– Благодарю, но нет, – Пелевин взглянул прямо в настороженные льдинки глаз старого пирата, добродушно улыбнулся и отрицательно покачал головой. – Во-первых, я уверен, что вы никоим образом не сможете воздействовать на человека, к которому я иду…
– Это на картографа, штоль? – угрюмо буркнул Чернов, недовольно отводя глаза в сторону.
– Неважно, – отмахнулся Алексей. – А во-вторых, помимо каких-то материальных благ, клятв и прочих обязательств, на войну меня зовёт долг дружбы. Понимаю, – видя, как презрительно вздернулась губа Чернова, траппер флегматично пожал плечами, – звучит несколько выспренно, но, тем не менее, звучание сути не меняет. Если я не пойду, то перестану себя уважать, это если вкратце.
– Да понимаю я, – с сожалением буркнул Чернов и неторопливо побрёл к выходу, – надо так надо. Да! – он остановился возле двери в комнату и повернулся к Пелевину, – ты посиди пока здесь, не убегай, с тобой племяшка напоследок поболтать хочет…
Небрежное черновское «пока» затянулось почти на час. Траппер уже собрался пойти и самостоятельно найти Полину, как по коридору зацокали каблучки и в комнату ворвался златовласый радостный вихрь.
– И как тебе моё платье? – расцвечивая комнату счастливой улыбкой, Полина закружилась вокруг Алексей. – Нет, ну скажи же – премиленькое?
– Ну да, – осторожно промямлил Пелевин, стараясь разглядеть хоть что-то конкретное в безостановочном мельтешении кружев. Так ничего толком и не разглядев, он почесал подбородок и осторожно добавил:
– Тебе идет…
– Я так рада, что тебе понравилось! – Полина звонко хлопнула в ладоши и вновь блеснула улыбкой. – Мы когда после свадьбы будем по гостям ходить, я надену именно его!
– Какой свадьбы? – Пелевин нервно сглотнул слюну и утёр моментально взмокший лоб. – Я ведь предложения тебе не делал? Вроде бы?
– Дождешься от тебя, – пренебрежительно отмахнулась Полина и пристально посмотрела в глаза охотнику. – И посему я сама делаю тебе предложение взять меня замуж! – не сводя с Алексея настороженного взгляда, девушка потерла пальцем подбородок и криво усмехнулась:
– Или откажешься?
– Я? Да нет… да я… – стремительно краснея, смущенно забормотал Пелевин. – Ну, это, если это…
– Так все-таки да или все-таки нет? – притопнула туфелькой Полина, выжидательно глядя на ошарашенного охотника.
– Да, – потупив глаза, пробормотал Пелевин. – Конечно же, да! Я хочу, чтобы ты стала моей женой…
– Вот видишь, счастье моё, – Полина одарила Пелевина счастливой улыбкой, – ты согласен, я тоже согласна. Поэтому, коли тебе неймется, беги на свою войну, быстренько всех победи и возвращайся, – девушка закинула руки на пелевинскую шею и просительно заглянула в глаза: – Только обязательно возвращайся, потому что мне без тебя жизни нет…
17 июля 1900 года. Поселение Масеру, Басотуленд
Солдатский лагерь, что в военное, что в мирное время, весьма и весьма напоминает термитник с не утихающей ни на секунду суетой. А если неподалеку от лагеря имеется что-то, хотя бы отдаленно попадающее под разряд цивилизованного места – тем более. И если дневная суета более или менее предсказуема, то ночная – богата различными сюрпризами. Хотя и те – вполне ожидаемы.
Ночью в лагере весело. Как бы не веселей, чем днём. Парные патрули и одиночные часовые, отчаянно завидуя счастливчикам из сотрясаемых храпом палаток, уныло топотятся по периметру. Откуда-то слева доносится густой запах ароматного варева и методичное постукиванье черпака о стенки котла полевой кухни. А когда раздался скрежет вскрываемых консервных банок, старший патруля сделал вывод, что сегодня маркитантка Марта была благосклонна к повару и, возможно, на завтрак в каше сыщется пара-тройка волокон тушеной говядины.
Несмотря на позднее время, давно сыгранный отбой и нудные замечания патрульных, со стороны коновязи по всему бивуаку разлетаются азартные вопли, перекрываемые шлепками засаленных карт и всхрапыванием лошадей. Благо, этой ночью наказания можно не опасаться. Вместе с вечерним обозом в гусарский эскадрон на место погибших офицеров прибыли четверо новеньких. И не с пустыми руками.
А теперь полы офицерской палатки распахнуты настежь и ночную тишину рвёт неслаженное бренчание трех расстроенных гитар и многоголосый хор с пьяным старанием выводит: «Royal Sharp shooter» и «Scotland the brave». Надо ведь чем-то заняться благородным джентльменам, пока вестовые и денщики в третий раз несутся в Масеру за выпивкой?
