Я вскинул их на уровень глаз и нажал на скобы. Грохот выстрелов показался чересчур громким, силовой кокон возвращает звуки. Пули ударили колдуна в грудь, но я поспешно поднял стволы, и две пули ударили в раскрывшийся рот.
Заклятие оборвалось на первом же слоге, я всадил еще две пули в глотку, а следующими разнес лоб. Кровь ударила толстыми струями во все стороны, но я, сцепив челюсти, всаживал пулю за пулей в это тело, уже превратил в кровавое месиво голову, искромсал шею и почти распотрошил грудь и живот, словно долго рубил огромным топором.
Он все еще вздрагивал, я чувствовал, как его тело пытается восстановиться, потому сцепил челюсти- и всаживал пулю за пулей именно в то, что осталось от головы, а там все булькало, чавкало и пыталось сблизиться.
- Да чтоб ты подох, - крикнул я и, не придумав ничего лучшего, ухватил пару ближайших окровавленных кусков и швырнул в камин.
Россыпь багровых углей на мгновение заволокло с шипением смрадным паром, но тут же очистилось, а я, воспрянув духом, начал хватать все, что осталось, и с яростью бросал поспешно в огонь.
Когда зашвырнул последний клочок кожи, сорванной пулей с черепа, над головой раздался треск. Я в страхе вскинул голову, по далекому своду пробежала изломанная трещина, а к ней наискось метнулись еще две.
Огромные куски задвигались там, я торопливо отскочил под защиту стены, но и она подрагивает, внутри сухой треск, шорох, словно тысяча гигантских крабов пытается вырваться наружу.
Со смертью чародея, мелькнуло воспоминание, исчезает все, что он создал и поддерживал магией, так что это и есть доказательство, что я его все-таки убил. Но это такое доказательство, что убьет и меня…
Я не успел увернуться от рухнувшей статуи с верхушки колонны, она обрушилась мне на голову, огромная, как ствол столетнего дуба, я ощутил… не удар, а как будто на меня высыпали мешок песка.
Статуи и падающие камни рассыпаются на мелкие обломки и пропадают, превращаясь в ничто, не касаясь пола. Грохот только сверху, где свод и где стены смыкаются с потолком, но все исчезает, растворяется, рассыпается на первичные элементы.
Чуть не всхлипывая от изнеможения, я прислонился было к стене и едва не упал, с трудом удержавшись на ногах. Стена исчезла, мир распахнулся, в мгновение ока заменив царство камня на роскошный темный лес с изогнутыми колоннами могучих деревьев и сияющей в просветы между ветками исполинской кроваво-красной луной…
Я судорожно вздохнул, дрожь медленно покидает все еще вздрагивающее тело, да ладно, никто не видит.
Воздух холодный и влажный, издали тянет слабым ароматом костра и жареным мясом, а когда я выйду к костру, никто не скажет, что я чего-то боялся.
В траве что-то блеснуло, я подобрал часы, застегнул браслет на запястье и только тогда ощутил, что почти пришел в себя, но на всякий случай все-таки постоял за деревом, приводя в порядок не столько одежду, сколько потрепанную гордость.
Фицрой вскрикнул рассерженно:
- Ты где был все это время?… Отошел за кусты еще почти днем, а сейчас уже ночь!
Я пробормотал:
- Да так… Отошел, присел, задумался… А потом надел штаны и вернулся.
Он сказал зло:
- Не бреши!
- Да почему брешу? - спросил я.
Он кивнул на Рундельштотта.
- Это он сказал, что тебя нет слишком долго и что тебе что-то грозит. Я пошел по твоим следам… и ничего не нашел!
- Ну вот, - сказал я успокаивающе. - А разве лучше, если бы нашел? Да еще и вступил?… А так вот я чистенький, веселый…
Он покачал головой.
- Ты не понял. Я пошел по твоим следам, но ничего не нашел… даже отпечатков твоих башмаков! Они у тебя четкие, как у лося, а потом вдруг исчезли!
Я пробормотал:
- Наверное, листьями засыпало. Там ветер был, я помню. Ладно, мне тут хоть кусочек мяса дадут?
Рундельштотт, что слушал внимательно, а рассматривал меня еще внимательнее, сказал очень спокойным голосом:
- Садись, ешь. Хотя на твоей одежде остались запахи вяленого мяса, печеной рыбы, зажаренной птицы… и чего-то еще странного… Фицрой, отдай ему и мою долю. Мне есть совсем не хочется.
- Это мое снадобье, - предостерег я. - Оно дает вам силы за счет сжигания вашего жира, которого и так совсем ничего. Вернетесь в Санпринг совсем худым… Лучше пересильте себя и ешьте сейчас.
