Потом присмотревшись к другим купеческим детям, я познакомился ещё с тремя: Кузьмой сыном купца Степана Ивановича Зубова, с Тишкой — сыном купца Петра Тихоновича Баранова и с Максимкой — сыном Петра Васильевича Хахалина. Им я «тамги» на торговлю не выписывал, но для прохода в Кремль медные медальоны выдал.
Мальчишки, в отличии от меня, знали что это такое. Они сразу уверенно крепили брошки на правое плечо рубахи и сразу возносились не только над сверстниками, но и над всеми окружающими их жителями Слободы, ибо очень даже не у всех жителей десятитысячного городка имелись такие медальоны с изображённым на них единорогом, топчущим змея.
Медальоны я взял у Ивана Васильевича, который на мою просьбу о пропуске на территорию Кремля сыновей купцов, сказал: «Да возьми медальоны и раздай нужным людям. Я тебе доверяю». И показал рукой на один из сундуков, в котором этих медных брошек, лежащих в одном из ларцов, оказалось изрядное количество. Я взял двадцать.
— Тайную службу создаёшь? — спросил государь.
— Приручаю пока, — усмехнулся я — Начну обучать, посмотрю сгодятся ли? Мне бы там построиться, в посаде…
— Так возьми землю, — пожал плечами царь. — Только в посад на охрану твоей усадьбы стрельцов я не отдам. Нельзя им жить с посадскими. У стрельцов своя пятина1. Вот в ней и купи землю.
— У меня столько денег не будет.
— Ну, хочешь, я тебе отпишу, как служивому боярину двести четей земли? Но тогда будь добр прибыть на зов конно и оружно.
Я пожал раздавшимися юношескими плечами.
— Страха нет. Я просился с тобой на войну. Как раз к тому времени ещё больше окрепну и уж точно сойду за пятнадцатилетнего.
Иван Васильевич с любопытством посмотрел на меня, разглядывая с ног до головы.
— Так… Сейчас тебе, как ты говоришь, восемь с половиной лет, а выглядишь ты на все двенадцать. И это всё за какие-то не полные два месяца. Хотя ты мне и при первой нашей встрече показался каким-то слишком большим и взрослым. Помнишь я тебя ещё про карлика спрашивал?
— Так это уже здесь было?
— Да? Ах, да! Но это ты здесь уснул в бане, и я понял, что ты отрок, а про карлика я сразу подумал, как тебя увидел. Я тогда сказал твоему деду: «Ни хрена себе восемь лет малышу!», А он сказал: «Такой уродился. Мамку всю высосал. Трёх кормилиц сосал».
Царь странно глянул на меня и махнул рукой.
— Ладно! Не об этом сейчас! Значит служить ты горазд?
— Конечно, государь.
— Тогда назначу ка я тебя воеводой дворовым. Знаешь, что это за чин?
Я отрицательно покрутил головой.
— Когда я поведу войска на Полоцк у меня будет свое личное войско, вот им и нужно будет командовать.
— Так это же несколько тысяч воинов! — ужаснулся я. — Стрельцы — да? Избранные — да? Ближние бояре — да? И над ними я⁈
У меня спёрло дыхание, я задохнулся и закашлялся.
— Дворового воеводу редко назначают. У меня ещё не было никогда. Сам справлялся. Сейчас войско у меня очень большое будет и мне помощник нужен. Например стрельцов под руку возьмёшь. Почти три года до похода. Как раз двор свой поставишь с ними рядом сживёшься с ними, наладишь… Как ты говорил? Э-э-э-э… Ах, да, «строй»! Ты же ругал моих стрельцов? Вот и дерзай! Согласен?
Я задумался и постепенно становился всё мрачнее и мрачнее.
— Согласен, только…
— Что только? — сначала удивлённо вскинул брови, а потом нахмурился царь.
— Не смогу я тебе служить.
— Что так?
Мы прохаживались по соборной площади после вечерней службы. Солнце уже село. Настроение было благостным и я подумал: «Хорошее время, чтобы умереть», вздохнул и сказал.
— Не справился я с твоим главным делом, государь. Как ты можешь доверить мне какое другое?
— С каким таким делом ты не справился⁈ — холодно переспросил Иван Васильевич. — Не припомню, чтобы я тебе поручал что-то.
Он был спокоен, однако лицо его стало постепенно наливаться краской: сначала малиновой, потом цвет становился всё гуще и гуще. Он глубоко задышал.
