг в ней что-то изменилось.
– Тебе кто-нибудь рассказывал про Увавнук? Ты застала это время? Хотя, наверное, пет…
Анэ медленно мотает головой.
– Мой отец рассказывал мне историю… а ему – его отец. Это была обычная женщина, которая однажды вечером вышла из своей хижины. И именно тогда на землю упал метеорит.
– Упал кто?
Анингаак задерживается на ней взглядом – внимательным, долгим, почти нежным – и слабо улыбается. Анэ закрывает глаза, пытаясь спрятаться от этого взгляда, так напоминающего ей отца. Это он смотрел на нее с такой нежностью – в те редкие вечера, когда был добр. И с такой же цепкой внимательностью смотрел на весь мир, где каждый порыв ветра, каждый камешек нес в себе незримую опасность.
– Большой светящийся камень, полный огня. – Анэ открывает глаза: улыбка сползает с лица Анингаака. – Он прошел сквозь нее, и
