Да-да. Только вот чего я не видел тут раньше, так это того, что неприятности Ломской устроили не Бельские как таковые, а лично княгиня Елена Фёдоровна Бельская. Оно и понятно — я же не знал тогда, что князь прекрасно понимал, что за девочку они берут в семью, а вот княгиня почти наверняка нет. Не возьмусь утверждать, что Елена Фёдоровна до сих пор пребывает в неведении, но это теперь...
На этом месте я отложил свои размышления в сторону, подошёл к зеркалу, состроил самую злобную морду, какую смог, и покрутил пальцем у виска. Я дурак. Дурак, идиот и не знаю даже, кто ещё. Как же я мог такое пропустить?!
Впрочем, приступ острой самокритики быстро прошёл, и мой разум, получив столь болезненный толчок, резко повысил напряжение своей работы. Через полчаса я уже смог выстроить в уме стройную и непротиворечивую картину событий, и пусть некоторые места в ней вместо фактов занимали чистые умопостроения, я мог поручиться за то, что они единственно только и возможны в имеющихся условиях. Но вот общая картина получилась безрадостной и пугающей, а когда я представил себе последствия всего, о чём додумался, испугался уже по-настоящему...
[1] Гласный — депутат (устар.)
Глава 31. Решение
— Вина, Алексей Филипович? — предложил князь Бельский. Пропустить по бокалу стало у нас с ним уже традицией, которую мы неизменно соблюдали при моих визитах. Уж больно хорошее вино делают в кавказских виноградниках князя, должен признать.
— Благодарю, Дмитрий Сергеевич, было бы к месту, — немного рассеянно ответил я.
— Что-то случилось? — рассеянность мою князь заметил и поспешил проявить дежурную вежливость. А я ведь сейчас отвечу. Отвечу так, что ему не понравится...
— Случилось, Дмитрий Сергеевич, случилось, — признал я. — Только случилось оно два года тому назад. Вы тогда убили Петра Бабурова. Зарезали. Как я понимаю, кинжалом.
— И до этого добрались, — вздохнул князь. — Откуда вы узнали?
— Из этого вашего вопроса, — ответил я. — До сего момента всё основывалось исключительно на умственных построениях.
— Знаете, Алексей Филиппович, — задумчиво произнёс князь после некоторой паузы. — Было время, я считал страшным человеком себя. Но тогда я не был знаком с вами.
Ну вот, опять я страшный человек. Кто же меня так последний раз называл-то? Не помню, но вроде бы майор Лахвостев. И что такого страшного он и князь во мне углядели?
— Если не возражаете, Дмитрий Сергеевич, я расскажу вам, как я всё это вижу, а вы меня поправите, если в чём ошибусь, — предложил я.
— Не возражаю, Алексей Филиппович, — князь отсалютовал мне бокалом, и мы выпили. Что я пью с человеком, которого обвиняю в убийстве, мне было уже как-то безразлично. Я, в конце-то концов не ловить его пришёл, а пригласить к совместному поиску решения.
— Когда поймали бесчестного вымогателя Малецкого, — начал я, — один из его подручных, Бабуров, решил попытать счастья в деле вымогательства сам. Порочащие сведения, за неразглашение коих Малецкий вымогал со своих жертв деньги, добывал для него доктор Ломский, супруг известной вам Евдокии Ломской. Бабуров раньше служил в доме Ломских, оставался вхож туда и далее, вот однажды он и обокрал своих бывших хозяев, утащив часть бумаг, те самые сведения содержавших. В том числе и расписку, которую вы не так давно сожгли. Почему он начал именно с вас, теперь уже не узнать, но не столь оно и существенно. Как я понимаю, получив письмо с требованием денег за молчание о происхождении Александры, вы сразу и увязали это с тем, что её мать оставила расписку в получении денег от, как вы думали, Ломской.
Князь Бельский согласно кивнул, и я продолжил:
— Вы пошли к Ломской и потребовали объяснений. Тогда она и рассказала вам о бывшем слуге, укравшем расписку. О том, что он устроился служить у Эйнема в лавке, она тоже рассказала, как и о том, где того Петьку искать. Бабурова вы зарезали, но расписку не нашли. Впрочем, смерть вымогателя вас успокоила. Но когда спустя полтора года вы снова получили письмо с требованием денег, помочь вам найти вымогателя Ломская уже не смогла, потому что не знала, кто это. Вот тут вы забеспокоились и решили обезопасить себя, выдав Александру за племянника будущего старосты Боярской Думы.
