и только тогда схватила меня и поволокла на выход из Грани. Можно было подумать, что ножом она не умела управлять, ведь она не сразу протёрла лезвие и сложила его, а несла в руках до портала, убрала уже здесь, даже не осмотрев его, но это не так. Чего стоило только её точное попадание в руку на расстоянии не меньше десяти шагов от меня.
Пошёл за ней, попутно найдя рюкзак, который ждал меня за оградой, и вручив его маме со словами: «Жди меня здесь». Но если вы думаете, что ссадина на затылке или след от ножа меня тогда волновали, то вы ошибаетесь. Меня беспокоил голос совести, которая прямо-таки рвала и метала. Мне нужно было поговорить.
У самых дверей представилась такая возможность. Мы были вне поля видимости моей родительницы и других людей, очень вовремя исчезнувших из этой части усадьбы. Остановились вместе: она, держась за ручку двери, и я, навалившись на перила.
— Не хотите представиться и объяснить мне, что всё это значит?
— Антонина Эдуардовна, — даже не соизволила повернуть голову в мою сторону. — Я предотвратила один очень крупный скандал, причиной которого мог стать один малолетний… недотёпа, решивший поиграть в героя.
— Малолетний… недотёпа — это я? Кажется, вы хотели использовать другое слово.
Последовала пауза. Наконец её высокоблагородие Антонина Эдуардовна соблаговолила повернуться ко мне. Хотя лучше бы она этого не делала. Взгляд, которым она сверлила во мне дырку, вполне мог заменить бурильную машину на строительстве метрополитена, если, конечно, таковой бы имелся в Орле, но за неимением надобности в тоннелях под землёй она решила проделать их во мне. Однако смотри на меня или не смотри, розовым в крапинку я не стану, а затянувшейся паузой грех было не воспользоваться — изучил её с ног до головы.
Худая, вполне подтянутая тётка в приличных годах, явно не считавшаяся с возрастом в паспорте. На ней были надеты чёрная обтягивающая юбка до колена и белая полупрозрачная рубашка с рукавами, оканчивающимися пышными кружевными манжетами, все интересные места закрывала жилетка из плотной чёрной ткани, к которой была приколота брошь в виде жемчужного полумесяца с крапинками-камушками красного цвета. Возраст выдавало лицо, хоть морщины старательно прятались под слоем косметики, часть из них всё же была заметна. Волосы чёрные, явно крашенные, были острижены коротко и в заколках и резинках не нуждались.
— Я сказала ровно так, как считаю нужным, — из голоса пропала вся заботливость и доброта, зато на смену им пришли холод и высокомерие. Смотрительница сложила руки на груди.
— А раз вы говорите только то, что считаете нужным, не считаете ли вы нужным более подробно объяснить мне сложившуюся ситуацию? — вежливость, особенно злая и ироничная, никому никогда не вредила.
Смотрительница была готова меня сожрать за мою нахальную ухмылку, причём целиком, даже скрипнула зубами, но пояснила:
— Дуб — это вход в Грань…
— Это я уже понял, дальше.
«Если она будет объяснять мне такие прописные истины, мы до вечера не разойдёмся», — пронеслось в мыслях.
— ДУБ — ЭТО ВХОД В ГРАНЬ, — с нажимом повторила смотрительница. — Не смей меня перебивать! Ты бесцеремонно ворвался туда, несмотря на запрет.
— Надо было бросить бедное дитя на произвол судьбы, — снова скрип зубов, не моих, — и тикать от его мамашки.
— МОЛЧАТЬ! Мало того, что ты зашёл туда, куда не следует ходить подросткам, ты ещё едва не лишил нас музейной ценности.
— Дух — музейная ценность, вы в своём уме?! — от такой глупости у меня сдали нервы.
Не успел я и глазом моргнуть, как смотрительница впилась ногтями в ссадину на затылке, заставляя наклонить голову. Зараза, больно же!
— Значит слушай сюда, — голос перешёл в шипение, она приблизилась к моему уху, — если ты думаешь, что знаешь всё и вся, глубоко заблуждаешься, и, раз твой Мастер не соизволил тебе рассказать, я сделаю это за него, — она слегка ослабила хватку, но не отпустила. — Существует особая группа призраков, которые являются символами места, им никто не помогает, они бродят и тем самым привлекают к музеям внимание, они экспонат, на который тоже иногда приходят посмотреть, конечно, в определённое время, когда Грань открывает двери в наш мир. И если ты думаешь, что ты такой молодец, спасаешь душу невинного, помогаешь обрести покой, то ты последний дурак, корчащий невесть что! А ещё, по-видимому, глухой, потому что про разрыв-траву и что она делает вам, рассказывали в начале экскурсии.
— Это сказки, легенда… — я захлебнулся болью, когда она надавила на рану, казалось, её ногти достали до затылочной кости.
— Может, и сказки, только когда ты выполнишь его просьбу, он уйдёт, освободится. Старый помещик, потративший жизнь на поиски разрыв-травы, хочет восстать из могилы. Верится в это, конечно, с трудом, но то, что он перестанет бродить, — это понятно и ребёнку. А если перестанет бродить, то на кой чёрт нам рассказывать эту легенду? Мы должны лишь охранять Грань, а не лезть туда! Ты понял?!
Я понял тогда только одно, что с этим пора кончать. Нырнул головой вниз и назад, остановил руку, снова потянувшуюся к моей шее, и сжал её, хотел показать, что тоже умею делать больно.
— Помогать или нет — это мой выбор, моё право, и вы не можете мне указывать.
— Ошибаешься, могу. И если бы каждый Всевидящий путник делал то, что хотел, от Грани ничего не осталось бы.
Антонина Эдуардовна вырвала руку, смотря мне прямо в глаза взглядом победителя.
Ох, как же мне не хватает Мастера, который улыбнулся бы самой доброй улыбкой и сказал бы:
— Да пошла ты.
И сказал бы в слух. Кажется, я так и сделал, а после дёрнул ручку двери. Мгновение, и из перил крыльца выросли стены, а два сверливших меня буравчика растаяли, как страшный сон.
***
За сегодня это было третье перемещение в Грань и второе за всю мою жизнь, когда я снова ничего не чувствовал. По-моему, многовато для одной маленькой поездки за город.
Но делать нечего, обратно сам я не мог переместиться, ведь я вошёл сюда не через портал, а сам по себе. Значит, ищем того, кто знает выход, или ждём обратного перемещения. Несомненный плюс в том, что Антонина Эдуардовна не могла сюда попасть, вероятность такого казуса — тысячная доля процента.
Прежде всего надо было осмотреться. Дверь, за которой начиналась галерея, я сразу же оставил, решив идти в противоположном направлении. В полумраке комнаты найти что-либо было крайне сложно, приходилось идти почти на ощупь, но ни на что не наткнуться, ничего не расшибить
