href="ch2.xhtml#id9" class="a">[22]. И позвонок стал поддаваться. Санька стукнул чуть сильнее, и в спине у Мокши хрустнуло, и он застонал.
— Больно? — спросил Санька.
— Уже хорошо. Ладно ты кулаком припечатал. Как раз туда, где свербило. Токма ты в другой раз упреждай.
— Добро, — согласился Санька и стал аккуратно обхаживать позвоночник Мокши сверху вниз, словно разминая внешние и внутренние мышцы.
Мокша издавал неприличные стонущие звуки, отражающие его блаженство.
— Никогда так не парился, — сказал он, когда, по мнению Александра, для его тела было достаточно уделено внимания. — Я тут полежу.
— Не угоришь?
— А ты дверь и фортку приоткрой, — сказал Мокша, перевернулся на спину и уснул.
Санька подложил ему под голову свёрнутую дерюжку, вынул клин из форточки и вышел из бани, оставив дверь приоткрытой.
— День потерян не зря, — сказал он сам себе и, глянув на звёзды в безлунном чёрном небе, шагнул в келью.
На следующее утро перед заутренней ему постучали в дверь кельи и он ответил стуком. Так в монастырях было принято. Можешь «отшельничать» сколько хочешь, но на утренний стук откликайся. Или взломают дверь. Сразу после отклика Санька переместился в Коломенское и переоделся в боярское платье. Особенностью костюма было одновременное ношение большого количества одежд. Сначала надевалась дорогая нательная рубаха, с вышитыми оберегами, потом шёлковая узорная синяя сорочка с длинными рукавами, собранными у запястья, а сверху кафтан или длинная, ниже колен, куртка. Повязывалось всё это украшенным золотым шитьём поясом. Драгоценности на одежде Санька игнорировал и был царём Иваном за это осуждаем. Только на мурмолке [23] Санька позволял себе запонку с жемчугом и белым пером.
Ещё с вечера Санька договорился с Мокшей, что тот утром запряжёт дрожки [24] и отвезёт Саньку в Москву. Аргамаков в Коломенском не было, но лошадки на Коломенском конном заводе за эти годы стали получаться не сильно высокие, но крепкие. Санька сразу отбирал таких из взятых ими диких лошадей обитавших возле Шипового леса. Вот и впрягли в повозку молодого крупного, выше Санькиного роста, битюга. С другой бы лошадкой Мокша смотрелся бы смешно. Как Д’Артаньян на своей оранжевой лошади.
Настроение у Саньки было отличное. Он наконец-то нашёл практически легальный способ прямого влияния на окружающую действительность. Споры бояр, непрекращающиеся от рассвета и до заката, с перерывом на обед и послеобеденный сон, одурманивали его. Заседания думы, на которых он был вынужден присутствовать, редко приводили к принятию какого либо по настоящему прорывному решению.
Бояре, в основном, обсуждали родословец и судебник, а так же ругали новоиспечённых землевладельцев из лучшей тысячи. Введённое царём новое слово «опричник» прижилось сразу и произносилось боярами почти с ненавистью, так как и Иван Васильевич, и Санька прекратили самовольный захват подмосковных земель. Бывшие князья и княжеские дети пользовались случаем и через подкуп дьяков приписывали себе пустоши. Иван Васильевич начал, а Санька продолжил ревизию вотчинных книг, и подготовил к изъятию в казну тысячи четей земельных угодий.
Об этом и лаялись бояре на сборищах, в открытую пока на царя не «наезжая», а затевая междусобойные перепалки, типа: «… никак не можем взять земли, нашим пращурам отошедшие при князе Горохе в ….. веке…». На что другой боярин ругался: «… да те земли никогда вам не принадлежали и правильно, что их отписали казне».
А сейчас Санька, уклонившись от выслушивания пустопорожнего переливания одного и того же, начал своими руками реализовывать личные планы. И будет у него хэнд мэйд, короче…
— Надо, отец, собрать работников по количеству лопат, кирок, мотыг и отправить вслед за нами. Старосту посади на лошадь, пусть едет с нами. Покажу ему где копать. И телегу с кольями пусть захватит.
Об этом они договорились ещё вчера, но Мокша в бане сомлел и недовёл команду до исполнителей. Зато с самого ранья всё закрутилось, и Санька, вышедши на балкон своего дома, только удовлетворённо хмыкнул.
В своём боярском платье на фоне простого работного люда он в лучах восходящего солнца смотрелся так ярко и так богато, что даже Мокша приоткрыл рот. Однако Санька, отбросив чопорность, сбежал по ступеням лестницы быстро и поздоровался с народом просто, обращаясь сразу ко всем, а со старостой «поручкался». Отца же просто хлопнул по плечу.
— Поехали, батя. Дел по горло.
Потом залез в повозку, Мокша тоже. Рессоры скрипнули под весом кузнеца. Лошадка дёрнулась вперёд от лёгкого поглаживания вожжами, и они покатили по дороге, насыпанной из отработанного шлама и мелкодроблёных осколков кирпича.
Он показал бригадиру рабочих и старосте, где копать. Место отметили кольями. За вечер и ночь Санька несколько расширил проект. Он подумал, что если начинать лить что-то похожее на крепость, то пусть это и будет крепостью. Ведь где-то тут устья Яузы должна будет проходить последняя московская стена.
«Почему бы здесь не встать вратной башне?» — подумал уже сейчас Санька. — И казармам лучшей тысячи? Вот для них кабак и поставим. И с чего, вдруг, он будет дармовой? Как учесть расходы? Пусть будет общий и платный. Платить надо. К бесплатному народ привыкает быстро, и впоследствии начинает брать даром всё, до чего дотягиваются руки. Опричнина тоже начиналась за здравие, а закончилась за упокой.
Видно было, что ранее берега Яузы были обжиты плотно, но сейчас земли тут, по «какой-то причине», пустовали. Вокруг виднелись пепелища. Пожары — бич деревянной средневековой Москвы.
Санька «прихватизировал» земли без зазрения совести. Все челобитные Адашев докладывал царю и обязательно согласовывал с ним решения. Вот и сейчас Санька полагал, что жалобу на боярина Ракшая он рассмотрит самолично.
Александр решил не ограничиваться питейным двором, а построить целый комплекс зданий, который бы включал винные и пивные «поварни». Кроме того, что он запланировал ранее, Санька решил ещё построить: погреба и ледники для хранения напитков, овины, где сушились бы зерно, солод, хмель, амбары, где хранился бы инвентарь, мельницы, бани, дома для обслуги, приезжих знатных гостей.
Для мельниц он решил использовать реку Яузу, соединив их со стеной крытым коридором и поставив водонапорную башню прямо в реке. Для слива канализации речку «Грязнушку», нёсшую в себе нечистоты, для чего придумал заключить её в трубу.
Но до реализации грандиозных планов было ещё далеко и он, озадачив старосту и бригадира, поехал дальше.
Таких повозок, как у него, не было ещё ни у кого. И даже не потому, что повозка была с рессорами, а просто потому, что пассажирские повозки имели вид бревна, на которое пассажиры садились верхом, как на лошадь. А Санька ехал, сидя на мягком сиденье, как в кресле.
