Я напряг память. Старик точно имел в виду Устинова, который занимал в здешней политической иерархии особенное место. Вроде его назначил в правительство ещё Сталин, чуть ли не во время войны; потом он последовательно пережил всех последующих Генсеков, был правой рукой и доверенным лицом Брежнева, который даже не подумал выкинуть его на мороз без выходного пособия. С ним было что-то связано… в какой-то момент я почти потерял надежду, но внезапно вспомнил.
Мне приходилось читать самые разные версии прихода Горбачева к власти — те самые, которые в том числе рассматривали его как проект британской разведки и западных банковских кругов. И вот в одной из версий, авторы которой курили не слишком забористое говно, упоминалось, что именно Устинов не позволил Горбачеву занять высший пост сразу после смерти Андропова, выступив против будущего автора слова «перестройка». Совсем сковырнуть молодого и раннего протеже других игроков в Политбюро Устинов не смог, а накануне следующей передачи власти — после смерти Черненко — и сам отошел в мир иной. Конспирологию в его смерти обычно не искали — всё-таки возраст, пережитые войны и работа на износ на протяжении полувека, — но случилась она как нельзя вовремя. Впрочем, тут я был согласен с Валентином — нашу судьбу определяют именно случайности, и смерть Устинова могла быть одной из них.
Мне очень хотелось поделиться всем этим со стариком и Валентином — в наш предыдущий разговор я про Устинова даже не вспомнил, — но в комнате находилась и Алла, и мне пришлось подавить свой порыв к болтовне.
— Было бы здорово, — выдавил я. — Спасибо.
— Пока не за что, — проворчал Михаил Сергеевич. — Вот будет результат, тогда и поблагодаришь.
Я кисло улыбнулся и снова уткнулся в недоеденный торт.
***
— Ты какой-то сам не свой, — заметила Алла, — словно тебя мешком по голове стукнули.
Обед у старика продлился чуть ли не до ужина, но остаться нас не позвали, а мы и не напрашивались. Впрочем, ничего интересного больше не случилось — беседа шла о всяких специальностях, о том, нужно ли учиться в аспирантуре и о других приземленных и умозрительных вещах. Но Алла с удовольствием поддерживала беседу, а я получил возможность рассмотреть свою мысль о радиотехнике со всех возможных сторон и признал её весьма годной. Особенно годной она была с точки зрения моих представлений о будущем — заборы всё же были дело даже не вчерашнего, а позавчерашнего дня, потому они и сдали свои позиции очень быстро, как только иссякла поддержка государства. Правда, мой родной институт никуда не делся и сорок лет спустя, но большинство выпускников шли работать куда угодно, только не по специальности, хотя несколько предприятий в стране ещё дымили высокими заводскими трубами.
— Ты же понимаешь, что МИРЭА я придумал прямо во время разговора?
— Ага, — Алла кивнула. — Ты раньше про него ничего не говорил.
— Ну вот. Сболтнул, а потом сидел и пытался понять, действительно ли я туда хочу и надо ли срочно искать другое применение моим талантам.
— И как?
— Да знаешь, идея вроде выглядит неплохой, — признался я. — К тому же есть шанс, что я не потеряю целый год, у нас программы должны быть похожи.
— Это хорошо, — согласилась она. — Но там вроде всё другое.
— Не заборы, это точно, — согласился я. — Просто я понял, что не хочу быть юристом, не моё это. Законы всякие, их применение на практике, римское право, британское право, «Русская правда»… всё запутанно и непонятно… хотя если бы всё было просто, юристы вообще не были бы нужны.
— Специалисты во всем нужны, — убежденно сказала Алла. — Иначе так и будем жить, как при твоем князе Игоре.
Она хитро улыбнулась.
— Он и не мой тоже, — я улыбнулся ей в ответ. — И у них там было писец как сложно на самом деле, иначе он распорядился бы своей мысью как-то иначе. Ты мне лучше скажи — ты довольна, что мы теперь почти что с машиной?
