мощеной, а значит, бывшей некогда важной. Невидимые каменные плиты мешали растительности полностью захватить и ее. Слева возвышался обелиск с надписями, заменявший дорожный указатель. Но не он привлек мое внимание, а легкое дрожание воздуха на перекрестке, словно над асфальтом в солнечный день. Чего происходить точно не могло. Лесная подстилка не нагревается как асфальт. Особенно под кронами деревьев, и когда небо в тучах
— Ты это видишь? — спросил я, останавливая некрокиборга.
— Что именно? — уточнил Люцифер.
— Значит, не видишь. Иначе понял бы, что мне не нравится.
— Если тебе что-то не нравится, мне оно тоже не нравится. Объехать его можно?
— Можно. Однако я хочу знать, что это такое. Постоянно тут висит или только возникло? Как бы не поволочилось за нами следом, если вздумаем его избегать.
Я вытащил из колчана стрелу и приготовил лук для стрельбы через смотровую щель. Искать потом по зарослям арбалетный болт было бы проще — так он и стоит дороже, и расстроишься больше, коли все же не найдешь. А если предчувствие меня не обманывает, после пролета по перекрестку любой снаряд окажется потерян.
— Отойди назад! — приказал я Люциферу. — За костомеха.
Конь послушался. Я выпустил стрелу — она нырнула в подозрительное марево и исчезла в ярчайшей вспышке. Громыхнуло как при взрыве крупнокалиберного снаряда. Деревья вокруг качнулись, точно пытаясь уклониться от летящих в них языков пламени. Когда рассеялся легкий дымок, ничего подозрительного впереди уже не было. Воздух вел себя как обычно. То есть стал прозрачным. Не дрожал, не искажался, не напоминал о своем существовании другим образом.
Я подождал возобновления убийственного феномена. Не дождался, и вывел костомеха на перекресток. «Говорящие часы» поздравили меня с улучшением сверхчувственного восприятия и предложили посмотреть прогресс отдельных навыков, подкорректировать приоритеты при необходимости. Я отказался. Мне еще с этим восприятием разбираться и разбираться. Пока и так шикарно, без коррекции. А изменишь что-нибудь от балды — может, уже не настолько шикарно будет. И на следующем перекрестке от нас мокрого места не останется — все испарится.
Надписи на обелиске были сплошь на незнакомых языках: обычай писать сперва на общем языке, а уж потом на остальных, в Гинкмарском королевстве игнорировали. Ковыряться в базах и мучаться с переводом я не стал — все равно написанное давно не актуально, а лингвистических способностей у меня как у землекопа. Но сам обелиск напомнил кое-что читанное в детстве. О витязе на распутье.
— И поехал он по дороженьке, где убиту быть, — пробормотал я.
— Это ты какое-то сказание цитируешь? — спросил Люцифер.
— Да. Был в моем мире один славный воин — звали его Илья Муромец. Он с равным удовольствием дрался с врагами родины и монстрами, раздавал военную добычу вдовам и сиротам или пропивал ее в кабаках стольного града Киева с первыми попавшимися алконавтами. Время от времени хамил великому князю Владимиру, за что тот сажал его в темницу лет на двадцать или тридцать. Потом выпускал досрочно — когда очередная половецкая, татарская или еще какая орда шла на Русь, а останавливать ее было некому. Илья, бывало, подолгу ломался, но все же выходил, потому что сидеть на казенных харчах ему было скучно, да и руки чесались кому-нибудь навалять. Делать-то он больше ничего не умел, кроме как воевать, потому что силищей обладал непомерной, в мирных областях неприменимой. Когда-то давно, в самом начале, он пробовал поля пахать, однако так сильно налегал на соху, что выворачивал наружу глину и прочую неплодородную геологию из самых глубин матушки-земли. На полезные ископаемые спросу в округе не было, и родители посоветовали Илье попробовать себя в ратном деле, пока он им все земледелие не угробил. Илья попробовал — понравилось. Он совершил множество подвигов и прославился, но однажды впал в депрессию, сел на коня и потащился куда глаза глядят. Дотащился до распутья. Видит — камень. А на камне том написано: «Кто направо поедет — тому убиту быть, кто налево поедет — тому богату быть, а кто прямо поедет — тому женату быть». Ну, он взял и поехал направо.
— Зачем же? — удивился Люцифер. — Если заранее проведал, что там ждет смерть?
— Это надо русским родиться, чтобы понять. А объяснить даже и русские не смогут. Естественно, на самом деле Илья не хотел умирать — иначе пошел бы да повесился. И в глубине души он не верил, что его убить могут, поскольку уже черт знает сколько народу пыталось… Короче, он просто поехал направо. Надо же было куда-то ехать, а бабло и бабы ему остохренели.
— Ну и как — Илью убили?
— Да нет конечно! На него напало сорок тысяч разбойников, но он их всех победил.
— Сорок тысяч? Какая большая шайка! Разве бывают такие?
— Вообще-то не бывают. Когда у главаря столько бандитов под началом, обычно он именуется королем, царем, императором, а сами бандиты — богохранимым доблестным воинством, или типа того. Однако события, о которых я тебе рассказываю, происходили на Руси, а у нас обычно все было не просто большим, а самым большим. Самый большой колокол, самая большая пушка, самая мощная бомба… Ну и страна по итогам дружеских потасовок с соседями и их добровольного к нам присоединения тоже получилась самая большая. Поэтому и шайки старались соответствовать остальному. Например, уже в мое время у нас была самая страшная в мире русская мафия. Правда, колокол никогда не звонил, пушка не стреляла, страна периодически разваливалась, а мафия почти сплошь состояла из евреев и кавказцев с иностранным гражданством. Зато бомба вышла на славу. Если б такую взорвали в Каритеке, в столице снесло бы все крыши, а от Каритекского герцогства остались лишь упоминания в летописях. Так что, думаю, если бы мы на повседневку работали не спустя рукава, и половину дней с похмелья, а взялись как следует, то довели бы до ума и пушку с колоколом, и страну, и даже мафию. И стало бы у нас все не только самое большое и страшное, но и самое лучшее.
— Отчего ж не взялись?
— Откуда мне знать? Кстати, может, и взялись — уже после того, как я сюда попал.
— А что дальше делал Илья?
— Вернулся к камню на распутье и написал на нем, что сказанное о первой дороге — брехня. И поехал по второй. Потом по третьей.
— Так ведь бабло и бабы ему остохренели?
— Экий ты дотошный! Я ведь тебя сразу предупредил: не пытайся ты в мотивах русских людей разобраться. И пошли уже с этого перекрестка. Илья по трем дорогам проехал,
