Оценив, как проходит процесс перемещения в сторону Москвы арьергарда, мы ускорили свой ход и уже к концу вторых суток пути нагнали царский поезд. Встроившись в колонну сразу перед воеводой Данилой Романовичем, который увидев меня, помрачнел лицом и остановил своих людей, пока моя сотня и «соколы» с холопами обходили его с левой стороны, я поблагодарил его кивком головы и отправился к царю.
Иван Васильевич был одет едва ли не в рубище и ехал верхом на затрапезной лошадёнке, покрытой серой войлочной попоной, сидя в седле задом на перёд. Увидев он жестом ладони подозвал меня к себе.
— У тебя всё в порядке? — спросил он.
— Да, государь. Арьергард двое суток как вышел из Слободы и подтягивается к основному поезду. В наличии пятьсот пятьдесят шесть конных и одна тысяча шесть сотен пеших стрельцов. Пять сотен остались в городском гарнизоне, три сотни охраняют стрелецкий посёлок и занимаются хозяйством.
— Я не про войско, — поморщился государь. — Здоров ли?
— Здоров, великий государь.
— Выглядишь справно, — царь прищурился. — Ты, словно тесто на дрожжах, растёшь. Совсем на отрока не похож. Или кафтан так тебя взрослит или…
Царь оглянулся и посмотрел на едущие впереди него с телом царицы, накрытом вышитой золотом белой парчой, сани. Только сейчас я обратил внимание, что он сидел на седле, развёрнутом и надетым на лошадь наоборот. У седла имелась высокая спинка на которой, практически и возлежал царь.
— Или, великий государь. — покивал я головой. — Ты, вон, тоже постарел лет на десять.
— Да-а-а… Житие царское тяжкое… Мне, вона, доброхоты уже невест предлагают. Что думаешь о том, Федюня?
— Да что тут думать? Надо выбирать! Ты царь-государь. Нельзя тебе без жены.
Царь вздохнул.
— Отравят ведь и другую.
— В постоянном блуде не проживёшь, — скривился я. — Не поймут ни церковники, ни народ. Что же тебе, постоянно каяться в одном и том же грехе и продолжать намерено грешить? Это ещё более тяжкий грех. Это умысел против Бога.
Царь посмотрел на меня сверху вниз и покачал головой.
— Можешь ты, Фёдор, в нескольких словах так сказать, что всё понятно становится. Вот сказал, и у меня чувство, как будто и сам так всегда думал.
Наши кони ехали рядом, но царь Иван сидел на огромной рыцарской кобыле, а я на лошадёнке, размером чуть больше пони. Поэтому мне приходилось задирать голову, словно я смотрю на купол храма. К тому же стояла середина дня и солнце светило мне прямо в глаза. Я щурился, крутил шеей и царь заметив это, предложил.
— Давай пересядем в повозку?
Он показал на небольшие узкие сани, укрытые меховым покрывалом.
— Да как же в них можно поместиться вдвоём? — удивился я.
— Лицом к лицу. Ежели сидеть, то как раз.
— Не побрезгуй, государь, на моих санях прокатиться? Мои побольше будут и поудобнее.
— Что за сани? Покажи.
Я отъехал к своим и махнул Кузькиному Трифону править за мной. Сани с трудом обогнали заполнившую собой всю ширину дороги колонну и подъехали к царю.
— Что за змей о двух головах у тебя, Федюня? Не видывал такой упряжки. Без дуги? С одной оглоблей? Чудно! И сани… Да на таких санях можно и вчетвером ехать!
— «Когда ты увидишь мои другую повозку, вообще обалдеешь», — подумалось мне.
Другие сани, так как везли наш скарб, броню с оружием и мою казну, были запряжены четвёркой лошадок по две пары.
Мы пересели в мою повозку на набитые овечьей шерстью меховые подушки и укрылись собольими покрывалами.
— Так и поедем, Федюня. Устал я изображать из себя отверженного и сильно скорбящего.
— И правильно.
Я хмыкнул и покрутил головой.
— Плохая была выдумка. Кто тебя надоумил так ехать?
Царь нахмурился и посмотрел на меня из-под насупленных бровей. Потом хмыкнул и дёрнул головой.
— Да получается, что снова меня англичане запутали.
