Забираемся со стрелком в кабину. Джонни выглядит помятым. С бо́льшим удовольствием он бы сидел сейчас в баре, но раз надо, значит, отработаем свою зарплату. Он сейчас получает с надбавками за боевые и службу заграницей восемьдесят пять долларов в месяц. Это половина средний зарплаты рабочего на гражданке, но в армии на всем готовом, за жилье не платишь и налоги не удерживают.
Летим над Соломоновым морем на высоте сто метров. Не хочу подниматься выше, чтобы не засекли, как с воздуха, так и с берега. Соседние острова захвачены японцами, и там на аэродромах дежурят истребители. Через пятьдесят минут выхожу к тому месту, где по моим расчетам должен быть вражеский транспорт. Никого, только голубая вода, чистая настолько, что видны крупные рыбины у поверхности, наверное, акулы.
Лечу к острову Умбой, который отделен от острова Новая Британия проливом Дампир. На нем три потухших вулкана. Один высотой почти полтора километра, виден издалека. На выходе из пролива обнаружил цель. Заметил не сразу, потому что черный корпус сливался с берегом, чуть не проскочил мимо. Это сухогруз водоизмещением тысячи две тонн. Три трюма и между ними две мачты с положенными на крышки грузовыми стрелами. На палубе много солдат, которые, видимо, выбрались из душных трюмов проветриться.
Делаю доворот с упреждением, ложусь на боевой курс на высоте метров двадцать пять, атакую «Сорю Маару» в правый борт. Если с высоты от пятнадцати до сорока метров на большой скорости сбросить бомбу с подвески, то она упадет плашмя и запрыгает по воде, пусть и не так красиво и много раз, как плоский камень. Обычно хватает одного прыжка, в конце которого бомба врезается в борт судна выше или ниже ватерлинии. Чтобы взрыв не произошел раньше времени, ставят замедлитель на четыре-шесть секунд. При падении с высоты ниже пятнадцати метров, бомба отказывается прыгать, а выше сорока успевает наклониться вниз носом и нырнуть. За километр до цели форсирую двигатель, разгоняясь до максимума, и на дистанции метров двести пятьдесят сбрасываю одну бомбу. Самолет малость подскакивает и перелетает над мачтами. По нам стреляют из винтовок и ручных пулеметов почти все, кто на палубе. Сразу разворачиваюсь на обратный курс и замечаю столб воды, поднявшийся по ту сторону судна выше надстройки и мачт. Ложусь на боевой курс во второй раз, теперь уже в левый борт, и замечаю, что он поднимается из-за крена на противоположный. Красный корпус ниже белой ватерлинии становится все заметнее, хотя волна низкая, качки не должно быть. Сбрасываю вторую бомбу, «перепрыгиваю» судно, с которого по нам уже никто не стреляет, потому что пассажиры скатываются в воду. После чего поднимаюсь выше и поворачиваю так, чтобы зайти на судно сзади. При приближении стреляю из пулеметов по солдатам на корме, которая задралась вверх, обнажив четырехлопастной винт, продолжающий вертеться, и по тем, кто уже бултыхается в воде над притопленной носовой частью, фиксируя на кинопулемет результат атаки. Поворачиваю самолет с набором высоты до ста метров и слышу за спиной стрельбу крупнокалиберного пулемета.
— Истребители? — спрашиваю стрелка по внутренней связи.
— Нет! По пловцам стреляю! — радостно кричит Джон Ренделл.
Убивать безнаказанно — самое затягивающее развлечение.
64
Через день, когда все протрезвели окончательно, летим в составе смешанной эскадрильи из двадцати одного самолета бомбить аэропорт и морской порт Финшхафен. Они там рядом. Здесь все рядом. У кого из янки ни спрашивал, никто не знает, откуда в Папуасии взялось немецкое название. Впрочем, прусаки, что двуногие, что шестилапые, везде пролезут. Перед инструктажем штурман Третьей группы тормознул меня и спросил, есть ли желание зайти первым на бомбежку зениток? Вчера я выручил его, так что могу выбрать. Я соглашаюсь, но прошу такой набор бомб, чтобы скинуть с малой высоты. Да и весят они меньше, а это плюс к скорости и маневренности.
Майор Нортон объясняет задачу — нанести урон порту, чтобы не мог принимать и обслуживать суда, показывая на карте и фотографиях, что именно бомбить в первую очередь. Объясняет доходчиво, с расчетом на особенно тупых.
