— В полицию ее надо! — решительно заявила Геля. — Чтобы никому больше не могла навредить!
— Про полицию забудьте, — скривился Щур, — нету у вас супротив нее доказательствов. Статская советница — это вам не кот начхал. Ваше слово против ейного — пустой брех, ни шиша не стоит.
Геля подумала и была вынуждена согласиться.
— А Калиныч? Неужели так и будет калечить детей?
— Дак его сто раз ловили, а пришить ни черта не могут. Даже в газете прописывали. Сам видал — возбудить, мол, уголовное дело по обвинению в сознательном калечении детей крайне сложно.
— Так что же, все напрасно? — поникла девочка.
— Как так — напрасно? Советница пакостить покуда не посмеет, нет резону ей светиться. Да дите еще у них вырвали! Глядишь, пристроим в хорошее место — будет жить. Разве ж плохо?
— Хорошо, — улыбнулась Геля. — Дяденька извозчик, остановите, пожалуйста, у электротеатра!
Замешавшись в толпу, валившую с последнего киносеанса, двинулись по бульвару.
Железные ворота были заперты, и Геля посетовала:
— Эх, с другой стороны надо было заходить. Там калитка…
— Вы чего, сюда хотели деваху подкинуть? — удивился Щур. — А не рановато ей в гимназию?
— В самый раз. Пойдем.
Пришлось идти назад, до переулка. Геля боялась, что малышка проснется и снова начнет плакать, но обошлось. Калитка закрытого учебного заведения, по счастью, оказалась открытой.
— Видишь — там крыльцо? Это квартира начальницы гимназии, — шепотом сказала Геля.
Щур кивнул:
— Я мигом, — крадучись, пробежал через двор, положил младенца на крыльцо, несколько раз провернул звонок и бросился обратно — к на редкость полезным кустам сирени, которые, как нарочно, были растыканы по всей Москве.
Младенец проснулся и заорал.
Дверь распахнулась, выглянула перепуганная горничная и тут же скрылась в квартире.
— Не вышло. В полицию побегла звонить, — с досадой шепнул Щур.
Но тотчас на крыльцо вышла Ольга Афиногеновна, подхватила ребенка на руки:
— Катя, да как же ты его здесь оставила? — упрекнула она горничную.
— Испугалась я, а вдруг он мертвый? — плаксивым голосом ответила та.
— Мертвые дети не орут, дуреха. Бери извозчика и сейчас же поезжай за доктором! — приказала Ливанова и унесла малышку в дом.
— Теперь ходу! — Щур дернул Гелю за руку, и они дунули прочь.
Когда уже шли по Маросейке, он одобрительно заметил:
— А с начальницей вы ловко придумали. Годная тетка. Такая от одного гонора подкинутое дите не станет в приют сбагривать.
Этим утром Геля, наконец, проснулась правильно. Не в какой-нибудь кошмар, а в прекрасный и важный день. Все было хорошо и правильно. Она помирилась с другом. Потом они вместе спасли маленькую девочку от ужасной участи. А сегодня — сегодня Геля приступит к спасению целого человечества. Павловскую, правда, не удалось разоблачить. Ну и что? Что значат жалкие козни какой-то противной старухи по сравнению с такими великими делами?
К завтраку она вышла в своем самом любимом платье (которое с матросским воротником) и с королевской улыбкой, преисполненная сознанием собственного величия.
— …прелестный, здоровый ребенок, только худенький очень. Я рекомендовал усиленное питание… — как раз говорил доктор жене.
— Мальчик или девочка? И что Леля собирается делать?
— Девочка. А Леля… Ты же знаешь Лелю. Решила оставить у себя. Александрой думает назвать. Хочет, чтобы ты крестила…
— Сегодня же к ней поеду!
Геля уткнулась в свою тарелку, чтобы скрыть отблеск королевского величия в глазах. На нее, однако, никто не смотрел — Аннушка принесла почту, и Василий Савельевич сразу же зашуршал газетой, а Аглая Тихоновна занялась письмами.
— А все же Леля иногда ошибается, — весело сказала Аглая Тихоновна, поднимая, как знамя, лист розоватой бумаги, исписанный затейливым почерком. — Мелания Афанасьевна прислала письмо с извинениями. Она пишет, что погорячилась, обвиняя Полю, но теперь, все как следует обдумав, уверена, что произошло досадное недоразумение!
— Вот как? Ты позволишь? — Василий Савельевич взял у жены письмо, пробежал глазами по строчкам. — А я думаю, что здесь как раз не обошлось без Лели. Это она убедила Павловскую написать письмо. Да-с.
— Но почему ты не веришь, что Мелания Афанасьевна искренне сожалеет?
