числу участников, нам досталось бы меньше. Тут очень вовремя влез со своей шуточкой дед, я даже решил ретранслировать её во внешний мир:
— Разделить что-либо на двоих можно несколькими совершенно разными способами: пополам, поровну, по совести, честно, по справедливости, по-братски…
Дальнейшее перечисление вариантов было заглушено смехом слушателей. Тем временем профессор повернулся ко мне и дирижёру и тихонько сказал:
— Давайте отойдём в сторонку.
Кроме нас двоих он позвал ещё обоих хореографов.
— Своим призовым местом мы обязаны Светлейшему князю и его некоторому раздражению поведением отдельных господ офицеров. Вчера во время танцев он сказал одному из них в присутствии рядом заместителя губернатора дословно следующее: «Посредственно выступили, господа. А нечего с похмелья на сцену лезть!» Губернатор не мог пойти против мнения родственника императора и заявить, что выступили отлично, равно как и заявить, что все остальные участники хуже, чем посредственности. Но и обижать лейб-гусаров не хотел — там весьма непростые люди служат, не все, но некоторые. Потому и разрыв в голосах обозначили минимальный. Ну, а поскольку другие номера «на бис» во время танцев не заказывались — или, во всяком случае, не исполнялись, то с победителем вопроса тоже не было. Короче говоря, все, кого это касается, всё знают и понимают. Так что ни обиженных, ни завидующих, за исключением разве что болельщиков из числа студентов, не будет, и это не просто хорошо, я прямо-таки замечательно!
Потом Лебединский передал мне чек на семь с половиной сотен рублей, выписанный от имени МХАТ, для передачи моему ректору. Да, приз от губернатора тоже был в виде чека, так что делить на всех было бы, мягко говоря, затруднительно. Наш преподаватель танцев, которому я предложил уступить роль гонца с хорошей вестью, почему-то от такой роли категорически отказался. Где ловить графа я не представлял в принципе, контактов личного мобилета у меня не было, так что со спокойной совестью отложил это дело на понедельник, отправившись гулять по городу с Машей, благо, допив принесённое из автомобиля все разошлись отмечать дальше узкими компаниями.
Глава 21
Понедельник оказался днём тяжёлым. Хоть ничего, казалось бы, не предвещало, даже когда я выходил утром из общежития, направляясь в административный корпус, чтобы отдать ректору наш выигрыш на конкурсе, диплом и чек.
И дело не в навалившейся после праздника, казалось, двойным грузом учёбе. И не в том, что погода испортилась разом и на лице, и на изнанке. На лице словно рубильник повернули, включив осень: похолодание со вчерашних двадцати и даже двадцати двух до сегодняшних трёх-пяти, да ещё с мелким, но густым холодным дождём впечатляло. Я прочувствовал этот переход, когда прошёл через портал — представительская часть находится всё же на лицевой стороне мира.
Причём если «лицевая» меня интересовала постольку-поскольку, то изнаночная была ближе. Здесь, казалось бы, была первая половина длинного лета, знаменующаяся сбором первого же урожая, но похолодало также знатно — где-то градусов до десяти-двенадцати, плюс дожди — короткие, но свирепые, и тоже не особо тёплые. Зато вышел с изнанки не в летней форме, а ещё и в наброшенном сверху плаще.
Хуже были два других обстоятельства. Первое — это «болельщики» и любопытствующие, которым надо было как минимум поздравить (и эти ещё ничего, если не входили в раж), как максимум — на задавать кучу вопросов, включая совершенно неприемлемые с точки зрения приличий — типа того, сколько денег «отвалил» губернатор и куда я их собираюсь тратить. Эти кадры, простые, как слово «грабли», допекли капитально уже к обеду. Хотелось рычать и раздавать пинки, но — нельзя, можно легко прослыть заносчивым засранцем и — прощай, репутация.
Второе обстоятельство достало меня из Могилёва и заставило после обеда срываться в город — заодно и на перемены в погоде посмотрел, бурно радуясь тому, что у меня есть свой тёплый и удобный автомобиль! А просто — позвонили со службы, про которую я начал было забывать, удивлялся только — что это не зовут, нет работы, что ли? Оказалось, что меня с моими метаниями туда-сюда банально потеряли: в Минске считали, что я в Могилёве, а местные думали, что я дома. Как итог — ни те, ни другие и не звонили, пока Пескарского не осенило, что каникулы-то давно закончились. Позвонил и выяснил, где я и что, после чего настоятельно пригласил приехать. Там я получил выволочку — не слишком жёсткую, но неприятную и справедливую. Мол, поскольку я хоть и внештатный, но сотрудник, то о своих перемещениях ставить в известность обязан.
Ну, а в довесок к выволочке — целый ящик срочных, очень срочных и уже частично просроченных экспертиз. Сделать всё сегодня, даже без оформления, было нереально, так что придётся приезжать и завтра, и послезавтра. Разве что обрадованный моему появлению, как высочайшему помилованию на эшафоте Гена «Зубы» охотно взял на себя подготовку бумаг, хоть чистовой вариант придётся всё же как минимум вычитывать мне лично.
В общем, неделька начинается так себе. И какое же счастье, что по такой погоде мне не нужно телепаться полтора-два часа в одну сторону в холодной пролётке, а можно доехать за сорок минут (а поздно вечером, когда нет толп прохожих и хаотично мечущихся детей — за тридцать) в тёплой и удобной кабине!
«А упирался-то как! Будто тебе тащили кастрировать, причём тупыми ржавыми ножницами и без наркоза».
«Ну, было дело. Так уж меня воспитали!»
Так неделя и прошла, учёба, работа, дорога между ними. Даже с Машей общался только по мобилету и от силы полчаса в день. Трещинка, появившаяся в наших отношениях после моей неудачной реплики, как-то незаметно рассосалась в ночь бала, что несказанно радовало меня. В пятницу я после учёбы заехал на работу, поставил последние подписи под последними документами из накопившейся груды и, оставив фургон во дворе