Но этим ночная жизнь не ограничивается. Изредка полог какой-нибудь из палаток, потрескивая пересохшим брезентом, отползает в сторону и выпускает на волю безымянную тень. Та, отлежавшись в сторонке и высчитав периодичность прохода патрулей, старается как можно бесшумней просочиться за границы лагеря и ломануться в направлении Масеру. Дыра, конечно, одно название – город, однако в этой дыре разместились аж три кабака (не считая походной пивной и борделя) и, значит, если в кармане бренчит пара-другая шиллингов, есть все основания полагать, что ночь не пройдет впустую и будет, что вспомнить в старости. Если доживешь.
Как правило, возвращаясь в лагерь под утро, ночные гулёны попадаются патрулям в девяти случаях из десяти и тогда к мукам похмелья и недосыпа добавляется труднопереносимая пытка – постановка под ружье возле лагерного столба. В полной выкладке под самым солнцепеком.
Очнувшись в лазарете, самовольщик даёт себе крепчайший зарок, твердя, словно устав, что женщины – зло, а продажные – втройне, что он больше никогда и никуда самовольно не сдернет, а спиртного – так вообще ни-ни. Разве что трубочку-другую выкурит для поднятия жизненного тонуса. Однако проходит неделя, все благочестивые мысли вместе с последствиями теплового удара покидают солдатскую голову и всё начинается по новой.
– Скажите, мне, О’Доэрти, – Дальмонт с тоской посмотрел на застывшего в безукоризненной строевой стойке капрала и вновь принялся мерить палатку шагами, – сколько это будет продолжаться и как мне ещё вас наказать? – пройдясь пару раз от топчана до стола и обратно, лейтенант остановился напротив стрелка и вперился в него гневным взором. – Сдается мне, Мартин, что, пока мы стоим на месте, вы растеряли все навыки разведчика. Чего вы там бурчите? Нет? Так какого чёрта вас ловят уже третий раз? И это только на этой неделе?
– Да не надрывайся ты так, Генри, – лениво зевнул Майлз, приподнимаясь с топчана в углу палатки, – то есть, я хотел сказать, сэр, господин лейтенант, сэр! Не тратьте своё время и нервы и время на этого увальня, а лучше отдайте парнишку мне на воспитание. Ставлю десятку против пенса, – Митчелл злорадно покосился на капрала и азартно потер ладони, – результат будет заметен через два дня. А если к нам присоединится старина Паркер, то и через сутки!
Сорокалетний «парнишка» с огненно-рыжими баками на пол-лица угрюмо покосился на тщедушного американца и скромно промолчал. О том, что этот недомерок сотворил со здоровяком Чизхеймом, капрал О’Доэрти знал великолепно. Сам Чизхейм и рассказал. Когда сломанная челюсть срослась.
– Отличная идея! – Дальмонт благодарно пожал руку Митчеллу и, злорадно улыбаясь, повернулся к капралу. – Решено! С завтрашнего дня и… – Генри вынул из нагрудного кармана маленький календарик и принялся тыкать в него карандашом, – и до субботы включительно, вы, капрал Мартин О’Доэрти, поступаете в распоряжение сержанта Митчелла. А если этого срока окажется недостаточно…
– Прошу прощения, что перебиваю, господин лейтенант, сэр, – просительно пролепетал О’Доэрти, испуганно косясь на Майлза. – А может, лучше под ружье? А?
– Решать, конечно, тебе, Генри, – Бёрнхем бесшумно просочился в палатку и устало развалился на скамейке подле стола, – но на твоем месте я бы сейчас выпнул этого ухаря спать, а с утра отправил в обоз грузить крупу и патроны.
– А что, – заметно воодушевился Дальмонт, чертовски уставший заступать на дежурство по лагерю через день, – намечается какое-то дело?
– Намечается, – Бёрнхем запалил спиртовку и осторожно водрузил на неё походный чайничек. – Завтра вечером выдвигаемся в рейд…
– И какими силами?
Не дождавшись ответа, Генри скорчил зверскую физиономию и кивком выпроводил облегченно вздыхающего О’Доэрти из палатки. Провожая опального капрала взглядом, лейтенант на секунду задумался, а не отвесить ли увальню подзатыльник, и даже занёс ладонь, но в последний момент устыдился и стеснительно спрятал руки за спину.
– Как обычно, – Фрэнк споро вскрыл банку консервов, вынул откуда-то пачку почти свежих галет и вытряс из Майлза мешочек с колотым сахаром, – идут твои ухари, мои оглоеды и кучка бездельников в придачу.
– И кто нынче? – Дальмонт, стремясь внести свою долю в ночную трапезу, вынул из саквояжа бережно сберегаемую баночку с мёдом и торжественно выставил на стол.