— Я не справился с болезнью твоей жены, государь. Не вылечил её.
Я стоял перед царём потупив глаза.
— Не вылечил, — согласился царь и клокочущий словно клёкот коршуна голос его был страшен, но мои глаза не поднимались от земли. Я трясся, и едва не терял сознание. Моё сердце ухнуло куда-то вниз в саму преисподнюю и совсем перестало биться в ожидании приговора.
— Но я не приказывал тебе её вылечить, — послышался откуда-то далеко голос царя.
— Но я обещал. Я сказал, что вылечу…
— Кому обещал? Мне? Нет. Ты обещал царице.
— Но…
Я понял, что чаша смерти сегодня пройдёт мимо меня и поднял глаза на русского царя. Ноги меня едва держали.
— Ты не мог её вылечить, Фёдор Никитич.
— Почему?
— Потому…
Царь смотрел на меня почти спокойный. Лишь очень медленное и глубокое дыхание говорило о том, что он пытается контролировать себя и привести свои чувства в нейтральное состояние. Мы много медитировали с ним в Слободе. Он даже иногда приходил для этого ко мне в «царские палаты».
— Ты бы не смог вылечить Анастасию, — сказал он и из его глаз потекли слёзы.
— Почему ты так уверен?
— Потому что всё это время травил её я.
Лицо Ивана Грозного расплылось. Голова у меня закружилась и я потерял сознание.
* * *
— Вот, млять! — сказал я, очнувшись ото сна. — Приснится же такая мерзость! Тьфу, тьфу, тьфу, не дай Бог — правда!
Я многократно пытался сказать царю, что лечение зашло в тупик, но никак не решался. Я старался её лечить, а царица таяла. Август, к моему удивлению, она пережила, пережила и сентябрь. Может быть благодаря семенам расторопши из которых я собственноручно давил масло. Четыре моих верных сокола: Данька, Кузька, Тишка и Максимка скакали вместе со мной верхом на лошадях по лугам и не паханным межам и трясли колючие кусты расторопши. А потом тёрли семена на моих жерновах и давили прессом, собирая волшебное масло.
Они знали, что мы спасаем (вернее пытаемся спасти) царицу, умирающую от тяжёлого недуга. Мне даже удалось упросить государя разрешить привести этих «рыцарей» в опочивальню к Анастасии. Она к этому времени уже почти не вставала, а потому лежала у себя.
Царь-государь, сидевший в кресле подперев кулаком подбородок, лишь махнул рукой на пятую мою просьбу: «Ну можно?» и я выбежал из дворца и приволок друзей в царские палаты.
Царица с трудом улыбнулась мне и рукой подозвала пацанят.
— Они служат тебе, государыня, — сквозь слёзы проговорил я. — Мы собираем семя из которого мнём масло. Ты…
— Спаси вас Бог, отроки. Спаси вас Бог.
Она с трудом перекрестила нас и рука её легла рядом с телом.
— Ступайте. У каждого свой крест и свой срок. Не печальтесь. А ты, Федюня, побереги Ивана и Фёдора. Ты обещал.
— Я… Я обещал, — сквозь рыдания проговорил я. — Я-я… Я обещаю. Я сделаю, что смогу. Я…
Четыре моих верных сокола: Данька, Кузька, Тишка и Максимка скакали вместе со мной верхом на лошадях по лугам и не паханным межам и трясли-трясли колючие кусты расторопши. А потом тёрли семена на моих жерновах и давили прессом, собирая волшебное масло.
Царица умерла четырнадцатого октября.
Поздно ночью стали тягуче бить колокола. Я вскинулся резко и сразу всё понял. Быстро оделся в тёмно-серую рубаху, чёрные штаны и такого же цвета сапоги, накинул чёрный кафтан и чёрную бархатную шапку с опушкой из чёрнобурки. Это всё сшили рукодельницы из царицыной мастерской примерно месяц назад.
— Зачем? — спросил я, не поднимая глаз с пола.
— Пригодится, — сказала царица и вздохнула. — Мало ли кого хоронить придётся… Я и себе вышила плащаницу «Положение во гроб. Оплакивание». Пригодится когда-то.
Тогда я не нашёлся, что ответить, а лишь склонился в поклоне и, приняв «дары», вышел из опочивальни. И вот траурная одежда пригодилась…
Меня впустили во дворец и пропустили в царицыну опочивальню. Это был добрый знак. Откровенно говоря, я на это не рассчитывал.