В конце инструктажа он тыкает в карту в двух местах и говорит:
— Здесь и здесь, две зенитные трехдюймовые батареи. Ими займется второй лейтенант Вудворд, который зайдет на цель первым.
У меня индивидуальное задание. Такое обычно дается только опытному летчику, в которые я с тремя боевыми вылетами никаким боком не подхожу. С другой стороны у меня на счету потопленный сухогруз, чем не может похвастаться ни один из присутствующих на инструктаже. Впрочем, они относятся ко мне спокойно. Уже повидали много слишком ретивых, сгинувших в морских водах или сгоревших среди обломков на земле.
На левом борту моего самолета нарисованы три белые бомбочки по количеству боевых вылетов, а перед ними — белый силуэт корабля. У американских летчиков сбитые обозначаются в Европе наклоненными черными свастиками на белом или красном прямоугольнике, а на Тихоокеанском театре — красно-белыми прямоугольными флагами Японии с лучами за самолет палубной авиации и без лучей — армейской. Для морских трофеев каждый придумывает свой символ, но чаще это белый силуэт корабля на темном фоне. На подвесках крыла слева и справа по две фугасные трехсотфунтовые бомбы М31 желтого цвета (выпущены до первого марта тысяча девятьсот сорок второго года) и под фюзеляжем две кассеты М1 с шестью осколочными двадцатифунтовыми М41 в каждой.
Я вылетаю последним из бомбардировщиков, строй которых, поднимаясь на высоту двенадцать тысяч футов, уже вытягивается в юго-восточном направлении. Направляюсь немного восточнее, чтобы не появляться над сушей, и держусь на высоте сто метров. Использую опыт лейтенанта Кириллова, чтобы и задание выполнить, и живым вернуться.
На цель захожу со стороны солнца и моря, а не суши, как короче и откуда, наверное, ждут нападение. Наблюдение у обеих сторон налажено хорошо. Стоит взлететь бомбардировщикам, как по пути их следования передают предупреждения и поднимают истребители на перехват. Сейчас враги следят за смешанной эскадрильей Третьей бомбардировочной группы.
Я поднимаю самолет на высоту триста метров и с пикирования под углом градусов пятнадцать захожу на ближнюю зенитную батарею. Пушки находятся в углублениях, обложенных по краю мешками с песком. Как и предполагал, расчеты уже на местах, стволы направлены на юго-запад. Атака на малой высоте с юго-востока оказалась для них неприятным сюрпризом. Стреляя из пулеметов, чтобы лучше прицелиться и помещать вражеским артиллеристам, роняю две «трехсотки», которые на треть мощнее советской ФАБ-100, успеваю отскочить на безопасное расстояние и подвернуться на вторую батарею, где уже начали поворачивать длинные стволы пушек в мою сторону. Отпускаю еще две фугасные бомбы, после чего нарезаю крутой вираж. Опять захожу на боевой курс, только теперь начинаю со второй батареи и на высоте двести метров. Стреляя из пулеметов и заодно снимая кинуху для отчета, сбрасываю один контейнер с осколочными бомбами на те пушки, которые пострадали меньше, и повторяю над первой батареей, где остался торчать вверх только один ствол.
Тут же проседаю до пятидесяти метров и лечу над морем на юг. Так меня не достанут, если уцелели, зенитки, потому что, находясь в углублении, вниз ствол не направишь. Удалившись от берега, замечаю высоко в небе серебристые снизу силуэты самолетов, которые перестраиваются на боевой курс. Удачи вам, ребята! Помог, чем мог.
Прибыв на аэродром Кила-Кила, шутливо говорю механику:
— Чарли, сегодня ты остался без работы, ни одной дырки.
— Я как-нибудь переживу это! — улыбается он.
Мы ждем фотометриста, который заберет пленку, проявит, покажет командованию, после чего будет принято решение, считать ли вылет боевым. Мало ли, может, я бомбы в море скинул, ведь летел один⁈
Потом сдаем парашюты медлительному рядовому, у которого подошвы ботинок словно бы прилипают к полу, и идем в штаб на опрос-допрос. После каждого вылета членам экипажа надо ответить на целый список вопросов. Поскольку слетали в одиночку, многие из них (видел ли поражение других самолетов? выпрыгнувших с парашютом?…) отпадают. Война у янки забюрократизирована основательно. Начинаю с тоской вспоминать советскую расхлябанность.
