Дом был обычный деревенский, но хозяев я не увидел. Выгнали или убили. Теперь здесь квартировал капитан.
В целом, вокруг чистота и порядок, немец отличался аккуратностью. На столе — карта местности с важными для ее владельца отметками, поверх нее лежал мой нож в ножнах — кажется, это единственное, что уцелело из моих личных вещей. Нож был все время пристегнут к поясу, поэтому и остался при мне в момент взрыва. А после капитан забрал его в качестве личного трофея.
Трое перебежчиков посадили меня на крепкий стул и, проверив, надежно ли связаны руки, чуть отошли в сторону. Капитан уселся по другую сторону стола и уставился на меня долгим взглядом. Он, казалось, даже не моргал, и белесые глаза его смотрели безо всяких эмоций. Так рептилия глядит на свою жертву.
— Raus! — бросил он пестрой троице.
(нем.) Прочь!
— Aber… Herr Hauptmann… — начал было их старший, но немец прервал его повелительным жестом.
(нем.) Но, господин капитан…
— Martin! Raus!
— Jawohl!
(нем.) Слушаюсь!
Все трое вышли прочь, недовольно поглядывая на меня.
— Die Untermenschen müssen draußen bleiben, — пояснил капитан, — wie die Hunde!
(нем.) Недочеловеки должны оставаться на улице, как собаки!
Я молчал, еще не решив окончательно, стоит ли демонстрировать перед ним мое знание языка, или же сделать вид, что ничего не понимаю. При этом я обратил внимание на то, что капитан назвал старшего предателя Мартином. То есть Мартыном, если по-нашему. А значит, я был прав, и передо мной оказался не кто иной, как Мартын Шпынько и его банда.
— Итак, — продолжил капитан по-немецки, — передо мной человек, который чуть было не убил меня уже целых два раза… может ли это быть простым совпадением? Не думаю! Когда провидение назначает тебе личного врага, к нему нужно прислушаться со всем вниманием! Что скажешь, танкист?
Я ничего не отвечал, лишь смотрел на него в ответ, и в глазах у меня пылало достаточно ярости, чтобы он ее заметил.
— Ненавидишь меня? Готов прикончить? Понимаю! Кто же ты такой, танкист? Откуда взялся? Я изучил твой нож — это весьма интересная вещица. Гарда с обратным изгибом, вороненый клинок, хорошая сталь. Я узнал его, об этих ножах уже легенды слагают! «Черные ножи» — так ведь вас называют? Говорят, вы безжалостные убийцы. Головы режете?
Ответа он, конечно, не дождался.
Стараясь действовать незаметно, я пытался избавиться от веревок, стягивающих мои руки. Пока ничего не получалось.
— А что если я отрежу этим ножом твою голову, танкист? — предложил капитан, встав на ноги. — Будет ли это забавно? Как по мне, отличная шутка выйдет!
Признаюсь, мне его идея не понравилась, но и возражать я не стал, полностью сконцентрировавшись на попытках порвать веревки.
— Боже, — проговорил себе под нос немец, — благостное время! Никаких мягкотелых ублюдков «олафов шольцев», которые скажут мне, что так действовать нельзя даже с русскими! Скоты, плебеи!
Я уставился на него во все глаза. Мне послышалось? Или эта фамилия была совершенно из иного века! Неужели, я оказался прав в своих предположениях? Невероятно… но так оно и было. Я не единственный пришелец из прошлого в этой эпохе. Жаль, но первый найденный мной «коллега по цеху» оказался врагом — безжалостным убийцей, зверем и мразью.
Капитан все так же ходил взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Вид у него был недовольный. Время от времени непроизвольно он останавливался, проводил правой рукой по шраму на лице, потом опять возобновлял хождение. Видно, так ему лучше думалось. Сейчас окончательно решалась моя судьба.
— Наш мир испортили либералы, вы так не считаете, господин капитан? — спросил я, решившись сыграть в игру.
Глаза немца сверкнули.
— Вы говорите по-немецки? Почему-то мне так и казалось. И все же, это удивительно для дикаря из леса!
— А еще я езжу по воскресеньям в церковь на ручном медведе.
