Для нужд севера требовались крепкие корабли малого промыслового размера. Массово.
Понятное дело, что на севере имелась своя собственная школа судостроения, доставшаяся ему в наследство со времен викингов. Но эта школа делала так называемые вязанные корабли. Когда сначала сшивалась обшивка корпуса досками внахлест, а потом в нее вставляли в распорку силовые элементы.
При всех бонусах этой школы у нее имелась неисправимая беда — низкая прочность[4] и скромная живучесть кораблей. Особенно сшитых по-поморски, молодыми корнями ели, вместо металлических креплений.
Поморские корабли отличались относительной дешевизной и простотой изготовления, но служили очень недолго. Буквально несколько лет. А малые так и вообще — строились по весне, а осенью нередко распускались на дрова. Да и лес на них как правило толком не сушили, что только все усугубляло…
Такая себе вполне гармоничная экосистема.
Пока она живет изолированно — ничего, терпимо. Но конкурировать ни с чем более-менее современным, разумеется, она не могла. Андрею же требовалось совсем иное…
Перед началом крестового похода он сумел не только разработать, но и изготовить увеличенный вариант тульского ушкуя. Длинной 25 метров, шириной 6 при общим водоизмещении около 60 тонн.
Кораблик отличал дубовый силовой набор. Достаточно прогрессивный, так как имел массу всякого рода распорок и подкреплений, вошедших в практику только в конце XVIII века. Что позволяло принципиально усилить прочность и жесткость корпуса без перехода на металлоконструкции.
Обшивка шла в стык брусом из хвойных пород дерева. И крепилась заклепками, стягиваясь между собой дополнительно скобами, дабы уменьшить течи. Тщательно конопатилось. А потом покрывалось толстым слоем ядовитой краской, сделанной на основе мышьяка — для защиты от обрастания. Той самой знаменитой парижской зеленью, которую в этом варианте реальности называли тульской.
Корабль имел сплошную палубу и более-менее крупные кормовую и небольшую носовую надстройки. В первой размещалась каюта экипажа. Общая. Во второй — камбуз с небольшой железной печкой. Перед носовой надстройкой также находился гальюн.
Пост управления — мостик — находился на кормовой надстройке и оснащался штурвалом. Для XVI века — довольно прогрессивный шаг. Особенно на севере с его страстью к архаике.
На двух мачтах этот кораблик нес пару бермудских парусов, а горизонтальный бушприт позволял при случае поднимать два кливера и один большой стаксель. Такое парусное вооружение было продиктовано необходимостью сохранения хода и управляемости даже при минимальной команде.
Ну и прочие прелести имелись. Среди прочих особенно выделяли ручную помпу для откачки воды и ворот для выбора якоря или сети. Ну и оковка острого форштевня металлом, дабы дерево меньше изнашивалось. Прямо от ватерлинии до киля.
Назвал всю эту красоту Андрей шхуной. Хотя, конечно, отношение к ней она имела достаточно условное[5]. Впрочем, слово в те годы это было неизвестное[6], так что…
Пока имелось только один образец этого судна.
Его изготовили в Туле и по рекам да волокам переправили в Северную Двину и далее в Белое море, где он до сих пор проходил практические испытания. В Великом же Устюге готовились развернуть их серийное производство. Прямо вот один в один — как братьев-близнецов лепить.
Дмитрия удивлял такой подход. Но ничего против он не имел. Делают и делают. Ему какое дело? В конце концов это деньги Андрея и его риски.
В Архангельске он планировал разгрузить свои товары. И, забив трюмы всем необходимым, отправиться обратно. Зимовать ни в устье Северной Двины, ни в Коле он не собирался. Холодно и скучно. Но это полбеды. Главная опасность — экипажи, которые все это время будут пить от простоя без дела. Лучше уж он даст им отдохнуть где-нибудь в теплых краях.
— А это кто там стоит? — спросил Дмитрий, указывая на коренастого мужчину в достаточно дорогой одежде, да при сабле.
— Ермак Тимофеевич.
— Ермак? Имя сие?