— Как-так? — спросил, усмехнувшись, я, и хриплым голосом продолжил: — Шо, опять⁈
Царь улыбнулся. Он знал эту шутку. Я как-то рассказывал его семейству историю про старого волка и собаку, изгнанную со двора. Слушали они: и царь, и царица, и оба их сына, с интересом, а я рассказывал в «лицах» с изменением тембра голоса и песнями.
— Опять, Федюня.
— Не поймёшь ты никак, государь, что у англичан нет друзей, а есть только денежные интересы. И что все их слова нужно даже не делить на восемь, а умножать на ноль. И как они тебя надоумили на такое непотребство?
— Почему «непотребство», скажи?
— Просто всё, как всё великое. Христос как въезжал в Иерусалим на осле?
— Ну, как? Как обычно. Верхом и… А-а-а… Я понял! Вот же бесовские отродья! Антихриста из меня сделали!
Я хмыкнул и покрутил головой.
— Не-не… Всё самостоятельно, государь-батюшка, ты решил. Просто они создали иллюзию, на которую ты «повёлся».
— Откручу я им, когда-нибудь головы! Ох откручу!
Иван Васильевич разгневался и долго ещё тихо матерился, кряхтел и ёрзал в санях. Благо, что сани действительно были большими, а сидели мы под разными накидками и поэтому он меня ногами не задевал, но пинался по закраинам саней люто.
— Кого в жёны сватают? — спросил я совершенно нейтральным голосом.
Иван Васильевич вздохнул, потом бросив взгляд на меня и тут же отведя его в сторону, сказал:
— Послы в Польше давно ведут переговоры с Сигизмундом-Августом о моей женитьбе на его сестре Катерине Ягелонке. В октябре месяце послы смотрели её…
— Не отдаст польский король за тебя свою сестру.
— Почему? — даже обиделся Иван Васильевич.
— Ему не нужен с тобой мир — это раз, и ему нужен с кем-то союз против тебя —это два и он не хочет, чтобы после его смерти Польша отошла России по брачному договору — это три. Есть, наверное, и четыре, и пять, но достаточно и этого. Так что даже не задумывайся и не позорь своё имя отказом.
Царь «пожевал» губами, намереваясь возразить, но, видимо, не нашёл аргументов и снова уставился в снежную даль. И лишь спустя некоторое время он, глядя на текущую мимо него «воду» снежной долины, прерываемую островками близко к дороге подбиравшимся островкам одиноких деревьев и небольших рощиц, совершенно успокоился.
— Значит, как ты всегда говорил, не смотри на запад, смотри на восток?
— Да, государь. Там нет тебе покоя, любви и дружбы. С востока любви тоже нет, но хоть есть дружба. Там ты многим нужен, чтобы с тобой дружить. Например Темрюк, Бекбулат. Они не предлагали своих дочерей?
— У Бек-Булата нет дочерей. А так бы, да, я бы с ним породнился. Он чингизид. Вся «Орда» сейчас под ним. С ним у нас мир-дружба. Его сына Саин-Булата я на Касимовское ханство посадил. Темрюк сразу предложил своих дочерей. Передал, что могу забрать их всех сразу и взять ту, которая понравится хоть второй, хоть пятой женой.
Царь рассмеялся, но потом сразу сделался серьёзным.
— «Моменто море2», — подумал я.
— Была у меня шальная мысль, сделать их тайными наложницами. Думал их в тех палатах, что тебе отдал, поселить. Как раз для гарема подходят, не считаешь?
— Ну… Может быть, может быть… И как?
— Передумал. Меня и так тогда во многих грехах винили, а я на церковников-стяжателей зол был, что они на соборе не согласились монастырские земли отдать в казну.
— А-а-а… Ну да, ну да… Слышал о таком.
— Это десять лет назад было, что ты мог слышать?
— Слышать — не видеть, можно и позже.
— Что? А-а-а… Ну да… Грек рассказал, — сказал и скептически хмыкнул царь.
— Тебе все сто статей собора пересказать?
— А, ну тебя, — махнул на меня Иван Васильевич. — Тебя не переспоришь.
— Так я с тобой, государь, и не спорю. Рассказывай про свой гарем. Интересно.
Он недоверчиво, словно недовольный попугай, вздёрнул правую бровь и глянул на меня.
— Да это я злил их только. Тогда я Сильвестра слушал. Тот всё про нестяжание говорил, а сам, падла3, торговал с иноземцами, и аки змей искушал мою Настюшку дорогими тканями заморскими, да мастерицами английскими. Через тот товар и травил её.
