Одной из самых массовых золотых лихорадок считается бразильская. Она затронула около миллиона
человек. Вспыхнула она в 1690 году в горах Серра-ду-Эспиньясу в районе города Ору-Прету
на территории штата Минас-Жерайс.
Эпоха золотых лихорадок в России началась в XIX веке, после принятия сенатом в 1812 году закона,
разрешившего российским подданным искать и разрабатывать частным образом золотые руды
с платежом за это подати в доход государства. Тогда основные месторождения были
открыты в Сибири. К 1861 году были выданы 1125 разрешений на добычу золота.
На 372 приисках работали 30269 человек. С 1819 по 1861 годы в Сибири было
добыто 35587 пудов золота на сумму более 470 млн рублей.
Самая известная золотая лихорадка — Калифорнийская. Золото было обнаружено неподалеку от лесопилки
Саттера близ городка Колома в 1848 году. Новость быстро распространилась и множество семей фермеров
оставили возделывание земли и стали первыми старателями. В Калифорнию потянулись желающие
обогатиться со всей страны, а потом и иностранцы. К концу лихорадки к 1855 году количество
одних только иммигрантов перевалило за 300 тысяч человек.
Другая лихорадка вспыхнула на берегах реки Клондайк и проходила с 1896 по 1898 год. Вся социальная
активность региона была сосредоточена в новопостроенном городе Доусоне. В котором в дефиците
было практически всё, кроме золота, которое стало самым дешёвым товаром. Соль продавалась
по цене золота один к одному, одна корова стоила 16 тысяч долларов, одно куриное
яйцо — доллар. При том, что на материковой части яйцо стоило примерно один
цент. Десятки тысяч старателей пытались разбогатеть, но в действительности
это удалось лишь сотням. За два года лихорадки через Клондайк прошло
примерно сто двадцать пять тысяч старателей.
Летом 1898 года, когда многие старатели, прибывшие в Доусон-Сити, оказались не в состоянии зарабатывать
себе на жизнь и уехали домой. Выражение «Пошел ты в Клондайк» стало оскорблением. При этом
самые предприимчивые сообразили, что зарабатывать нужно не на добыче золота, а на самих
старателях. Парадокс Клодайка заключается в том, что исследователи экономики Клондайка
утверждают, что за годы лихорадки там добыто золота на сумму 22 миллиона американских
долларов по ценам того времени, а старатели привезли с собой и потратили в регионе
за это время примерно от 75 до 200 миллионов долларов.
Внезапно мои мысли прервал треск под ногами.
Твою ж мать!
Я проваливался в медвежью яму, дно которой было утыкано кольями с заостренными концами.
Во время падения я содрал кожу на руках и получил ссадины на лице, потерял винтовку и рюкзак.
Мне несказанно повезло. Каким-то чудом я приземлился между кольями. Хотя яма могла оказаться моим последним пристанищем.
Сердце бешено колотилось и отдавало пульсирующими ритмом в виски. Я тяжело и глубоко дышал. Заново родился.
Нужно успокоиться. Подумать о чем-то хорошем. Я огляделся. В глаза бросились остатки настила, который кто-то искусно замаскировал. Скорее всего довольно давно. Пару лет назад.
Смешанный ковер из листвы и хвойных игл выглядел настолько естественно, что я не заметил его с Гибаряном ни в прошлый раз, ни сегодня.
У ямы были отвесные земляные стенки метра два с половиной в высоту.
В солнечном небе над головой проплывали облака. Отсюда их стремительное течение было достаточно хорошо заметно. Время пошло.
Так сказал мне во сне Выкван, не знаю к чему это. Скорее всего должен наступить час истины.
Час, когда выясниться для чего я здесь и чего стою. Правильно называть часом истины.
От Хемингуэя пошло. Этому меня Гибарян научил, он очень начитанный.