— Прозвище. Но оно к нему прилипло так, что крепче имени. Так-то он Василий. Казак. Говорят, в особом уважении у самого Андрея Прохоровича.
— А что он тут делает?
— Тебя поджидается. Со своими соколиками. Андрей Прохорович снарядил воинский отряд для защиты заморских владений. Вооружил добро. Огненного боя много, доспехи на всех, железом вострым не обижены. Да припасов воинских с ними изрядно…
Дмитрий Павлович доносил по прошлому году, что беспокойно стало в тех краях. Что племя ирокезов соседей, с коими вроде как сговорились, тревожить стало. Что с мест насиженных сгоняет и режет. И угрожает это все поселению русскому.
Вот — отозвался Андрей Прохорович.
Казаков отправляет, вооруженных до зубов.
Но хорошо ли это — не ведомо. Лихие люди — опасные люди. Ими сложно управлять. Как бы они там все под себя не подмяли. И его самого, и его делишки…
Купец хмыкнул.
Скосился на небольшую делегацию индейцев союзных племен.
Улыбнулся.
Он ведь несмотря ни на что сумел выполнить поручение Андрея. И не только сколотил небольшую эскадру из трех относительно крупных галеонов, но и добыл все, что тот искал. И даже больше. Например, он привез целую бочку очень странной субстанции — сока одного дерева, который на воздухе застывает и становиться эластичным. Он не знал даже название этой «штуки», но был уверен — его наниматель ей заинтересуется. Как и многим другим…
Понятно, что кое-что он уже привез раньше, в прошлое возвращение. Но теперь Дмитрий Павлович закрыл свое обязательство. И рассчитывал на относительно спокойную жизнь. Торговую. Морскую. А к морю дальним странствиям он прикипел всей душой…
[1] В начале XIX века даже шутили, говоря, что один доходный дом в Санкт-Петербурге приносит больше чистой прибыли, чем золотой рудник в Сибири. И в этой шутке была лишь доля шутки.
[2] В морском направлении Андрей планировал ставить в первую очередь промысловые станции. Исключая материковое побережье к западу от Колы, откуда он планировал начать торговлю с норвежскими поселениями, до которых нету дела их правительства. Да и вообще начать со стороны полуострова начать такую вот тягучую экспансию. Чтобы крепко-накрепко привязать это население к Руси.
[3] Устюг стал именоваться Великим только к концу правления Иоанна Васильевича.
[4] Это не совсем так. Вязанные суда обладают очень хорошими показателями удельной прочности корпуса, но исключительно при маленьком водоизмещении. С его ростом они начинают катастрофически проседать по этому параметру, даже несмотря на кардинальный рост массы и массивности корпуса. Выше 100 тонн их строить в принципе не разумно. Но даже в водоизмещении 50 тонн это не имеет особого смысла.
[5] На самом деле нет. У Андрея получилось что-то в духе двухмачтовой бермудской шхуны, стандартное вооружение которой было дополнено парой кливеров.
[6] Первые шхуны появились в середине XVII века.
Глава 8
1559 год, 21 августа, Тула
Марфа зашла к сыну и с ним отправилась в небольшую опытную мастерскую. Маленький Василий слишком любил наблюдать за воинскими упражнениями, и мать старалась компенсировать этот перекос развития. Пытаясь увлечь его чем-то иным, более полезным для разума. Ведь война войной, но саблей махать люди найдутся. А ему придется всем этим управлять после того, как они с мужем умрут. Для управления же требовался мозг и трезвое, прагматичное мышление. Как минимум.
Сам Андрей не всегда мог уделять сыну должное внимание. Не хватало времени. Да и возраст, как он думал, был еще слишком мал. А вот мама не теряла бдительности. Она не только с ним много разговаривала, стараясь объяснять все и вся, включая интриги в меру своего понимания, но и увлекала его хозяйственной деятельностью. Как могла…
Опытная мастерская появилась спонтанно.
Обычной практикой Андрея стало выдача максимально точных и детальных инструкций тому или иному мастеру. Это диктовалось очень невысоким уровнем интеллектуального развития этих самых мастеров.