Князь долго молчал, затем долил оба бокала почти до краёв и приглашающе поднял свой. Выпили мы их до дна.
— Знаете, Алексей Филиппович, — заговорил, наконец, князь, — я на службу в Стремянной Гренадёрский поступил... А потом на Кавказ по своей воле перевёлся, — говорить князю, что я о том знаю, я не стал, раз уж сам начал про Кавказ, пусть дальше расскажет, — хотел проверить себя в настоящем деле. Да и жизненные мои обстоятельства тогда были такие, что я, по правде сказать, пресытился и московской жизнью, и службой стремянного гренадёра, да и много чем ещё. А тут война, дикие горцы, опасность... Затянуло.
Князя я понимал, хотя и лишь отчасти. Да, сам в Усть-Невском в ополчение пошёл, имея право того не делать, но меня что-то не затянуло.
— А потом я заметил, что мне это всё нравится, — князь улыбнулся, но меня от его улыбки аж покорёжило, до того она смотрелась хищной и совсем не человеческой. — Нравится воевать, нравится ощущение опасности, нравится переносить и преодолевать тяготы походной жизни в горах... А главное — я понял, что мне нравится убивать. Отнять у врага жизнь, нанести ему рану, после которой он умрёт не сразу, но не сможет даже кричать или стонать... Такая, представьте себе, полная власть над чужой жизнью и чужой смертью... Но когда срок моей службы уже выходил, я подумал: и что мне с тем дальше-то делать? В Москву возвращаться, где кинжалом ничего не решишь, или остаться на войне? Сам я с теми раздумьями справиться не смог, пошёл к батюшке, отцу Афанасию. Батюшка как услышал про то, что мне убивать нравится, аж лицом почернел.
Князь налил ещё, мы выпили, закусили сыром, и он продолжил:
— Вот и напомнил мне тогда отец Афанасий, что за всё, что воин на царской службе совершает, ответ перед Господом царю и держать. А я и подумал: да как же я смею-то такое на государя нашего взваливать, раз на верность ему присягал?! Вот тогда мне первый раз по-настоящему страшно и стало... Я потом ещё к отцу Афанасию ходил, душевно мы с ним беседовали, а как срок вышел, я получил отставку и вернулся в Москву. Вскоре и отец мой, князь Сергей Владимирович, царствие ему небесное, преставился, и пришлось мне делами земельными заняться. Так вот всё, что на Кавказе со мной было, и ушло... А тут думаю, это что же, какой-то проходимец власти надо мной захотел?! Так я ему покажу, какая власть настоящая бывает! Ну и показал, уж показал, так показал!
Да уж... Не на того Бабуров нарвался, ох, не на того... Хотел денег на красивую, в его понимании, жизнь, а получил некрасивую смерть.
— Мне бы его допросить, а я по привычке сразу под грудину ударил, чтоб не пикнул, — невесело усмехнулся князь. — Расписку Татьянину искал, да не нашёл. Но подумал, раз уж требовать с меня денег теперь некому, то и Бог с ней, с распиской. А двух лет не прошло, снова письмо... Я вспомнил, Ломская говорила, что поганец тот у Эйнема служил, решил на всякий случай поменять поставщика сладостей. С Еленой посоветовался, вот и придумали мы с ней Александру к вам пристроить, чтобы боярин Левской в случае чего нам помог по-родственному. Юрия мне жаль было, конечно, но семья важнее.
Да, подвела князя привычка. Нашёл бы он тогда расписку, и не знаю даже, как всё тогда повернулось бы. Но что было, то и было.
— Теперь снова ваш черёд, Алексей Филиппович, — князь налил ещё вина, на сей раз по полбокала. — Как вы вообще до всего этого докопались?
— Про свой интерес в розыске Петра Бабурова я вам, Дмитрий Сергеевич, уже говорил, — сказал я. — С губным сыском у меня особые отношения, так что возможность участвовать в розыске я получил. А вскоре узнал, что выдать Александру за меня вы собираетесь, не принимая во внимание её чувств к Юрию Азарьеву. Перспектива иметь супругу, питающую чувства к другому, меня не порадовала, и я попытался выяснить, что за предполагающимся семейным союзом стоит. Польза для нас тут была очевидна, а вот чем такой брак мог быть полезным для вас, я не видел, и это вызвало у меня желание разобраться.