— Что бы там ни произошло в тот день, со стороны это выглядит скверно. И не забывай, Полю поймали с поличным. Эта булавка… заколка… бирюлька — да дьявол ее побери! — была в кармане у нашей дочери. Я хочу сказать — Павловская могла предложить уладить дело миром. По доброте душевной. Но извинения — это как-то слишком. Кроме того, — он со вздохом вернул Аглае Тихоновне письмо, — сплетен все равно не избежать. Завтрашний день должен был стать торжественным и радостным для Поли. Утром — получение аттестата. Вечером — гимназический бал. Но, боюсь, ей придется терпеть косые взгляды и шушуканье самого недоброжелательного свойства…
— Мы должны избавить от этого Полю, — твердо сказала Аглая Тихоновна. — Я сама заберу завтра аттестат, а она останется дома.
— Пусть сама решает, — сказал Василий Савельевич.
— Можно мне подумать до вечера? — спросила Геля. О завтрашнем дне она ничего не знала. Даже не знала, останется ли она здесь, или Фея уже заберет ее домой.
— Хорошо. Подумай. — Василий Савельевич выглядел несколько разочарованным. Наверое, ждал от своей дочери более героического поведения.
Поля, то есть Геля, и сама бы рада была попасть на бал — пусть и всего лишь гимназический. Но ради спасения человечества приходится жертвовать всякими милыми вещами.
— Мамочка, можно мне теперь пойти погулять? — сладеньким голоском спросила девочка.
— Конечно, милая.
— А я могу поинтересоваться, куда ты собралась? — нахмурился Василий Савельевич.
— Да просто поброжу по бульварам, — почти честно ответила Геля. Она действительно собиралась прогуляться по бульварам. Но, понятное дело, не просто так.
Люсинда сказала, что девочка, которая приведет ее к Алмазу, каждое утро после завтрака гуляет по Сретенскому бульвару со своей гувернанткой.
Туда Геля и направилась.
В это время дня на бульварах был совершенный детский сад. Няньки со всех окрестных улиц приводили туда вверенную их попечению ребятню. Малыши липли к киоскам с игрушками и сладостями, гоняли голубей и капризничали.
На Чистопрудном, кроме малышни, прогуливались и парочки, катались на ярко расписанных лодках. За ними охотились уличные фотографы с громоздкими аппаратами на треногах — их было здесь полно, один даже привязался к Геле, но она очень уж спешила. А так могло получиться интересно — посмотреть на свою фотографию через сто лет!
Вот, кстати, о фотографии — хорошо, что этот вид искусства уже был изобретен и даже процветал. Геля сразу узнала девочку по фотке, которую показала ей Фея.
Но в реальности девчонка оказалась гораздо красивее, чем на снимке, — голубые, чуть навыкате, глаза, ярко-желтые волосы, завитые в крупные кудряшки, белое платье, перехваченное широченной голубой лентой, — чистый ангелочек. Однако вел себя ангелочек, как тысяча взбесившихся чертей.
— Папенька добрый, он все позволит! А вы запрещаете все потому, что вы недобрая, вы — злая! Вы мне всю радость портите только всегда… вы… вы… Я сейчас пойду попрошу папеньку и… и пожалуюсь заодно на вас! Вы всего лишь прислуга, так маменька говорит, и не смеете мне запрещать! — топая ногами, орал ангелочек.
Гувернантка с длинным лошадиным лицом беспомощно возразила:
— Но в вашем возрасте очень вредно часто посещать подобные увеселения! Ваша маменька доверила мне…
— А я скажу ей, и она вас уволит! Вышвырнет как шавку, так и знайте! Вы никто, пустое место, и не смейте мне указывать! — ангелочек запустил в гувернантку зонтиком и на всех парах помчался прочь.
Гувернантка, подхватив зонтик, бросилась вдогонку:
— Мадемуазель! Остановитесь, мадемуазель! Возьмите зонтик, у вас будут веснушки!
Геля только головой покачала. Да это же умереть-уснуть! Познакомиться с этой горгоной, по всей видимости, будет непросто, а уж подружиться… Что же делать? Если девчонка с гувернанткой ушли с бульвара, то все пропало!
Но они не ушли. Застывшая в раздумьях Геля увидела их, мирно бредущих (под зонтиками!) с дальнего конца бульвара. Правда, мирно бредущими они выглядели только издали. Когда поравнялись с Гелей, та убедилась, что маленькая дьяволица неисправима. Она продолжала орать и топать ногами.
— А вот и стану! А вот и стану! — вопила она. — Вы еще увидите меня на арене! В красном бархатном костюмчике и с золоченой плетью, как у мадемуазель Тексас! И куча львов вокруг, и все меня слушаются!