Я тоже люблю читать, но у меня не всегда на это есть время. А он умудряется где-то его выкраивать на чтение. Потом рассказывает мне прочитанные книжки, пока мы с ним ходим и ищем золото в экспедициях.
Многие из этих книг я сам читал, но я не говорю ему об этом, потому что в экспедиции нет ничего лучше, чем идти и слушать его рассказы.
В перерывах между книгами он рассказывал про свое детство, разделенное на две половины.
Первое, прошедшее у бабушки Нади по материнской линии в Москве, где он родился беспокойным летом пятьдесят третьего, ходил в сад, жил и учился три четвертых года.
Бабушка Кости любила читать ему книги на ночь. Эту страсть к книгам она передала всем детям и внукам. Самая любимая ее книга была «Граф Монте Кристо». Она же заразила его книгами о золотой лихорадке.
Костя был из семьи потомственных геологов в третьем поколении. Его родители, которых я знал лично, тетя Маша и дядя Ованес вечно пропадали в экспедициях, изредка приезжая в отпуск и «откупаясь» частыми посылками с «северов». Они познакомились и поженились, когда учились на Геолого-почвенном факультет МГУ. Так тогда называли наш Геофак.
Вместе с Костей и бабушкой Надей в четырехкомнатной квартире жили ее вторая дочь Серафима с мужем-музыкантом дядей Левой.
Дед, погибший в Великую Отечетсвенную под Харьковом, пламенный борец за революцию очень хотел, чтобы дочерей назвали Кларой и Долорес, в честь Клары Цеткин и Долорес Ибаррури, но Надя была непреклонна и назвала дочерей по именам своей и дедовой бабушки. Марией и Серафимой.
Вообще у бабушки Нади было четверо детей, но двое умерли в младенчестве от болезней. Время такое было.
Серафима, поначалу подававшая большие надежды и быстро выскочившая замуж за скрипача из симфонического оркестра Гостелерадио Льва Наймовича Пульвера, так и не построившая карьеру геолога, проживала свои дни, трудясь в архиве МинГео.
Она с мужем, как и все интеллигентные люди не добившиеся особых высот и приложений своим талантам, прилично, но очень тихо, «закладывали за воротник». Своих детей у них не было.
Лев Наймович до Большого Театра не дотягивал, а работать «за кадром» на телевидении считал недостойным, и немножечко унизительным, для себя занятием.
Серафима, давно махнувшая на себя рукой, переживала за недооценённость и карьеру мужа, и поддерживала его во всем, в том числе и в его пагубных пристрастиях.
Они были неразлучны, и походили друг на друга как копии. При этом Костю они обожали и таскали его по всем выставкам и концертам, наполняя его душу и сознание пониманием, что такое русская культура.
Бабушка совсем не одобряла такого образа жизни, сердилась, ругалась и ничего не могла с этим поделать.
Время от времени Костя интересовался у Нади почему Серафима с Левой пьют. Ведь взрослые должны понимать, что вино и водка подрывает здоровье?
Что от алкоголя все зло, от этого умирают? Бабушка грустно смотрела на внука и отвечала, что это все из-за любви к Хемингуэю и Ремарку. Именно из-за них они тоже стали пить много вина и оба умерли не дожив до шестидесяти лет.
Бабушка, сама того не подозревая, открыла страсть Гибаряна к старым изданиям этих двух писателей. Двухтомник Хэма пятьдесят девятого года, за которым ночами стояли в очередях, был зачитан Костей, что называется до дыр.
Второе детство было летним, каникулярным, которое Костя неизменно проводил в Орджоникидзе у бабушки и деда с отцовской стороны, приезжая туда из Москвы на поезде.
Дед — Епрем Ованесович Гибарян первый директор одного из крупнейших предприятий цветной металлургии в СССР Орджоникидзевского завода Электроцинк, был человеком очень строгим, но веселым.
Он жил в знаменитом доме архитектора Шмидта на Ростовской улице, построенном для для инженерно-технического персонала Электроцинка и приезжающих немецких и американских специалистов.