— Ой… я не знаю, — она пожала плечами. — Она такая забавная и старомодная…
— Что есть, то есть, — сказал я. — Старомодная. Но хорошая, управлять такой — одно удовольствие, надеюсь, ничего не помешает, и ты поймешь, почему я в таком восторге. Как ко мне на родину приедем, я тебя тоже водить начну учить, а в Москву вернемся — на права сдашь. Будем потом в четыре руки по стране кататься.
— Я не смогу, наверное, — засомневалась она.
— Брось, ничего там сложного, — уверил я её. — Это уж точно проще грамматики немецкого языка. Так что я в тебя верю…
[1] Как ни странно, но пара маньяков — ангарский или иркутский (Василий Кулик) и подмосковный «Фишер» (Сергей Головкин) начали свою известную деятельность как раз в 1984-м. Витебский же товарищ (Геннадий Михасевич) был пойман в 1985-м, когда в город нагнали (в прямом смысле) лучших следователей со всего Союза.
[2] Григорян собрал рок-группу «Крематорий» в 1983-м, но альбом «Кома» с песнями «Мусорный ветер» и «Безобразная Эльза» вышел лишь в 1988-м.
Глава 24. По желанию товарищей
Мы с Сашей стояли перед столом, как провинившиеся школьники, а суровая девушка Нина очень внимательно просматривала собранный мной и одобренный моим комсоргом пакет документов. Бумаг было много, но большую их часть занимал список песен группы «Гулливер» — увидев это название, Нина лишь неопределенно покачала головой. По её реакции вообще было непонятно, довольна она выполнением своего поручения или же не очень.
На то, чтобы добыть эти документы, у меня ушла вся вторая половина воскресенья и пятнадцать рублей, в которые обошлись наши с Аллой посиделки в «Лире»; к счастью, Врубель платил за себя сам, иначе бы наш счет вырос ещё больше. Но в целом я был доволен этим деловым обедом.
«Гулливер» согласился развлечь студентов за малую мзду. Просили они по десятке на нос, которых было ровно пять штук — четыре у музыкантов и один у их звукооператора. Врубель уверял, что это дешево — обычно на подпольных концертах группы получали по двадцать пять или тридцать рублей на человека. Но и он вынужден был признать, что это примерно раза в два выше официальных ставок — столько платили каким-нибудь Пугачевой или Ротару. Впрочем, и там тоже имелась полноводная река неучтенной налички, и сколько на самом деле получали звезды советской эстрады, кажется, не знали и они сами.
В тот момент я вдруг подумал, что Врубель с товарищами живет очень кучеряво. По самым скромным подсчетам, концерт «Кино» в МИФИ принес им тысячу целковых, из которых они отстегнули музыкантам какую-то сотню. Но это были его дела, стучать в ОБХСС я не собирался, поскольку знакомство с ним пока что приносило только правильные результаты. Я надеялся, что «Гулливер» будет не последним вкладом этого художника в укрепление моего авторитета у комсомольцев. Поэтому я согласился, что десять рублей — это по-божески; правда, за свои услуги Врубель запросил сотню и даже подсказал, как это правильно провести через документы, и это мне показалось некоторым перебором. Но спорить я не стал — получилось полторы сотни на круг, что лично я считал сущими копейками — особенно для многомиллионной комсомольской организации, да к тому же с какой-никакой гарантией того, что всё пройдет хорошо.
Во всяком случае, Врубель клятвенно пообещал донести до парней из «Гулливера» простую мысль, что любая антисоветчина на этой конкретной сцене закончится для них очень плохо. Я имел в виду возможности одного знакомого подполковника КГБ, но Дима, кажется, решил, что я намекаю на мордобой. Разубеждать его я не стал.
В понедельник я утра я получил по физике «пятерку», хотя подготовиться так и не успел. Ещё до встречи с Врубелем мне пришлось забирать Стаса, что обошлось мне ещё в двадцатку — я провел на обочине полчаса, но выловил «Волгу» с шашечками и зеленым огоньком. В принципе, всё прошло нормально, хотя Стас в своем байковом халате и тапочках на босу ногу вызвал у водителя заметные сомнения в том, что он связался с адекватными людьми. Но другого выхода у нас не было — в мой размер Стас не влезал категорически, а до его комнаты в общежитии я добраться не успевал при всём желании.