— Разве вы посещаете церковь? Мне казалось, что безбожие давно у вас победило. Вы — страна сатанистов, идолопоклонников. У вас на главной площади — капище с мумией! И весь ваш народ ей поклоняется!
Я начал раздражаться.
— У нас хотя бы парады гомосексуалистов в столице не проводят, и флаги радужные не вешают на зданиях мэрий! Ваша Германия — слабая и зависимая, не способная принять самостоятельные решения! Страна — сателлит, страна — слуга. Сколько белых немцев останется в Германии через сто лет? Десять процентов? Пятнадцать? Вы вырождаетесь, от вас не останется даже памяти. В то время как мы выживем! Мы всегда выживаем!
Немец слушал меня с широко открытыми глазами. Признаюсь, я несколько увлекся, встретив понимающего человека… впрочем, я и хотел раскрыть свои карты и посмотреть, что из этого получится.
— Вы… — капитан не находил слов… — вы тоже оттуда? — он указал глазами на потолок, словно на небо.
— Дмитрий Буров, две тысячи сороковой год, убит в бою, — представился я именем, которое уже давно считал своим собственным.
— Генрих фон Метерлинк, две тысячи двадцать четвертый… погиб в вагоне метро от руки беженца…
— Это ожесточило вас? — понимающе кивнул я. — И, попав в прошлое, вы охотно отказались от всех навязанных прежде «ценностей», присущих вашей цивилизации? Вы озверели, господин капитан, превратились в маньяка-убийцу.
— Я просто стал самим собой. Будущее не должно повториться, — он приблизился ко мне и горячо заговорил, дыша прямо в лицо, — оно не должно вновь стать реальностью! Все эти сраные тумберги, гомосеки, эмигранты, это жалкое существование… вам, русским, тоже несладко придется! Вас возненавидит весь мир, и рано или поздно, вы будете уничтожены!
Я все еще осторожно пытался освободить руки от веревок, и, кажется, понемногу это у меня получалось.
— Допустим, не весь мир, — поправил я его, чуть отодвигаясь в сторону, — а лишь так называемая «западная цивилизация». К счастью, она далеко не лидирующая в тех реалиях. Есть еще Индия, есть Китай… есть Африка, наконец!
— К черту Африку и ниггеров! К черту узкоглазых и прочую шваль! Мы — белые! Мы развили человечество до величайшей ступени за всю историю мира. Разве вы не видите? Черные — это солдаты, желтые — рабы, а белые — основа цивилизации, ее мозги, единственная движущая сила!
Генрих говорил ожесточенно, и я видел, что он верит в свои слова. Я уже слышал подобные рассуждения и даже в чем-то понимал их. Когда ты живешь в городе, где девять из десяти преступлений совершаются мигрантами, когда беженцам государство снижает налоги, в то время как коренное население платит их по полной программе, когда закон стоит на чьей угодно, но не на твоей стороне — озвереешь, захочешь справедливости, поневоле станешь нацистом — как это и сделал Метерлинк, причем даже не тогда, когда он попал в прошлое, он превратился в фашиста — когда погиб в метро. В тот самый миг все его гуманистические воззрения были разрушены обычным актом насилия. И, переродившись, он не мог стать никем иным, как человеком, который воздаст своим обидчикам, будущим и нынешним, еще большим насилием. Поэтому он жег деревни, казнил мирных жителей, рвался воевать — его душа или то, что ее заменяло, требовала крови. Я сам недалеко ушел от него. Моя душа тоже требовала крови… вот только разница между нами заключалась в том, что мои враги были те, кто пришел искоренить мою страну, а его главным врагом стал он сам.
— Мир уже жил подобным образом, — возразил я, — и вы видите, к чему все привело.
— На этот раз мы построим другой порядок! — Генрих фанатично выдохнул. Чувствовалось, что эта тема занимает все его мысли. — Все будет иначе! Никакой толерантности, ни капли слабости! Только сила! Только страх! Это два главных фактора, которые должны стоять в основе любой государственной доктрины. Все остальное не действует. Потому что потом приходят слабые люди, которые пытаются свою слабость выдать за норму. Они принимают глупые законы, стараясь защитить покорное стадо рабов, таких же жалких, как они сами. В итоге становится только хуже. Вы сами прекрасно это понимаете, вы видели подобное много раз.
