Ознакомительная версия.
В фойе шла бойкая распродажа рублёвых открыток с чёрно-белым изображением Владимира Семёновича, чем занимался лично Яблович. Меня он в толпе не заметил, а я не стал привлекать к своей персоне внимание.
Концерт пришлось начинать с 15-минутным опозданием, поскольку зрители всё тянулись и тянулись. Но вот наконец все расселись, в зале погас свет, и на сцене появился вокально-инструментальный ансамбль «Ариэль».
Понятно, что все ждали Высоцкого, понимали это и сами музыканты. Но, несмотря на то и дело раздававшиеся из зала выкрики «Высоцкого!», отработали программу с полной самоотдачей. Мне коллектив понравился, выступил он вполне профессионально, да и некоторые песни приятно ложились на слух. «Ариэль» вполне мог бы составить конкуренцию многим более известным группам того времени.
Появление на сцене Владимира Высоцкого было встречено настоящей овацией. Бард, одетый в скромный свитер, из-под которого торчал воротник рубашки, в тёмные брюки и чёрные ботинки, поклонился и сразу начал выступление с песни о войне. После ещё пары композиций, посвящённых военной тематике, перешёл к более популярным в народе песням. Паузы между ними заполнял рассказами из жизни театра на Таганке, баловал публику какими-то интересными фактами своей биографии. Со сцены его долго не хотели отпускать, пришлось «на бис» исполнять «Баньку по-белому».
К гардеробу, хотя это и было очень нелегко, я пробился одним из первых, памятуя, что мне нужно ждать Высоцкого за кулисами. Схватив пальто и неизменную кроличью шапку, коридорами прорвался к гримёрке, где Кацман в одиночку сдерживал толпу поклонников, надеявшихся получить автограф Высоцкого или хотя бы просто прикоснуться к барду.
Увидев меня, Яков Борисович замахал рукой:
– Сергей Андреевич, давайте проходите.
Под завистливыми взглядами фанатов я просочился в гримёрку, где помимо Владимира Семёновича находился его администратор. Высоцкий выглядел уставшим, немного бледным, вытирал платком шею, но, увидев меня, улыбнулся:
– О, привет, присаживайся. Как тебе концерт?
– Здорово! Зал стоял на ушах.
– Ну, значит, не зря приехал. Да, Вадик, не зря?
Вадим Петрович согласно покивал и вышел. Вернулся через минуту:
– Володь, народ автографов просит.
Следующие минут тридцать Высоцкий ставил подпись и дату на открытках со своим изображением и обычных тетрадных листочках. Наконец утомительная, но приятная процедура была закончена, и Яблович дал команду выбираться из гримёрки и двигаться к служебному выходу.
– Цветы возьмёте? – поинтересовался директор филармонии.
– На кой они нам, – отмахнулся Яблович. – Только мешать будут. Своим женщинам раздайте.
Вадиму Петровичу на пару с Кацманом пришлось пробивать дорогу, третьим шёл Высоцкий с запакованной в кофр гитарой, я замыкал процессию. Путь проделали чуть ли не бегом, спасаясь от самых неугомонных поклонников артиста.
Во дворе нас поджидала служебная «Волга» с водителем. Высоцкого усадили на переднее пассажирское сиденье, мы же с директором и администратором уселись сзади и двинулись в загородный ресторан «Засека».
Непонятно как поклонники барда выяснили, что сюда явится Высоцкий, но и возле ресторана они нас поджидали, оживившись при появлении кумира. Мне почему-то стало их немного жаль. Сам-то я не видел, отчего так можно фанатеть. Ну поёт, ну на надрыве, душевно, но я всегда отдавал предпочтение мелодичной составляющей, а не текстам. Снялся в десятках фильмов. В театре я его не видел. Думал, что только после смерти актёра развернётся настоящая кампания по его обожествлению. Но гляди-ка, и при жизни у него хватало обожателей.
В ресторане, со стороны напоминающем этакий боярский терем, нам отвели небольшой зал. Сервировка внушала уважение, видно, что персонал расстарался. В отличие от Кацмана и Ябловича Владимир Семёнович ел немного. Зато водку в себя вливал рюмку за рюмкой и постоянно дымил «Мальборо». А между делом, сочиняя, на салфетке писал какое-то новое стихотворение.
«Помрёт же ведь от своих вредных привычек в расцвете лет, – невольно подумалось мне. – Или он без этого дела вообще творить не может?!»
В какой-то момент Вадим Петрович и Яков Борисович вместе куда-то вышли, захватив свои портфели. Не иначе, отправились утрясать финансовые дела. Интересно, сколько Яблович положит себе в карман, а сколько отдаст Высоцкому?
Воспользовавшись отсутствием свидетелей, я решился на откровенный разговор. Ну или почти откровенный, поскольку открываться полностью относительно своей персоны даже перед Высоцким не собирался.
– Владимир Семёнович…
– Давай без отчеств, старик, договаривались же…
– В общем, я что хочу сказать… Завязывал бы ты с вредными привычками. Сведут они тебя в могилу.
