которой рассказывалось, что имперские войска столкнулись на границе с регулярной армией Китая.
Это не было началом новой войны. Просто иностранные «партнёры» то и дело прощупывали границу, пытаясь понять, готов ли император Иван Васильевич Романов расстаться с небольшим кусочком земли? А потом — ещё с одним, и ещё, и ещё, и ещё. И так до тех пор, пока этой самой земли не останется вовсе.
Архаров знал, что Империя в довольно тяжелом положении из-за постоянно расширяющейся аномалии, но миролюбивости императора не одобрял. Будь его воля, барон бы давно утопил китайцев в крови.
Нет, он не испытывал к ним ненависти, просто с самого детства запомнил одну истину «Если жестко не осадить агрессора, он нападёт снова». И Китай нападал, а после делал вид, что это недоразумение. Мол, пограничники решили, что Россия решила напасть первой, вот и случилась случайная стычка с сотнями, а порой и тысячами погибших с каждой из сторон.
Само собой, вместе с Китаем, Россию раздёргивали и Японцы. Эти сушиеды вечно посматривали на Дальний Восток, истекая слюнями. Оставалось только догадываться, что они там забыли? Может, у нас рыба вкуснее, а может, по слишком высокой цене продаём Камчатских крабов, вот они и решили заполучить их бесплатно. Как бы там ни было, пока Империя держалась и падать на колени не планировала.
В кабинет Константина Игоревича вошел высокий брюнет с карими глазами и широкой улыбкой. Волосы до плеч покачивались при каждом шаге, а на поясе у него болталась рапира. На вид ему было около двадцати пяти лет. Утончённые черты лица совсем не портили два шрама на лбу. Наоборот, они придавали ему мужественности.
— Юрий, как прошла зачистка разлома? — спросил Архаров, отложив в сторону газету.
— Отец, всё замечательно. Без потерь. Есть пара раненых, но они скоро вернутся в строй, — парень улыбнулся, но его лицо выглядело болезненно.
— Неважно себя чувствуешь? — спросил Архаров, осмотрев сына с головы до ног.
— В пути немного растрясло. Почти тысячу вёрст по буеракам. Сам понимаешь, — снова улыбнулся Юрий и положил на стол бархатный мешочек. — Небольшой сувенир.
— Понимаю, понимаю. Дороги нынче никто не прокладывает. Бесполезная трата ресурсов, — кивнул Константин Игоревич и взял со стола мешочек. Внутри пульсировала мана. Открывая подарок, Архаров уже знал что найдёт там. — Слёзы? Неплохой улов. Сможем продать их и купить пару защитных артефактов.
Внутри мешочка лежали сферы, похожие на жемчуг. Внутри плескалась молочно белая жижа, по которой пробегали голубоватые всполохи искр. Сама оболочка слёз была мягкой; попадая в желудок, она мгновенно растворялась, наполняя тело маной. Правда Архаров не одобрял использование этой гадости, помня, как десять лет назад один из его сыновей слетел с катушек. Пришлось его…
Ход размышлений барона прервала назойливая трель телефонного звонка.
— Минуту, — недовольно сказал он и потянулся к трубке. — Да?
— Константин Игоревич, вас беспокоит Иван Викторович Углов. — Робкий голос лился из трубки, пока его не перебили.
— Знаю, ты у меня записан, дубина. Говори быстрее, я занят, — рыкнул барон.
— Ваше благородие, дело в том, что ваш сын Михаил. Это тот, который в отчёте числится под номером двенадцать.
— Мишка? — барон расплылся в широкой улыбке, ожидая отличных новостей. — И что с ним?
— Дело в том, что он разнёс дверь аудитории, в которой проходила лекция по базовому контролю маны. — Углов замялся.
— В каком смысле — разнёс?
— Он её заморозил, а дверь дубовая и толщиной в три пальца. От резкого перепада температур она не выдержала и рассыпалась. Вы говорили, что в случае форс-мажора необходимо оповещать вас лично. Так вот, у нас форс-мажор. Его следует наказать?
— Всё зависит от того, зачем Михаил это сделал. Он что-то сказал?
— Д-да, — с запинкой пояснил Углов, явно не уверенный в том, как следует преподнести эту информацию. — Сказал, что хочет заниматься в старшей группе. Михаила интересует магия.
— Ха-ха-ха! Вот это — мой парень! — расхохотался Архаров и, в порыве веселья, хлопнул ладонью по столу. — Ну, что я могу сказать? Молодец. Не зря я на него ставил. Передайте Михаилу, что он должен стать лучшим в группе трёхлеток, вот тогда и поговорим о его переводе. До связи.
Барон бросил трубку и, широко улыбаясь, плюхнулся на кресло.
— Случилось что-то хорошее? — спросил Юрий.
— Случилось. Очень скоро тяжесть ответственности за судьбу рода ты сможешь разделить со своим братом. Михаилом. Правда, нужно подождать. Лет десять. Может, немного больше.
— Ха-ха. Большой срок для человека, ничтожный для величия рода, — звонко рассмеялся Юрий и поклонился отцу.
— Ты, как всегда, утончёнен. Не удивительно, что по тебе девки сохнут.
— Ну что вы, отец. До ваших любовных похождений мне ещё очень далеко.
— Ха-ха-ха! И то верно! Ладно, присаживайся, давай обмоем удачное закрытие разлома. — Барон потянулся к бутылке коньяка, но замер на полпути и строго посмотрел на сына. — Вы же привезли что-то ещё помимо слёз?
— Константин Игоревич, обижаете. Три грузовика доверху забиты кусками тварей и разломными минералами.
— Вот теперь точно можно отпраздновать. Молодец.
Отец с гордостью посмотрел на сына, хотя в глубине души всё равно был неудовлетворён его достижениями. Парню двадцать пять лет, а он до сих пор не смог перепрыгнуть ранг магистра. Константин Игоревич смотрел на Юрия, а думал о сопляке, живущем в Тагильском пансионате. Может, он сможет достичь ранга абсолюта?
Жизнь странная штука. Кому-то она ставит подножки, а кого-то тянет за ухо в кабинет управляющего пансионатом. Я был именно тем, кого тянули за ухо.
— Это же надо. Сломал дверь. Ты её покупал, чтобы так делать? — бухтела Ирина Парфирьевна.
— Она мешала мне лазвиваться, — ухмыльнулся я и тут же скривился от боли, ведь тётка выкрутила ухо сильнее.
Я отказался уходить с занятия и Ирине Парфирьевне пришлось утащить меня силой. По дороге она позвонила Углову и описала случившееся. В трубке я услышал лишь «Какой ужас! Я сообщу барону, а вы тащите этого негодника ко мне.». Вот меня и тащили. Учительница постучала в кабинет, а после, не дожидаясь разрешения, открыла дверь и втолкнула меня внутрь.
— Вот. Полюбуйтесь на него. Разве похоже, что ему стыдно? Стоит, улыбается! Ни стыда, ни совести! — скрежетала Ирина Парфирьевна, тыча пальцем в