Я присел у костра, весь еще мыслями там, в душе осталась жгучая зависть и ощущение, что вот бы мне такое привалило, я бы вообще… даже не знаю что, но я бы вообще и еще даже больше, потому что я же не лягу на диван с такой мощью, на диване лежим потому, что остается только лежать, а что мы еще можем?
Фицрой молча сунул мне в руки длинный прут с нанизанными ломтиками горячего поджаренного мяса.
Обжигаясь, я жадно ел, потом словно бы невзначай спросил:
- Кстати, а с этим местом связаны какие-то легенды, предания?
Похоже, голос у меня дрогнул или показался каким- то не совсем, Рундельштотт и Фицрой переглянулись, наконец Фицрой помотал головой и сказал честно:
- Я нездешний.
Рундельштотт подобрался, посмотрел на меня с непонятным ожиданием.
- А что?
- Просто поинтересовался, - объяснил я.
Он помолчал, ответил нехотя:
- Очень… очень древние легенды. Что-то случилось?
- А ничего, - ответил я как можно хладнокровнее. - Это просто легенды. Теперь только легенды.
Он посмотрел с еще большей тревогой, но я откинулся спиной на теплый ствол дерева, подвигал лопатками, устраиваясь поудобнее для сна, и даже опустил веки, и Рундельштотт смолчал, что-то поняв или ощутив.
Во всяком случае, когда я, чуточку отдохнув, открыл глаза, Рундельштотт посматривал с тем же уважением и опаской.
Фицрой бросил на багровые угли сухие веточки, там взметнулось оранжевое с багровым пламя.
- А жаль, - проронил он задумчиво, - что теперь только легенды.
- Хорошо, - возразил я.
- Плохо, - ответил он с убеждением. - Это же сколько прекрасного мы лишились!
- И ужасного, - добавил я.
- И ужасного, - согласился он. - Но без магии и чудес… мир серый и пресный!
Рундельштотт посматривал на нас обоих, но помалкивал. Фицрой ждал ответа, я ответил с неохотой:
- Я все понимаю… Сам такой. Хочу, чтоб мир был таким… весь в волшебстве! Но если он таким будет… мы останемся такими.
- Такими? - спросил он. - Это как?… Разве это плохо?
- Это хорошо, - ответил я. - Я же говорю, сам такой. Но я знаю, что если убрать магию и мир разом станет серым и пресным, то люди постепенно сами возьмутся его раскрашивать. А без магов сами станут магами… только не магами, но как бы магами, разве что помощнее. И каждый может стать магом, хоть и не магом…
Он поморщился, отмахнулся.
- Ничего не понял.
- Я ж говорил, - ответил я безнадежно, - я сам такой, еще как жажду магии! И волшебства. Просто умом понимаю, что это тупик… Но кто из нас живет по уму? Кто, зная, что пить вредно, тут же бросит пить? Кто не понимает, что на войне, куда идет с надеждой убивать и грабить, могут убить и его? От понимания до шевеления хоть пальцем - дистанция огромного размера…
Рундельштотт сказал с той стороны костра:
- Вы как хотите, а я малость посплю.
- А я отдохну от непонятных речей, - добавил Фицрой. - Хороший.ты парень, Юджин. Но непонятный какой-то. Все больше и больше.
Рундельштотт, заворачиваясь в плащ, проворчал:
- Он и был таким. Только сам, наверное, еще не знал…
Фицрой оглянулся, но спросить не успел, Рундельштотт уже заснул.
- Что ты ему дал? - спросил Фицрой озадаченно.
- Что и тебе, - ответил я, - только у него сил поменьше.
- А я когда свалюсь?
- К утру, - сказал я злорадно. - Когда нужно будет в седло.
- Свинья ты, - сказал он. - Громадная.
- Друзья познаются по хрюку, - согласился я.
Оба заснули, и только теперь я сказал себе со злостью: ну что я за тварь, умею только убивать? Даже не попробовал как-то договориться с этим свихнувшимся от безнадеги мудрецом. Он хоть и свихнувшийся, но все-таки мудрец, вон как продвинулся и как много сделал!
А я как будто дикарее этих дикарей! А где же мой отточенный на диване интеллект, где мое настоящее превосходство? Пистолет в руке - это не превосходство, это я сам бы назвал больше удачей, чем успехом. Меня с детства учили признавать только успех, а тех, кто желает мне удачи, посылать далеко и крепко, потому что тем самым называют меня тупым ублюдком, которому успех не светит, а возможна только удача, вроде найденной на улице сумки с пачками денег или выигрышного лотерейного билета.
Но сейчас я бесстыдно пользуюсь этим нечестным преимуществом и, чувствую, не так уж скоро откажусь, хотя, конечно, достойнее победы одерживать за счет работы своего блистательного мозга.
Лишь когда Рундельштотт и Фицрой заснули, я сообразил, что вражду к хозяину магического замка и подспудное желание его убить я ощутил еще в момент, когда вступил в роскошные хоромы.
