Первый состав, уже готовый переключиться на русский репертуар: Тихонов, Семцов, Арбузов и Попков, поддержали меня музыкальным сопровождением. Они уже частично были знакомы с этими песнями, а потому рьяно принялись импровизировать вокруг моего ритма.
В промежутке между «Маскарадом» и «Седой ночью» одна из девушек сказала:
— А я уже слышала эти песни. И «Белые розы» и «Розовый вечер». На плёнке у меня есть. Как-то купила у знакомой цыганки на Арбате. Давно уже. Года три назад.
— И у меня есть, — сказал кто-то.
— И у меня…
Подхватили «слушатели».
— На коробке написано, что какой-то Владивостокский ВИА под управлением Семёнова Е. С., — сказала первая девушка.
— Семёнов Женя, это один мой знакомый мальчишка из Владивостока. Он эти песни пел, но автор не он. Я своим ребятам объяснял, — сказал я улыбнувшись, и мы продолжили радовать молодёжь музыкой и пением. Да и радоваться сами. Хороший был день, хороший вечер и уснул я с хорошим настроением.
Следующую неделю мне пришлось посвятить всевозможным согласованиям проекта компьютеризации Московского государственного университета имени Ломоносова. Также я посетил Моаковский физико-технический институт, куда я тоже планировал завезти штук сто компьютеров «Rainbow», фотолитографический аппарат, модернизированный специалистами того же «Rainbow» до крайней кондиции точности и «мелкости», и облагодетельствовать программой «Autocad» и научить ею пользоваться. Чем, в общем-то и занимался, демонстрируя возможности этой программы. Правдаи тут я отключил свёл возможности использования искусственного интелекта до минимума.
Уже во вторник я читал ознакомительную лекцию на факультете радиотехники и кибернетики в МФТИ по операционным компьютерным системам. Как кто? Да, как простой сотрудник одного засекреченного НИИ. Я надел тяжёлые светозащищённые очки, прилизал свои космы и вполне себе сошёл за советского научного работника.
В пятницу я с Казанского вокзала выехал в город Медногорск, где в Оренбургском доме отдыха нашёл мать автора «моих» песен Сергея Кузнецова Валентину Алексеевну. Она работала директором этого вполне себе симпатичного учреждения. Сергею было сейчас четырнадцать лет. Он работал киномехаником в этом же доме отдыха и почти не учился в школе. Очень сильно отстал по болезни, едва не остался на второй год в шестом классе и учёбу в седьмом почти забросил. А я уже второй час убеждал Валентину Андреевну отдать Сергея мне.
— Да как так, Евгений Семёнович? Какая Серёже Москва? Ему школу закончить надо. Хотя бы восемь классов. И почему Серёжа? Свет на нём клином сошёлся?
— Один отдыхающий, имеющий, между прочим, консерваторское образование, рассказывал, как музицирует ваш сын на вашем рояле, что стоит в зрительном зале за кулисами. У него талант, сказал этот человек, а мы ищем таланты. У нас в Москве новая волна. Образовали музыкальный кружок при МГУ Ломоносова, где собирают музыкально одарённых детей и готовят из них профессиональных артистов.
— При чём тут МГУ Ломоносова? — в очередной раз удивилась Валентина Алексеевна моему очередному повторению моей «легенды». — Где МГУ и где музыка?
— Там есть целый театр, вот на его базе и существует эта студия.
— Ну, не знаю. А где он будет жить?
— В общежитии, — уверенно сообщил я. — Он ведь у вас ещё и сам песни сочиняет. Хорошие песни, говорят.
— Нет, не отдам я сына в чужие руки. Один он у меня. И школу ему надо закончить.
— Не закончит он школу здесь. Некому здесь за ним следить, — наседал я. — А там, под присмотром хорошего педагога и под предлогом получения музыкального образования, ваш сын, глядишь и получит и общее среднее образование, и музыкальное.
Я устало посмотрел на мать известнейшего в моём времени автора песен. Мне хотелось как-то компенсировать ему моё воровство. Ведь кроме песен у этого человека и не было ничего в жизни. А обворовывая его, я фактически лишал его жизни. Правда, он всё равно тогда самостоятельно закончит экстерном музыкальную школу, поступит в музыкальное училище, бросит его, уёдёт служить в армию, там создаст музыкальный ансамбль, поступит работать в детский интернат и снова, встретившись с Шатуновым, создаст свой «Ласковцый май», на который у него ещё найдутся песни, которые он когда-то писал Андрею Разину.