Высоцкий усмехнулся, глядя куда-то вбок:
– Старик, не ты первый мне это говоришь. Да я и сам всё понимаю, здоровье сдавать начало, сердечко пошаливает. Пытался бросить и пить, и курить, к гипнотизеру Маринка водила – ничего не помогает. Обещают теперь какую-то ампулу вшить, вроде как лучше ещё ничего не придумали.
– А ты, случайно, на наркотики не подсел?
– Наркотики?! Да ты что, Серёга, ещё я с этим дерьмом не связывался!
– Ну хорошо, если так…
Значит, ещё не дошло до этого. Вон как вскинулся, такое не сыграешь. И тут вдруг вспомнилось интервью некоего Виталия Манского, в котором он рассказывал, как именно этот самый Яблович доставал Высоцкому наркотики в последние годы его жизни.
– Пойми, Володь, со здоровьем нужно что-то делать. Вот помрёшь, не приведи бог, через год-другой, а сколько ещё мог бы хорошего сделать, в скольких фильмах сняться, сколько песен сочинить…
– А Пушкин до сорока не дожил, Лермонтов до тридцати! Есенин умер молодым, Маяковский… Но это же не помешало им стать гениями! Нет, старик, не подумай, что я сейчас себя причисляю к их сонму, но мне кажется, что к своим тридцати восьми я тоже сделал немало.
«О, батенька, куда вас понесло… Вы умрёте не от скромности, а от острой сердечной недостаточности. А всё равно жалко человека, сгорает без остатка, совсем себя не щадит».
– По-хорошему, уехать тебе хотя бы на годик в какую-нибудь глухую сибирскую деревню, очистить организм от всей этой дряни. И чтобы ближайший магазин находился в трёх днях ходьбы на лыжах.
– Знаешь, меня тоже как-то посещала такая мысль. Был бы один, давно уехал бы, нет, честно, бросил бы всё к чертям и уехал. Может, даже на Курилы, был как-то в тех местах, красота, я тебе скажу, неописуемая, первобытная какая-то.
Взгляд его заволокло дымкой воспоминаний, но спустя пару секунд Высоцкий встряхнулся и продолжил:
– Не могу я без Маринки. Вот что хочешь со мной делай, режь меня, топи, живьём сжигай – не могу! А она в глушь не поедет. Точно знаю, не поедет.
Да уж, страшная сила – любовь. По себе знаю. Теперь знаю, а то, что было в прошлой жизни, казалось каким-то сном, не имеющим отношения ко мне сегодняшнему. Я вздохнул и тоже махнул стопку.
– На, держи, тебе. Экспромт, как говорится.
Высоцкий протянул мне салфетку, на которой ручкой было написано небольшое стихотворение:
Гляжу я волком на мир вокруг:
Кто был мне другом – врагом стал вдруг,
Кто улыбался – оскалил пасть,
Среди подобных легко пропасть.
Но я не струшу, не убегу,
Зубами в глотку вцеплюсь врагу…
Смеяться буду и мясо рвать,
И вам так просто меня не взять.
– М-да-а-а, – протянул я, – оптимистично. Что, обложили со всех сторон?
– Да как тебе сказать… Обрыдло всё, понимаешь, обрыдло. В театр захожу, здороваюсь – в ответ тишина, словно нет меня. Севка, Лёня Филатов, да тот же Золотухин поздороваются. А остальные… Завидуют, что ли? Как будто я у них украл что-то. А те, что рядом крутятся… За редким исключением обычные паразиты. Валера, думаешь, из чистого энтузиазма со мной мотается, концерты организовывает? Думаешь, откуда у него в прошлом году квартира и машина появились? Да ну и хрен с ним, с Ябловичем, давай лучше выпьем. Давай, за ваш замечательный город и прекрасных пензенских женщин… Кстати, как их правильно называть, пензючки?
– Пензячки. А в мужском роде – пензяк. Хотя наш второй секретарь обкома, который, кстати, помог организовать твои концерты, предлагает говорить не пензяки, а пензенцы. Но исстари мы пензяки и пензячки.
В этот момент вернулись Яблович и Кацман. Судя по довольным физиономиям, делёжка удовлетворила обоих.
– Так, ребята, у нас поезд через полтора часа, – заметил Вадим Петрович, глянув на часы. – Думаю, пора уже потихоньку выдвигаться к вокзалу. Давайте ещё по одной на посошок – и по коням.
Он хлопнул рюмку коньяку, закусив его тонкой долькой лимона, и скривился:
– Ух, продрало!..
Водитель, который, словно предчувствуя наше появление, как раз прогревал двигатель, выскочил из машины и открыл дверцы, помогая гостям и начальству усаживаться в салон. Через полчаса мы были на Пензе-I. Посадка на «Суру» как раз начиналась. Сердечно попрощавшись с бардом и его администратором, мы с директором филармонии вернулись к поджидавшей нас «Волге».
Ознакомительная версия.