Правда Сергей Кузнецов жалел потом, что создал этот проект, но судя по всему, изменить историю с «Ласковым маем» я не в состоянии. Печальная вышла история, прямо скажем. В конце концов писать он свои песни начнёт только через пять лет. Может, наоборот, «мои» песни подтолкнут его к творчеству? Так думал я, сидя в поезде «Медногорск — Москва», грустно глядя в окно на мелькающие мимо полосатые чёрно-белые столбики. А ещё я подумал, что не нужен мне чей-то «Ласковый Май» и знаете почему? Да потому, что мне, пока я больше суток (в один конец) ехал на поезде, предлагали купить спетые мной в семьдесят третьем году песни раз пять или шесть. И не только на бобинах, но и на кассетах. Да-а-а… И чем я хотел кого-то удивить?
— О, кстати! — встрепенулся я от дрёмы, навеваемой перестуком вагонных коолёс. — Вагонные споры! Кого ты хотел удивить⁈ Вот кого я бы с удовольствием удивил и лишил радости творчества! Так и что мне мешает? — спросил я себя, улыбнулся и спокойно уснул под звучащие в голове слова песни и перестук барабанов:
— «Вагонные споры — последнее дело, когда уже нечего пить»[1].
* * *
Пока меня не было ребята от репетиций не отдыхали, а репетировали дома, и я с удовольствием принял у них по приезду экзамены.
Мишаня Кравец со Славой Орловым, ударником Димой Барановым и клавишником Виталей Чаусовым со своим заданием справились на отлично. Все русские песни, отданные им мной, они выучили и, в принципе, могли, нормально, а не так как на танцах, поддержать меня на рок-фестивале в «Черноголовке». За Славу Арбузова я, почему-то, совсем не боялся. Тот, и вправду, играл любую тему с листа. Хоть Баха, хоть, Моцарта, а хоть «Назарет».
Да-да, братцы, послушав этих ребят, я решился на выступление среди мэтров советского рока на фестивале в «Черноголовке». В конце концов сегодня было только тринадцатое ноября, а мероприятие начиналось двадцать пятого ноября. Так что у нас были в запасе ещё почти две недели.
Первый состав учил репертуар «Ласкового мая» и тоже преуспел. Я послушал их, морщась своим мыслям, но ребята напряглись.
— Тут вот какое дело, ребята, — начал я. — Немного прокачав ситуацию с этими песнями, мне стало понятно, что соваться на большую эстраду с ними не комильфо. Заюзанные эти песни.
— Какие-какие? — озадачился Попков.
— Использованные — значит. На танцах играть их нормально, а вот выступать с ними на сцене — зазорно. Их уже поют на танцах на всех площадках Москвы и не только, скажу я вам, Москвы. Они меня в поезде достали в конец, честно говоря. Так что, «нихт цишен», — не стреляем. Будем жарить иностранщину. Пусть Мишаня со Славочкой жарят русский рок, а мы с вами будем зарить зарубежную музыку. Готовы?
— Готовы! — разлыбились музыканты. — Мы и хотели, когда думали, что ты нами будешь руководить, а тут — на русском петь. Не комильфо, как ты говоришь.
— Вот и хорошо! И даже отлично! Причём иностранщину играть и петь будут абсолютно все. И девочки тоже! Готовы⁈
— Готовы! — заверещали все четыре девчонки.
Я их ещё в тот понедельник прослушал и очень даже удивился. У Риты по-правде в голосовом диапозоне имелись чистые три октавы и неплохой джазово-блюзовый репертуар. У Светланы очень неплохо получались песни Сьюзи Кватро. Саксофонистка Маша не пела по понятным причинам, но изображала на своём инструменте игру «с удавом» под такие высокие ноты, что низ живота подтягивало вместе с со всеми мужскими причиндалами к самому подбородку. Хе-хе… Надежда тоже не пела, потому что играла на барабанах. Очень мощно играла.
Прослушав их я понял, что, по сути, у меня вдруг образовалась девичья рок-группа. И мне было чем загрузить девчонок.
